Игорь Губерман - О выпивке, о Боге, о любви

Один поэт имел предмет,
которым злоупотребляя,
устройство это свёл на нет;
прощай, любовь в начале мая!

Ни в мире нет несовершенства,
ни в мироздании – секрета,
когда, распластанных в блаженстве,
нас освещает сигарета.

Красоток я любил не очень,
и не по скудости деньжат:
красоток даже среди ночи
волнует, как они лежат.

Что значат слёзы и слова,
когда приходит искушение?
Чем безутешнее вдова,
тем сладострастней утешение.

Когда врагов утешат слухом,
что я закопан в тесном склепе,
то кто поверит ста старухам,
что я бывал великолепен?

В любые века и эпохи,
покой на земле или битва,
любви раскалённые вздохи —
нужнейшая Богу молитва.

Миллионер и голодранец
равны становятся, как братья,
танцуя лучший в мире танец
без света, музыки и платья.

От одиночества философ,
я стать мыслителем хотел,
но охладел, нашедши способ
сношенья душ посредством тел.

Грешнейший грех – боязнь греха,
пока здоров и жив;
а как посыплется труха,
запишемся в ханжи.

Лучше нет на свете дела,
чем плодить живую плоть;
наше дело – сделать тело,
а душой снабдит Господь.

Учение Эйнштейна несомненно;
особенно по вкусу мне пришлось,
что с кучей баб я сплю одновременно,
и только лишь пространственно – поврозь.

Я – лишь искатель приключений,
а вы – распутная мадам;
я узел завяжу на члене,
чтоб не забыть отдаться вам.

Летят столетья, дымят пожары,
но неизменно под лунным светом
упругий Карл у гибкой Клары
крадёт кораллы своим кларнетом.

Не нажив ни славы, ни пиастров,
промотал я лучшие из лет,
выводя девиц-энтузиасток
из полуподвала в полусвет.

Мы были тощие повесы,
ходили в свитерах заношенных,
и самолучшие принцессы
валялись с нами на горошинах.

Сегодня ценят мужики
уют, покой и нужники;
и бабы возжигают сами
на этом студне хладный пламень.

Теперь другие, кто помоложе,
тревожат ночи кобельим лаем,
а мы настолько уже не можем,
что даже просто и не желаем.

В лета, когда упруг и крепок,
исполнен силы и кудрей,
грешнейший грех – не дёргать репок
из грядок и оранжерей.

По весне распустились сады,
и ещё лепестки не опали,
как уже завязались плоды
у девиц, что в саду побывали.

Многие запреты – атрибут
зла, в мораль веков переодетого:
благо, а не грех, когда ебут
милую, счастливую от этого.

Природа торжествует, что права,
и люди, несомненно, удались,
когда тела сошлись, как жернова,
и души до корней переплелись.

Рад, что я интеллигент,
что живу светло и внятно,
жаль, что лучший инструмент
годы тупят невозвратно.

Давай, Господь, решим согласно,
определив друг другу роль:
ты любишь грешников? Прекрасно.
А грешниц мне любить позволь.

Молодость враждебна постоянству,
в марте мы бродяги и коты;
ветер наших странствий по пространству
девкам надувает животы.

Не почитая за разврат,
всегда готов наш непоседа,
возделав собственный свой сад,
слегка помочь в саду соседа.

Мы в ранней младости усердны
от сказок, веющих с подушек,
и в смутном чаянье царевны
перебираем тьму лягушек.

Назад оглянешься – досада
берёт за прошлые года,
что не со всех деревьев сада
поел запретного плода.

От акта близости захватывает дух
сильнее, чем от шиллеровских двух.

Готов я без утайки и кокетства
признаться даже Страшному суду,
что баб любил с мальчишества до детства,
в которое по старости впаду.

Я в молодости книгам посвящал
интимные досуги жизни личной
и часто с упоеньем посещал
одной библиотеки дом публичный.

Когда тепло, и тьма, и море,
и под рукой крутая талия,
то с неизбежностью и вскоре
должно случиться и так далее.

Как давит стариковская перина
и душит стариковская фуфайка
в часы, когда танцует балерина
и ножку бьет о ножку, негодяйка.

Случайно встретившись в аду
с отпетой шлюхой, мной воспетой,
вернусь я на сковороду
уже, возможно, с сигаретой.

Едва-едва покой устроим —
опять в нас целится Амур,
и к недосыпу с перепоем
приходит сизый перекур.

И здесь, и там возни до чёрта,
и здесь, и там о годах стон,
зато в отличие от спорта
любви не нужен стадион.

Спутница, любовница и мать,
слушатель, болельщик, оппонент —
бабе очень важно понимать,
кто она в мелькающий момент.

Свистят ветра, свивая вьюгу,
на звёздах – вечность и покой,
а мы елозим друг по другу,
томясь надеждой и тоской.

Повадка женщины изменчива,
поскольку разнится игра
подруги дня, подруги вечера,
подруги ночи и утра.

Мне часто снится чудный сон,
кидая в дрожь и мистику:
что женских юбочек фасон
опять вернулся к листику.

Нас как бы время ни коверкало
своим наждачным грубым кругом,
не будь безжалостен, как зеркало,
и льсти стареющим подругам.

В связи с успехами науки
и от космических причин
сегодня бабы влезли в брюки,
а завтра – выебут мужчин.

Он к умным бабам с дружбой лез,
духовной жаждою взыскуем,
но дружбу вмиг поганил бес,
оборотясь его же хуем.

Не страшно мне адских заслуженных мук —
я кинусь в котёл безмятежно,
страшнее звонки от вчерашних подруг,
упрёки лепечущих нежно.

Девицы созревают раньше сроков,
заложенных природой в них самих,
и опыт преждевременных уроков
пленительно просвечивает в них.

Из вина и дыма соткан
мой тенистый уголок,
а внутри лежит красотка,
залетев на кайф-о-клок.

Пренебрегая слишком долго
игрой супружеского долга,
не удивляйся, что жена
с утра слегка раздражена.

Поскольку мир – сплошной бардак,
в нём бабы ценятся везде;
искусство бабы – это как,
а ум – кому, когда и где.

Ещё природа властна надо мной,
и сладко мне прельстительное рабство,
когда вдруг оживляешься весной
и дикое в душе клокочет блядство.

Люблю замужних, разведённых,
отпетых, падших, роковых,
пропащих, шалых, забубённых
и просто баб как таковых.

Спеши, подруга! Ветер лет
несёт нам осень вместо лета,
уже и лес полураздет,
а ты, дружок, ещё одета.

А помнишь, как, из губ напившись яда,
подруга от любви изнемогала
и, слепо бормоча: «Оставь, не надо»,
расстёгивать застёжки помогала?

Бери меня, мотив, томи, зови,
тянись неодолимо и протяжно;
все песни мы поём лишь о любви,
а к Богу или дьяволу – неважно.

Судьба отнюдь не полностью и строго
во всём руководится небесами:
супруга нам даруется от Бога,
подруг должны разыскивать мы сами.

Ах, любовь, хладнокровным ты – примус,
и становится мужествен трус,
даже минус, возлёгши на минус,
от любви превращается в плюс.

Подумав к вечеру о вечности,
где будет холодно и склизко,
нельзя не чувствовать сердечности
к девице, свежей, как редиска.

Поэты любят бабьи ласки
помимо ласк ещё за стих,
в котором, их предав огласке,
переживут вторично их.

Отчизны верные сыны,
горячим рвением полны,
отчизны верных дочерей
мы превращаем в матерей.

Я не распутник по природе,
но и невинность не храню,
в безгрешной плоти дух бесплоден
и разум сохнет на корню.

Вполне собою лишь в постели
мы можем быть, от века прячась,
и потому на самом деле
постель – критерий наших качеств.

Знать важно – с кем, важны последствия,
а также степень соответствия;
когда учтён весь этот ряд,
то ебля – вовсе не разврат.

Если в бабе много чувства
и манерная манера,
в голове её – капуста
с кочерыжкой в виде хера.

Порой нисходит Божья милость,
и правда сказке подражает:
недавно мне соседка снилась,
и вот на днях она рожает.

Не пузырись ума отравой,
когда выходишь замуж, дева:
от бабы, слишком часто правой,
мужик быстрей идёт налево.

Дни бегут, как волны речки,
жизненным фарватером,
то ебёшься возле печки,
то – под вентилятором.

Учил великий Аристотель,
а не какой-нибудь балбес,
что похотливость нашей плоти —
совсем не грех, а дар небес.

Заметил некогда Сенека,
явив провиденье могучее,
что лишь законченный калека
не трахнет женщину при случае.

Как объяснил друзьям Эсхил,
заплакав как-то ближе к ночи:
«Когда мужик позорно хил,
его супругу жалко очень».

Когда учёная Аспазия
плоды наук в умы внедряла,
то с мужиками безобразия
на манускриптах вытворяла.

Напрасно мучился Конфуций,
пытаясь к разуму воззвать:
«Не надо свой отросток куцый
куда ни попадя совать!»

Увы, красавица, как жалко,
что не по мне твой сладкий пряник:
ты персик, пальма и фиалка,
а я давно уж не ботаник.

Когда любви нахлынет смута
на стариковское спокойствие,
Бог только рад: мы хоть кому-то
ещё доставим удовольствие.

А в кино когда ебутся —
хоть и понарошке, —
на душе моей скребутся
мартовские кошки.

С высот палящего соблазна
спадая в сон и пустоту,
по эту сторону оргазма
душа иная, чем по ту.

Таким родился я, по счастью,
и внукам гены передам —
я однолюб: с единой страстью
любил я всех попутных дам.

Любовных поз на самом деле
намного меньше, чем иных,
но благодарно в нашем теле
спит память именно о них.

Любил я днём под шум трамвая
залечь в каком-нибудь углу,
дичок еврейский прививая
к великорусскому стволу.

Давным-давно хочу сказать я
ханжам и мнительным эстетам,
что дама, падая в объятья,
душой возносится при этом.

Я слишком, ласточка, устал
от нежной устной канители,
я для ухаживанья стар —
поговорим уже в постели.

Всего лишь семь есть нот у гаммы,
зато звучат неодинаково;
вот точно так у юной дамы
есть много разного и всякого.

К нам тянутся бабы сейчас
уже не на шум и веселье,
а слыша, как булькает в нас
любви приворотное зелье.

Весна – это любовный аромат
и страсти необузданный разлив;
мужчина в большинстве своём женат,
поэтому поспешлив и пуглив.

Переживёт наш мир беспечный
любой кошмар как чепуху,
пока огонь пылает вечный
у человечества в паху.

Это был не роман, это был поебок,
было нежно, тепло, молчаливо,
и, катясь восвояси, шептал колобок:
до свиданья, спасибо, счастливо.

В устоях жизни твердокамен,
семью и дом любя взахлёб,
мужик хотя и моногамен,
однако жуткий полиёб.

Подумав, я бываю поражён,
какие фраера мы и пижоны:
ведь как бы мы любили наших жён,
когда б они чужие были жёны!

Не раз наблюдал я, как быстро девица,
когда уже нету одежды на ней,
от Божьего ока спеша заслониться,
свою наготу прикрывает моей.

Цветы на полянах обильней растут,
и сохнут от горя враги,
когда мы играем совместный этюд
в четыре руки и ноги.

С той поры не могу я опомниться,
как позор этот был обнаружен:
я узнал, что мерзавка-любовница
изменяла мне с собственным мужем.

Везде, где вслух галдят о вечном,
и я, любуясь нежной птахой,
печально мыслю: где бы лечь нам,
послав печаль и вечность на хуй?

Мы лето разве любим за жару?
За мух? За комаров? Намного проще:
за летнюю повсюдную игру
в кустах, на берегу и в каждой роще.

Судьбы случайное сплетение,
переплетенье рук и ног,
и неизбежное смятение,
что снова так же одинок.

Беда с романами и шашнями,
такими яркими вначале:
едва лишь делаясь вчерашними,
они тускнели и мельчали.

Мы все танцуем идеально,
поскольку нет особой сложности
напомнить даме вертикально
горизонтальные возможности.

Всюду плачется загнанный муж
на супружеский тяжкий обет,
но любовь – это свет наших душ,
а семья – это плата за свет.

Идея найдена не мной,
но это ценное напутствие:
чтоб жить в согласии с женой,
я спорю с ней в её отсутствие.

Девушка, зачем идёшь ты мимо
и меня не видишь на пути?
Так ведь и Аттила мимо Рима
мог однажды запросто пройти.

У бабы во все времена —
жара на дворе или стужа —
потребность в любви так сильна,
что любит она даже мужа.

Мне часто доводилось убедиться
в кудрявые года моей распутности,
что строгая одежда на девице
отнюдь не означает недоступности.

Занявшись тёмной девы просветлением
и чары отпустив на произвол,
я долго остаюсь под впечатлением,
которое на деву произвёл.

Я не стыжусь и не таюсь,
когда палюсь в огне:
я сразу даме признаюсь
в её любви ко мне.

Мужику в одиночестве кисло,
тяжело мужику одному,
а как баба на шее повисла,
так немедленно легче ему.

По женщине значительно видней,
как лечит нас любовная игра:
потраханная женщина умней
и к миру снисходительно добра.

Дух весенний полон сострадания
к тёмным и таящимся местам:
всюду, где углы у мироздания,
кто-нибудь весной ебётся там.

Липла муха-цокотуха
на любые пиджаки,
позолоту стёрли с брюха
мимолётные жуки.

Ведём ли мы беседы грустные,
ворчим ли: всюду прохиндеи,
а в нас кипят, не зная устали,
прелюбодейные идеи.

Привязан к мачте, дышит жарко
плут Одиссей. И жутко жалко
сирен, зазря поющих страстно
в неодолимое пространство.

Будь гений ты или герой,
мудрец и эрудит —
любви сердечный геморрой
тебя не пощадит.

У девушек пальтишки были куцые,
и – Боже, их судьбу благослови —
досадуя, что нету проституции,
они нам отдавались по любви.

Мужья по малейшей причине
к упрёкам должны быть готовы:
изъянов не видеть в мужчине
умеют одни только вдовы.

В острые периоды влюблённости —
каждый убеждался в этом лично —
прочие порочные наклонности
ждут выздоровления тактично.

Живёт ещё во мне былой мотив,
хотя уже я дряхлый и седой:
красотку по соседству ощутив,
я с пылкостью болтаю ерундой.

Многим птицам вил я гнёзда
на ветвях души моей,
только рано или поздно
пташки гадили с ветвей.

Профан полнейший в туфлях, бусах —
эстетской жилки я лишён,
зато сходился я во вкусах
с мужьями очень разных жён.

Семья – устройство не вчерашнее,
уже Сенека замечает:
мужик – животное домашнее,
но с удовольствием дичает.

Любовь – не только наслаждение:
и по весне, и в ноябре
в любви есть самоутверждение,
весьма присущее игре.

Глубоким быть философом не надо,
повсюду видя связи и следы:
любовью мир удержан от распада,
а губят этот мир – её плоды.

Наукой все границы стёрты,
на днях читал уже в печати я,
что девки делают аборты
от непорочного зачатия.

Весной зацвёл горох толчёный,
влюбился в рыбу крокодил,
пошёл налево кот учёный
и там котят себе родил.

Меняются каноны и понятия,
вид мира и событий, в нём текущих,
одни только любовные объятия —
такие же, как были в райских кущах.

Не назло грядущим бедам,
не вкушая благодать,
а ебутся бабка с дедом,
чтобы внуков нагадать.

Судьбе не так уж мы покорны,
и ждёт удача всех охочих;
в любви все возрасты проворны,
а пожилые – прытче прочих.

Любое знает поколение,
как душу старца может пучить
неутолимое стремление
девицу юную увнучить.

Былое пламя – не помеха
натурам пылким и фартовым,
былых любовей смутно эхо
и не мешает песням новым.

Когда мы полыхаем, воспаляясь,
и катимся, ликуя, по отвесной,
душевная пленительная связь
немедленно становится телесной.

Пасутся девки на траве,
мечтая об узде;
что у мужчины в голове,
у женщины – везде.

Из массы зрительных явлений
люблю я девок на экране:
игра их нежных сочленений
бодрит меня, как соль на ране.

Любви жестокие флюиды
разят без жалости и скидок:
весною даже инвалиды
себе находят инвалидок.

Исконным занимаясь женским делом
и полные законной женской гордости,
девицы всех мастей торгуют телом,
жалея, что товар – со сроком годности.

Я начисто лишён обыкновения
в душе хранить события и лица,
но помню я те чудные мгновения,
когда являлась разная девица.

Хоть неизменно розы свежи,
но мысли сгинули охальные,
и я уже намного реже
теперь пишу стихи двуспальные.

На склоне лет мечты уже напрасны,
уже душе и в том довольно лести,
что женщины ещё легко согласны
со мной фотографироваться вместе.

Как жаль, что из-за гонора, и лени,
и холода, гордыней подогретого,
мы часто не вставали на колени
и женщину теряли из-за этого.