Дмитрий Ненадович - Повесть о потерянном времени
— Правильно. Только он не полковник, а капитан… В смысле, должность у него капитанская.
— Но Вы же полковник…
— А при чём здесь я? Я старший преподаватель кафедры оперативного искусства. Полковник. А он капитан. Помощник начальника автослужбы. А Вы про него: «Товарищ полковник!» Рано ему ещё папаху примерять. Пусть ещё послужит!
— Ну и пусть себе служит…
— Кто?
— Да этот, как его… Ну, капитан этот. Молодой он, наверное, ещё.
— Ага-а-а. Капитан, значит? А должность-то Вы его помните?
— Да, вроде бы как: помощник начальника автослужбы…
— Вот теперь правильно… Вспомнили, наконец. Можете ведь…, когда чего-то захотите… А то заладили: «Капитан-капитан».
Остаётся добавить, что в течение всего этого диалога обучаемых военных бил мелкий нервный хохот, а последняя фраза препода была встречена громовыми его раскатами. И тут же спала висевшая в аудитории плотным облаком запредельная нервная напряжённость. Измученный и так ничего и не понявший препод, зафиксировав в сознании вспышку лошадиного армейского смеха, подумал, видимо, что стоящий лицом к аудитории майор позволил себе какую-нибудь несоответствующую моральному облику советского офицера мимику, неожиданно впал в состояние полной прострации своего учёного ума. Всё оставшееся до окончания занятий время он просидел, сгорбившись за своим столом, изредка поглядывая на окостеневшего в стоянии майора и огорчённо хлопая ладонью по влажному от пережитого стресса лбу морды своего лица: «И зачем же я именно Вас, товарищ майор, вызвал отвечать? Зачем же я Вас именно об этом спросил?»
И подобных случаев повеселиться прямо во время занятий было предостаточно. Случались смешные казусы и в промежутках между занятиями. Так, например, в самом начале обучения военных часто веселил майор Полумордвинов. У него было очень туго с памятью на лица и майор, обремененный обязанностями командира группы, мог запросто, но очень почтительно, чуть ли не кланяясь в пояс, остановить в коридоре академии абсолютно незнакомого ему полковника и начать его пытать о том, когда будут известны результаты контрольной работы, которую группа выполняла на прошлой неделе. Глядя на недоумённое выражение лица полковника, майор через какое-то время, наконец, начинал понимать, что обратился совершенно не к тому преподу. А когда он «догонял» этот факт окончательно, то поступал очень просто: он просто обрывал очередную начатую фразу, отворачивался от полковника и, как ни в чём не бывало, продолжал движение в первоначально принятом направлении. Полковник, тем временем, продолжал ещё какое-то время торчать столпом посреди коридора и удивлённо хлопать глазами вслед равнодушно удаляющемуся от него не в меру любопытному майору. Присутствующих при этом обучаемых военных вначале охватывало веселье, но они очень быстро с ним справлялись и успокаивали возмущённо-недоумевающих полковников: «Да не обращайте Вы на него внимания. Он у нас контуженный. Да и детство трудным у него было: коляска без дна и игрушки, прибитые гвоздями к полу». Полковники сочувственно и с пониманием улыбались и, стряхнув с себя оцепенение, тут же удалялись в полумрак академических коридоров, спеша по каким-то своим профессорским делам.
Случались казусы и несколько другого характера. Так, как-то на уборке картофеля, на которую обучаемых военных вывезли, пообещав в награду за каторжный труд аж целых три мешка картошки, был случайно оскорблён Иван Кузьмич. И произошло это следующим образом. В один из быстро угасающих осенних вечеров, военные тихо отдыхали в приютившем их хромом и ветхом бараке. Отдыхали, вернувшись с опостылевшего им уже за две недели крестьянского труда бескрайнего колхозного поля. Но, отдых от чего-то нельзя было признать полноценным. Военные, неполноценно отдыхая долго мучились и не понимали причин этого, гнездящегося в каждом из них и, такого не свойственного им комплекса. Наконец все поняли, что причиной распространения массового дискомфорта среди колхозных офицеров является присутствие в бараке Ивана Кузьмича. На первый взгляд самый старший среди колхозных офицеров военноначальствующий вроде бы ничем не мешал отдыхающим труженникам. Он тихо сидел себе на скрипучем стульчике посреди барака и читал изрядно потрёпанную, и полную уставных положений книжку. Но, чтение, видимо, утомляло его и, временами Иван Кузьмич принимался отчески осматривать отдыхающих военных и задавать им разнообразные, в заботливости своей вопросы, связанные со скорбным бытом колхозников. Утомлённым труженикам полей вскоре всё это надоело. Ивана Кузьмича нельзя было назвать законченным дураком, и он вскоре осознал необязательность своего присутствия среди усталых колхозных офицеров. И когда осознание, наконец, полностью наступило на Ивана Кузьмича, полковник вздрогнул, и тут же попросил одного из военных автолюбителей, приехавшего на уборку урожая на своём старом раздолбанном «Москвиче» свозить его на центральную усадьбу умирающего колхоза якобы для решения каких-то экстренных вопросов с председателем правления. И не успел ещё окончательно угаснуть вдали скрип ржавой «москвичёвской» подвески, сопровождаемый гулом надсадно ревущего и чадящего чёрным дымом двигателя, как военные тут же расселись за единственным в бараке столом и, разложив на его поверхности нехитрую снедь, крепко выпили. А когда военные выпивают в колхозе, то они практически всегда поют. Так случилось и в этот раз. Разомлевшие от усталости и выпитой водки луженные глотки военных в течение получаса самозабвенно выводили нараспев один и тот же текст. Текст был довольно незамысловатым и имел следующее содержание: «Как Ивану Кузмичу в ж… у вставили свечу. (Эту фразу выводило два особо громких голоса известных всему курсу певцов — капитана Канарейкина и майора Леонтьева) Ты гори, гори, свеча, у Ивана Кузьмича!!! (Ревел на всю округу уже весь краснознамённый хор военных колхозников, не принявший в свои ряды только майора Скучноправильникова. Этот майор сидел тихонько в сторонке и время от времени сокрушённо-осуждающе покачивал своей безликой головой)». И всё бы ничего, но когда военные, устав от громкого в голосовом напряжении своего концерта, гурьбой высыпали на улицу дабы перекурить и подышать свежим лесным воздухом, то увидели понуро сидящего на скамеечке в курилке героя своей зажигательной песни. Герой демонстративно не замечал недавних певцов и напряжённо всматривался в тонувшие в сумерках окрестности. Как удалось Кузьмичу приехать так неслышно, военные так до сих пор и не поняли, но они тут же сориентировались и, по старой армейской привычке, сразу же «включили дурака». А включив, тут же принялись они делать вид, что ничего необычного и не произошло. Не стали военные ни на чём заострять внимание. Просто принялись они тут же всячески демонстрировать свою неспешную вечернюю прогулку вокруг барака, предпринятую исключительно с целью подготовки к затяжному нырку в омут глубокого в своей заслуженности праведного сна. Вот такая вот случилась несуразность у офицеров-колхозников. Ну что же, бывает… Между прочим, Кузьмич сам виноват… Он очень долго служил в армии и мог бы уже многое понять… Тем более такие простые совсем истины… Спросите в чём простота истин? А в том, что не надо в армии делать ничего втихаря! Громко надо всё делать и открыто! В армии ведь предельная прозрачность нужна. Тогда и подобных казусов никогда не произойдёт. Тем более, что не со зла ведь так громко пели колхозные офицеры, а веселья ради. И пели они о первом, что пришло в тот момент в их воспалённые головы. А в веселье-то, ведь что только в голову не придёт!? Тем более в воспалённую…
Воспаляться военным головам в то дикое время было от чего. Кормить свои непритязательные семьи становилось военным день ото дня всё тяжелее и тяжелее. И без того непростая ситуация с выплатой военным скудного денежного довольствия стала усугубляться нарастающим бесчинством большей части местного начальства. А что было делать этим страждущим военноначальствующим? Им хоть за службу платили и больше, чем их обучаемым подопечным, но платили так же нерегулярно. Вначале военноначальствующие предпринимали попытки банально в чём-то обмануть подчинённых. Так, например, основательно затарившись мешками с вожделенными клубнями во время уборки военными картофеля (грузовики между Питером и картофельным полем курсировали в чартерном режиме), хитроумные военноначальники по завершению работ милостиво разрешили военным изъять из собранного ими урожая по три мешка картошки. При этом картофель предлагалось взять не из числа собранного военными с поля своими огрубевшими дланями, а с колхозного элеватора, где хранились перемешанные с каменюками и порубанные комбайном клубни. Военные возмутились и напомнили начальникам про самого борзого поросёнка «Нах-Нах» из известной всем сказки. Военноначальствующие было отступились, но резервуары их хитрости ещё не были исчерпаны, и военным было предложено оставить мешки с отборным картофелем в колхозе («Ну нет сейчас свободных машин у нас, как освободятся — мы сразу их сюда пришлём, и они вам тут же всё привезут»), а самим отправиться на автобусах в «альмаматер». Но военные были уже достаточно опытными людьми, и принялись они задавать хитроумным военноначальствующим различные по каверзности своей подленькие такие вопросики, суть которых можно было отразить всего в одном, возникшем средь них недоумении: «Это что же такое получается? То есть, по вашему: жену отдай дяде, а сам иди к б… ди?» Военноначальствующие, наконец, поняли, что беспримерная хитрость в этот раз им не помогла, и разрешили военным погрузить мешки с картошкой в автобус. Вскоре военноначальствующие поняли, что хитрость не помогает им и в других случаях. Осознали, наконец-таки, окаянные, что обучаемые военные — это уже не мальчики-курсанты и хитрости им самим уже давно не занимать. А когда осознание проникло-таки в их бесхитростные в туповатости своей головы, вот тогда и принялись военноначальствующие насаждать в подчинённых им воинских коллективах рыночные отношения. Больше всех бесчинствовал полковник Петлюра. Пользуясь своим главенством над факультете, он часто «через голову» начальников курса накладывал на военных взыскания за ставшие ему каким-то образом известными нарушения и затем устанавливал подленькую таксу за этих взысканий снятие. К высокой чести полковника, надо отметить, что денежными поборами он в то время не занимался. Таксой, в зависимости от тяжести взыскания, служили дрели, перфораторы, телевизоры, утюги, электрочайники и прочая бытовая хрень. И проштрафившиеся в чём-либо обучаемые военные вынуждены были всячески обустраивать быт алчного полковника. А куда им было деваться? Приближался выпуск, взыскания могли послужить препятствием хорошему распределению. И так поступал не один Петлюра. Так поступали очень многие видные в академии военноначальники. Вскоре началась цепная реакция: чтобы прокормить семью и обеспечить безоблачность быта высокого начальства, обучаемые военные офицеры вскоре были вынуждены в срочном порядке смачно наплевать на грозные директивы из Москвы и устроиться на различного вида подработки. Проникшая в ряды военных подработка имела очень разнообразные формы. Военные жульнически торговали, хитро выглядывая из многочисленных уличных ларьков, воровато разгружали весь заезжающий, прилетающий и заплывающий в Питер транспорт, беспечно охраняли по ночам катушки с медным кабелем, пекли пышки в уличных кафе, насыщая этим продуктом исхудавшие семьи и т. д. Словом, пришлось тогда военным довольно широко и корыстно проникнуть в инфраструктуру строгого города на Неве. А для того, чтобы это проникновение было для военных ненаказуемо, платили они, опять же, дань, но уже начальникам поменьше. А как же учёба? Да никак. Учёба стала напоминать судорожное латание дыр в давно истлевшем от укусов моли костюме и часто напоминала банальный фарс. Пришедший на место ушедшего на пенсию Ивана Кузьмича руководитель нового типа подполковник Фрегат так всегда об учёбе военных и отзывался: «Вечно у вас… То член длинный, то майка короткая…». Но подобные нелицеприятные отзывы не мешали военным руководителям нового типа всех рангов и мастей исправно собирать дань с принуждённых к нерадению слушателей. Да-да, военные в то время уже обучались на третьем, выпускном курсе и были уже не «писателями», а полноценными слушателями. Слушателями-продавцами, слушателями-дворниками, слушателями-рыбаками, слушателями-охранниками, слушателями-грузчиками…
