Карел Чапек-Ход - Чешские юмористические повести. Первая половина XX века
— Я… это Красава… говорит…
— Что ж,— прервал его Людвик,— я рад, что вы решили жениться. Вы обязаны дать сироткам матушку. Одобряю ваше намерение. Но позвольте спросить: правилен ли ваш выбор? Будет ли барышня Красава хорошей супругой и, что особенно важно,— хорошей матерью?
— Барышня Красава — благородное создание,— прошептал поэт.
— Не сомневаюсь,— согласился Людвик.— И тем не менее…
Я вмешалась в разговор:
— Не думаю, чтобы из нее вышла хорошая супруга. Она вообще не хозяйка, в голове — одни пустые затеи. Что это за жена, если она ничего не знает, кроме своих союзов да обществ!
— Это, милая дочь, выше твоего разумения,— возразил папенька.— Ты отстала от времени. Нынешняя женщина по праву требует равного с мужчиной участия в общественной жизни.
— Возможно, это и выше моего разумения,— произнесла я обиженно,— я слишком стара, чтобы мириться со всякими новшествами. Но я прекрасно вижу, какая она дурная хозяйка, ведь мне приходится без конца за ней убирать, она захламила весь дом, не умеет взять в руки шумовку или заштопать дырку. Вы не женитесь на ней, отец. Ни в коем случае! Только этого нам не хватало!
Испуганный моими резкими нападками, папенька Ярослав обратил просительный взор на Людвика.
Тот задумчиво прошелся по комнате, остановился у окна и начал рисовать на запотевшем стекле фантастические узоры. Потом сказал:
— Гедвика права, хоть я и не одобряю резкость ее тона по отношению к отцу. Семье прежде всего необходима хозяйка. Ваш выбор, дорогой отец, я не могу одобрить.
Папенька Ярослав схватил Людвика за руку:
— Ах, милый Людвик, и ты,— обратился он ко мне,— любезная дочь, умоляю вас, не противьтесь моему выбору! Красава — верный друг и самоотверженный помощник во всех моих творческих начинаниях. Я надеялся, что вы меня поймете. Ведь я всегда был для вас… любящим отцом… и знаю, что незабвенная Венцеслава… наверняка…
Слезы прервали его речь.
Людвик был растроган.
— Дорогой отец,— сказал он,— упаси меня бог препятствовать вашему счастью. Я бы только хотел, чтобы вы внимательно прислушались к моим словам, к наставлениям человека, который старше и опытней вас. Признаюсь, я надеялся, что вы выберете невесту хотя бы со скромным приданым! Не из корыстолюбия… много ли мне, старику, нужно… но семья растет, детям необходимо дать образование…— Людвик махнул рукой.— В конце концов ты взрослый, поступай как знаешь. Желаю тебе счастья, ибо в ряду наших папенек ты был одним из любимейших.
Я осмелилась заметить:
— Ничего хорошего из этого не выйдет.
— Молчи,— рассердился Людвик.— Как я решил, так и будет!
Я замолчала.
И вот не успел окончиться год траура, как матушка Красава переселилась к нам. Вещей, которые пригодились бы в хозяйстве, она привезла крайне мало, зато приволокла груды книг и разных бумаг. Заполонила ими весь дом, все углы. С ней ворвались к нам шум и суматоха. Наше жилище превратилось в ярмарку, непрерывно приходили какие-то люди — только и слышишь, как хлопают двери. Старые дамы и восторженные молодые девицы, толпы ревностных и красноречивых поклонников окружали матушку, расточая ей комплименты. Матушка всех принимала, сидя за старинным письменным столом, и для каждого находила поощрительное, ласковое слово. Нередко она уходила из дому. Обычно я пользовалась этим, чтобы сделать уборку и навести чистоту. Вот уж не думала, что от общественных деятельниц в доме столько мусору и беспорядка!
Все силы матушки уходили на благотворительность. Она собственноручно разливала бедным школьникам похлебку. Собирала по домам поношенную одежду, чтобы одеть голытьбу. При этом ее нисколько не интересовало, есть ли у наших детей горячий суп, не износилась ли их одежонка. Несмотря на значительные доходы от папенькиной аптеки, нам подчас не хватало на жизнь, ибо уйму денег матушка тратила на то, чтобы снискать всеобщую хвалу и признание.
Ее любовь к папеньке носила тот же характер публичности, который был присущ ей во всем. Тайны супружеского ложа выставлялись на всеобщее обозрение в стихах и рассказах, печатавшихся затем в различных журналах. Благодаря матушкиным литературным трудам, где изображались нежность, сила чувств и страстность папеньки Ярослава, весь городок был посвящен в подробности их интимной жизни.
Хотя свободного времени для мужа матушка почти не находила, она все же успела подарить ему сына, которого родила где-то на пути с собрания «Кружка ревнителей красоты» в «Объединение для материальной поддержки и экипировки невест-бесприданниц». По воле матушки мальчику дали имя Цтибор. Я радовалась новому братцу, но одновременно понимала, сколько забот у меня прибавится.
Поначалу папенька Ярослав делал попытки удержать матушку дома. Нежно упрекал ее за чрезмерную страсть к общественным делам. Давал понять, что желал бы видеть ее рядом с собой и обмениваться с ней мнениями. Несколько раз она подчинялась его настоятельным просьбам, и всегда это становилось причиной ссор, которые привели впоследствии к распаду нашей семьи.
Началось все с того, что однажды вечером матушка Красава прочла папеньке Ярославу главу из своего нового романа. Папенька слушал внимательно, следя за облачком дыма, поднимавшимся от сигары. Окончив чтение, матушка предложила ему высказаться.
Папенька энергичным жестом снял жилет, но не произнес ни слова. А когда матушка потребовала ответа, уклончиво заметил:
— По одной главе трудно судить… Написано довольно искусно, однако… не кажется ли это тебе чуточку банальным, дорогая Красава? Надеюсь, твой роман не предназначен для печати…
Не нахожу слов, чтобы описать все, что за этим последовало. Матушка побагровела, потом посинела. Потом упала в обморок. Когда же с помощью всевозможных капель нам удалось привести ее в чувство, она с покорным видом улеглась в постель и стала ожидать смерти. Но не умерла, а начала принимать визитеров, приносивших ей апельсины и цветы. Матушка очищала апельсины от кожуры и разговаривала слабым голосом христианской великомученицы, которую тяжко оскорбили, но которая не помнит зла.
Папенька ходил по дому с виноватым видом и пытался вымолить у матушки прощение. Но не тут-то было — она вздымала руки и восклицала:
— Прочь от меня, чудовище! Ты разбил мое счастье!
Люди останавливали папеньку на улице и укоряли:
— Нехорошо, пан Башта, нехорошо обижать супругу. Ведь она святая женщина!
Тем не менее матушка вскоре поднялась на ноги и преисполнилась прежней энергии. Свое выздоровление она ознаменовала тем, что перевернула полку с посудой. При виде папеньки она всякий раз кричала: «Не позволю себя оскорблять!» — и запускала в него каким-нибудь предметом. Особенно побаивался папенька ее романов: они были довольно увесисты и при метком попадании заставляли его охать от боли.
Папенька был не слишком высокого мнения о своей физической силе и потому предпочел перебраться в аптеку. И только когда матушка уходила из дому, крадучись возвращался к нам, чтобы поиграть с детьми.
Даже на улице он не был гарантирован от нападений матушки Красавы. Встречая его, она высовывала язык и дразнила:
— Ха, модернист!
Тогда папенька Ярослав решил прибегнуть к «духовному оружию». Он основал литературно-критический журнал, на страницах коего почти исключительно занимался анализом матушкиного творчества. Подвергая ее книги насмешливой критике, он предлагал читателю не тратить на них драгоценного времени и обвинял матушку в преднамеренном оглуплении народа. Но и Красава не сдавалась. С помощью своих друзей и приверженцев она тоже начала издавать журнал, главным объектом нападок которого, как и следовало ожидать, стал папенька. Его произведения всячески поносились, их называли антинародной, импортированной, чуждой любому чеху макулатурой, сам же автор обвинялся в том, что получает деньги от прусского короля за преднамеренное оглупление народа к великой радости извечных врагов наших.
Я была глубоко опечалена этими событиями. Поведение родителей тревожило меня. Я пыталась их помирить, но оба и слышать об этом не хотели. Ничего не добился и Людвик, приезжавший по моей просьбе, дабы прекратить распри. Я видела, как надвигается на нашу семью новое горе. В особенности возмущала меня своим нескромным поведением матушка.
С некоторых пор она начала одеваться так крикливо, что обращала на себя всеобщее внимание. Носила костюмы и платья какого-то невероятного покроя, от их пестрых расцветок рябило в глазах. Шляпа, насаженная на вершину башнеобразной прически, являла собой плод болезненно-возбужденной фантазии.
Стоило матушке показаться на улице, как двери всех домов отворялись и на порогах появлялись любопытные женщины. Даже невозмутимые старики, вынув изо рта трубки, в изумлении таращили на нее глаза. Озорники мальчишки бегали за матушкой и кричали:
