Irag Pezechk-zod - Дядюшка Наполеон (пер. Н.Кондырева, А.Михалев)
– Ей-богу, зачем врать? До могилы-то… Да я этот английский лучше их самих знаю. Что хотите говорите, я сорок лет с ними сражаюсь, да чтоб я ихнего языка не понимал? Как сейчас помню, один земляк мой…
– Заткнись, Маш-Касем! – тоже тихо, но весьма выразительно сказал дядюшка Наполеон. – Асадолла, а ты побыстрей выясни обстановку… Спроси его, с какой миссией он прибыл? И в то же время скажи, что борьба с чужеземцами у нас в крови. Покойный Великий Праотец в свое время жизнь отдал в борьбе с чужеземцами.
– Моменто, моменто, – вмешался Асадолла-мирза, – если вы помните, покойный Великий Праотец скончался во время эпидемии от холеры.
– Не болтай глупостей, Асадолла-мирза! Переводи, как я тебе сказал!
Асадолла-мирза начал что-то бормотать на английский лад, часто повторяя «ласт грейт-ага»[41], – я только эти слова и разобрал. Похоже, что индиец понял не больше моего.
Асадолла-мирза повернулся к дядюшке:
– Полковник сэр Эштияг-хан говорит, что государство, которое он здесь представляет, осведомлено о доблестях вашего семейства, но, если вы в настоящее время официально обязуетесь не вмешиваться в их дела, после войны ваше досье будет передано не рассмотрение вышестоящим…
Тут его речь прервал невообразимый гвалт, поднявшийся во дворе. Похоже, что несколько человек затеяли там драку… Все присутствующие застыли от изумления. Тем временем прочие голоса во дворе перекрыл могучий бас Ширали:
– Говорю вам, у господ гости иностранные!
Другой голос, который я сразу узнал, так как он принадлежал Дустали-хану, прокричал в ответ:
– Подумаешь, гости иностранные! А у меня срочное дело!
Шум доносился уже с лестницы. Дверь в гостиную с треском распахнулась. Дустали-хан с криком ввалился в комнату, волоча за собой Практикана Гиясабади в полосатой пижаме:
– Я тебе покажу… Негодяй, ни стыда, ни совести… Я тебе сейчас растолкую, какие такие у меня обязанности…
Дядюшка Наполеон быстро поднялся с места и воскликнул:
– В чем дело, Дустали-хан? Почему вы так себя ведете? Вы же видите…
Не обращая ни на кого внимания, Дустали-хан подтащил Практикана к дядюшке и завопил:
– Этот бесстыжий мерзавец, который обещал, что женится на бедной девочке, а два месяца спустя разведется, всё никак не разводился, а теперь обрюхатил девчонку!… Да еще Акбарабад продает, чтобы денежки пропить…
Сердечные приветствия, которыми встретил Практика на Гиясабади Маш-Касем, немного ослабили напряженность обстановки:
– Ну, как ты поживаешь, Раджаб-Али-хан? Знаешь, вчера приезжал из Гиясабада Маш-Кёрим, про тебя спрашивал, а я говорю, ей-богу, хоть мы и соседи, я господина Гиясабади не вижу совсем…
Практикан Гиясабади высвободился из рук Дустали-хана и ответил Маш-Касему с такой же любезностью. Потом он обратился, к другим:
– Здравствуйте… Прошу прощения… Этому барану в голову взбрело… Не понимаю, разве человек права не имеет с собственной женой…
Но не успел он закончить своих объяснений, как Дустали-хан воскликнул:
– А, господин Эштияг-хан, приветствую вас! Какими судьбами? А я как раз несколько дней назад спрашивал о вас у сардара Махарат-хана…
Дядюшка Наполеон застыл на месте как громом пораженный:
– Дустали, ты знаком с полковником Эштияг-ханом?…
Дустали несколько раз перевел взгляд с дядюшки на индийца, а потом, не замечая предостерегающих знаков Асадолла-мирзы и дяди Полковника, разразился хохотом:
– С каких это пор ефрейтор Эштияг-хан стал полковником? Поздравляю, господин Эштияг-хан! В прошлый раз, когда мы вместе с сардаром ездили в Пас-гале, ты еще был ефрейтором…
Все так и оцепенели. Эштияг-хан, который не был готов к столь неожиданной встрече, растерянно смотрел на Асадолла-мирзу, моего отца и дядю Полковника, но и они так опешили, что никто не приходил к нему на помощь, а Дустали-хан продолжал приставать к индийцу:
– Эштияг-хан, ты что – язык проглотил? Что с тобой?
С недовольным и встревоженным видом индиец ответил ему по-персидски, хоть и с сильным индийским акцентом:
– А что говорить… Я сегодня с агой пришел беседовать…
Дядюшка Наполеон судорожно вцепился в ручки кресла. Его трясло, он страшно побледнел, откинулся назад и, теряя сознание, повторял побелевшими губами:
– Измена… измена… брат мой… Люсьен Бонапарт…
– Ага, ага, что с вами? – воскликнул отец.
– Измена… измена… мой зять… маршал Марат…
– Моменто, моменто, при чем тут измена? Послушайте…
– Молчи! Маршал Мармон!
Маш-Касем хотел ввязаться, но Асадолла-мирза прикрикнул на него:
– А уж ты-то, генерал Груши, помалкивай, твоя биография самая подозрительная.
Вдруг дядюшка громовым голосом воскликнул:
– Измена… Пури! Ширали! В атаку!
Этот боевой клич довершил общее смятение. Индийца, хоть истинный смысл дядюшкиного приказа явно ускользнул от него, грозный приказ обескуражил и обеспокоил, он пытался знаками привлечь к себе внимание Асадолла-мирзы и отца. Я, полагая, что больше нет необходимости прятаться, решил тоже пробраться в гостиную и, стоя в дверях, услышал, как Асадолла-мирза тихонько сказал ефрейтору:
– Сардар, давай сматываться. Обстановка очень накаляется, – и потащил его к двери. В коридоре он столкнулся с Ширали, который взбежал по лестнице:
– Подождите, ваше благородие, сейчас я с ним разделаюсь, – пробормотал мясник, замахиваясь бараньей ногой, которую держал на манер палицы. Ширали, после того как год назад побывал с паломниками в Мешхеде[42], дал обет, что больше ни на кого не поднимет секач.
Асадолла-мирза, удерживая его, тихим голосом приговаривал:
– Моменто, Ширали, ты спятил, что ли… Гость – любимец божий!
– Вот, ей-богу, ага велели, как только они крикнут, чтоб я бежал с ихними недругами рассчитаться.
– Ширали, приди в себя… Этот сардар – друг аги.
Сильно побледневший индиец, который, обращаясь к Ширали, вынужден был высоко задрать голову, испуганно повторил:
– Клянусь, я не имею никакой вражды… Ага – мой любимый друг… Ага – кумир моего сердца…
Ширали посторонился, пропуская его. В этот момент сзади нас показался Пури, который, по-моему от волнения, бегал по нужде и сейчас вылез из туалета.
– Подождите, дядя Асадолла, это ведь мой долг с индийцем рассчитаться, – заверещал он.
– Кончай крик! – замахнулся на него Асадолла-мирза. – Тоже мне еще генерал Роммель нашелся! – И поскольку Пури не оставлял своих намерений, он повернулся к Ширали: – Ширали, попридержи-ка этого паренька, пока я не вернусь.
Мясник схватил тощего, длинного Пури в охапку, а Асадолла-мирза с ефрейтором, перепрыгивая через две ступеньки, побежали вниз. Асадолла-мирза при этом звонко хлопал в ладоши и в такт каждому хлопку громко ругался: «Ты что придумал, подлец, негодяй, висельник!… Уж я тебе теперь покажу! Своих не узнаешь!»
Когда он выпроводил индийца и вернулся, то в два счета вправил мозги Пури, который все так же барахтался в руках Ширали:
– Олух, если бы ты на этого индийца руку поднял, тебе бы в английском лагере живо свинца вкатили в пустую твою башку!
– Дядя Асадолла, я же не всерьез хотел… Я только чтобы дядюшка слышал… Вы теперь сами дядюшке скажите.
– Скажу, скажу. Ладно уж, Ширали, отпусти его. И сам спускайся во двор.
Следуя по пятам за Асадолла-мирзой, я вошел в гостиную. Отец и дядя Полковник с помощью Маш-Касема кое-как приподняли дядюшку и, поддерживая его со всех сторон, по глотку поили его коньяком. Практикан Гиясабади и Дустали-хан с изумлением взирали на них.
Услышав голос Асадолла-мирзы, дядюшка приоткрыл глаза:
– Ну как, Асадолла? Что там?
– Без задних ног бежал… Позорное отступление. Поносил я его – на чем свет стоит! В пух и прах разнес!
Тут дядюшка, кажется, опять вспомнил о предательстве своих близких, глаза его снова выкатились из орбит, губы задрожали, и он из последних сил крикнул:
– Не желаю видеть ваши лица, изменники!…
Дядя Полковник собирался сказать что-то, но Асадолла-мирза опередил его:
– Ага, клянусь вам… клянусь духом Великого Праотца, он и нас тоже обманул.
– А вы, значит, такие дураки? Вас, значит…
– Моменто, – перебил его Асадолла-мирза, – надо ли вам рассказывать о хитрости и коварстве англичан? Да они на чурбан фуражку натянут и… Уж если Гитлера они ухитряются за нос водить, то что говорить о нас?
Это было прямое заимствование из дядюшкиного репертуара, подействовавшее на него наилучшим образом:
– Бедняги! Говорил я вам: остерегайтесь коварства этих старых лисиц, а вы все смеялись надо мной!
Присутствующие облегченно перевели дух. В этот момент у Маш-Касема, который на протяжении всей описанной сцены хранил против обыкновения молчание, развязался язык:
– Ага, да разве господа когда вас поймут?… Богом клянусь, был бы я заместо Гитлера этого, сделал бы агу своим полковником, чтобы он англичанов на месте преступления поймал… Защитил бы от хитростей ихних…
