Николай Хохлов - И.В. Сталин смеётся. Юмор вождя народов
Из беседы Сталина с немецким писателем Эмилем Людвигом (1932 год). Людвиг:
— Разрешите задать Вам несколько вопросов из Ваше биографии. Когда я был у Масарика, то он мне заявил, что осознал себя социалистом уже с шестилетнего возраста. Что и когда сделал Вас социалистом?
Сталин:
— Я не могу утверждать, что у меня с шести лет была тяга к социализму. И даже не с десяти или двенадцати лет. В революционное движение я вступил с пятнадцатилетнего возраста, когда я связался с подпольными группами русских марксистов, проживавших тогда в Закавказье. Эти группы имели на меня большое влияние и привили мне вкус к подпольной марксисткой литературе.
Не удовлетворившись достаточно точным ответом, Э. Людвиг вновь вопрошает:
— Что вас толкнуло на оппозиционность? Быть может, плохое обращение со стороны родителей?
Сталин:
— Нет. Мои родители были необразованными людьми, но обращались они со мной совсем неплохо. Другое дело православная духовная семинария, где учился тогда. Из протеста против издевательского режима и иезуитских методов, которые имелись в семинарии, я готов быть стать и действительно стал революционером, сторонником марксизма как действительно революционного учения.
Людвиг:
— Но разве Вы не признаете положительных качеств иезуитов?
Сталин:
— Да, у них есть систематичность, настойчивость в работе для осуществления дурных целей. Но основной их метод — это слежка, шпионаж, залезание в душу, издевательство, — что может быть в этом положительного? Например, слежка в пансионате: в девять часов звонок к чаю, уходим в столовую, а когда возвращаемся к себе комнаты, оказывается, что уже за это время обыскали и перепотрошили все наши вещевые ящики… Что может быть в этом положительного?
Приду, если вы хотитеМинул январь 1950-го года. Приближалась февральская дата — день подписания Договора о дружбе, взаимной помощи между СССР и Китаем.
— Нам хотелось бы, товарищ Сталин, устроить небольшой прием после подписания договора, — обратился Мао Цзэдун с этой просьбой во время очередной встречи.
— Естественно, — сказал хозяин.
— Но не в Кремле, где меня разместили, а в другом месте, например, в «Метрополе».
— А почему не в Кремле?
— Видите ли, товарищ Сталин, Кремль — это место государственных приемов Советского правительства. Не совсем это подходяще для нашей страны и суверенного государства…
— Да, но я никогда не посещаю приемов в ресторанах или иностранных посольствах. Никогда…
— Наш прием без вас, товарищ Сталин… Нет, нет, просто немыслимо. Мы вас просим, очень просим, пожалуйста, согласитесь, — настаивал Мао Цзэдун.
Наступила пауза, с ответом Сталин не спешил. Он как бы сосредотачивался. Мао Цзэдун исповедально ждал согласия хозяина, не сводя с него глаз.
— Хорошо, товарищ Мао Цзэдун, я приду, если вы этого хотите, — произнес Сталин, наконец, и заговорил на другую тему.
Так был нарушен собственный обет, который Сталин неукоснительно соблюдал весь свой век.
БАНКЕТНЫЕ ЭПИЗОДЫ
Старым шахтерам известен такой случай. Кабинет Сталина в Кремле. Собрались ответственные работники тяжелой промышленности ЦК партии, Министерства угольной промышленности, ученые, производственники.
На нем, порой громя родное министерство, выступил с конкретными предложениями начальник комбината Засядько. Как потом показала жизнь, его предложения дали весьма эффективные результаты. По окончании совещания Сталин пригласил горняков к себе на ужин. За столом Засядько оказался рядом с хозяином. Как водится, Сталин приглашает всех налить.
— Что будет пить шахтер? Вино?
— Шахтеры саки не пьют, товарищ Сталин, — отрезал начальник комбината.
У работников ЦК сердца убежали в пятки. «Ну, сейчас что будет!» — мелькнуло у каждого в голове. Однако Сталин спокойно поставил вино на место и взял бутылку водки.
— Вижу истинного шахтера, — сказал Сталин, пододвигая рюмку.
— Не конфузьте шахтера, товарищ Сталин, — не сдается Засядько, критически посматривая на рюмку.
— А-а-а! — понятливо протянул Сталин и подозвал официанта. Через мгновенье перед Засядько поставили тонкий стакан.
Сталин стал в него наливать водку, бросая вопросительные взгляды на горняка. Но тот молчал. Стакан налит до краев. Засядько залпом его осушает, аппетитно закусывает. Со вторым и третьим стаканами аналогичная картина. Когда дело доходит до четвертого тоста, Засядько решительно убирает стакан. На немой вопрос Сталина Засядько ответил:
— Всё, товарищ Сталин, Засядько меру знает.
Прошло несколько лет. Не стало министра угольной промышленности. Встал вопрос о назначении нового. Работники ЦК, занимающиеся кадровыми вопросами, перед Сталиным на листе положили напечатанные кандидатуры. Рядом личные дела. Читает первую фамилию. Берет личное дело. Смотрит на фотографию. Он знаком с этим человеком. Вглядывается в его лицо, словно старается что-то в нем прочесть. Потом отрывает взгляд от фотографии: «Многословен». И отодвигает личное дело. На второй фамилии задерживается дольше. Читает послужной список. «Попрыгунчик… Пороха не нюхал».
И так, просмотрев дела всех кандидатов, ни на ком не остановился.
На втором заходе то же самое. Уже перед уходом кадровика Сталин вдруг спросил:
— А почему нет товарища Засядько?
Кадровики замялись:
— Да… он, товарищ Сталин, меры не знает.
— Я лично знаю: Засядько меру знает! — отрезал Сталин.
И Засядько становится министром. Сталин с его назначением попал в десятку.
Концерт Л. Утёсова в КремлеВ 1936 г. экипаж Чкалова совершил беспересадочный перелёт до острова Удд.
В честь героев-летчиков был устроен правительственный прием. На него пригласили Утёсова с его оркестром. Из их сорока пятиминутного выступления и должен был состоять торжественный концерт.
За кулисами к Утесову подошел Ворошилов и сказал:
— Вы играйте на всю железку, а то тут о вас ходят дурные слухи.
Утёсов, естественно, согласился. Особый восторг аудитории вызвала весьма сентиментальная песенка с незатейливым сюжетом: ивы смотрят в реку, как мы с тобой когда-то, теперь я без тебя грущу у реки.
Этой немудреной песней Сталин был потрясен и аплодировал стоя. Присутствовавшие последовали его примеру. Эстрада находилась в углу Грановитой палаты. Вдоль стены шел длинный стол, в центре которого сидел Сталин, по обе стороны от него члены Политбюро, а напротив Чкалов и его экипаж. В зале стояли столы для гостей, среди которых было много летчиков.
Все хлопали, глядя на Сталина, определяя по нему меру рукоплесканий, так как Сталин хлопал долго и энергично, началась овация. Тогда Утёсов повторил песню.
Сталин опять встал и долго хлопал, а за ним все остальные. Песня прозвучала в третий раз. Затем к Утёсову подошел Ворошилов и попросил его исполнить блатную песню «С одесского кичмана бежали два уркана».
Утёсов ответил:
— Мне запрещено петь эту песню с эстрады.
— Кем?
— Одним из руководителей комитета по делам культуры товарищем Млечиным.
— Ничего, пойте, — ответил Ворошилов, — товарищ Сталин вас просит.
Утёсов спел. Теперь в восторге были летчики. Они бурно аплодировали, и Сталин их поддержал. Утёсов исполнил песню на «бис».
Через несколько дней Утёсов встретил Млечина и сказал ему:
— Вы знаете, я тут на днях выступал с концертом и спел «Одесского кичмана».
— Как! Я же запретил вам петь эту уголовную пошлятину! Я же предупреждал, что за нарушение закрою вам дорогу на эстраду! Запрещаю вам выступать полгода…
— Товарищ Млечин, меня очень просили спеть эту песню!
— Кто смел просить? Какое мне дело до этого? Я же вам запретил!
— Меня просил товарищ Сталин. Ему я не мог отказать.
Млечин побелел.
— Что за глупые шутки!
И быстро ушел.
Приём«Сталина я видел близко всего два раза: один раз у Горького на Спиридоньевке, другой раз в Кремлевском дворце на приеме писателей», — рассказывал Е. Габрилович, писатель, сценарист. Приемы там, во дворце, происходили в Георгиевском зале. Стояли длинные столы, где ужинали писатели, а перпендикулярно к ним, отгорожено — короткий правительственный стол. Обычно оттуда, с правительственного, звучал первый тост, а отсюда ответные благодарности. В тот же вечер правительство, подведя черту трапезе и директивам, вышло от отгородки и смешалось с литераторами. Пришел и Сталин, свойский, открытый, шутливый и. я бы даже сказал, простодушный в своем френче и сапогах.
И подумать, случилось так, что я нежданно-негаданно оказался вплотную со Сталиным. Один из именитых писателей, стремясь придать своей встрече с вождем еще более близкий, сердечный, я бы даже сказал, родственный гон (а это было немаловажно перед лицом клубившихся тут же собратьев), с заботой и бережливостью спросил:
