Владимир Данилушкин - Магадан — с купюрами и без
Помимо биений бубна, у шамана есть еще слова на неведомом языке, комбинации звуков, понимаемые как людьми, так и духами. И, быть может, такими человеко-единицами, как мой сын и внук.
Но где эти тексты? Спрашивал безответно не только в Магадане, но и на Алтае, куда занесла капризная судьба. Время, не без помощи НКВД, смыло самую сердцевину шаманства. Шаманские знания передавались из уст в уста, и постичь их может далеко не каждый, только избранный и посвященный. Некоторые, например, не только видят нарисованные на доске сокровенные линии, но и слышат их. В сплетении мелких веточек эвенского леса заключено нечто — заслушаешься. Это уж вы мне поверьте.
Несколько лет назад в пору всеобщего помешательства, именуемого выборы сердцем, когда организаторы были готовы прибегнуть к услугам оккультных сил, шаманы были бы кстати. Кто-то из пиарщиков придумал в те дни провести молодежную акцию. На выплеске, на выкрике. Карате, ушу, укушу. Где-то так. Студенты должны были встать на площади, сделать руки домиком и выкрикивать лозунги. Или речевки. Или и то, и другое. Имя кандидата. И что-то еще. А что именно? Что получится? Нет-нет, не надо это дело пускать на самотек, это твердо зазубрили деятели политпроса.
Так вот эти публичные заклинания поручалось придумать мне, пресс-секретарю. Уж такая у меня была шаманская должность.
Папа мальчика, мой сын, выяснилось, болел шаманской болезнью, когда работал вахтовым методом и жил вдали от города, в глухой тайге, возле таинственной горы, напоминающей исполинскую крышку гроба, с озером, не промерзающим при минус 60. Люди говорят, когда-то в стародавние времена там был похоронен шаман. Разрыли гору. Шаман им не нужен. Искали золото. Добыли сто тонн.
Папа мальчика недолго поработал там, не выдерживал перегрузок. У него отобрали спецовку, как у всех, кто покидал вахту, утилизовали кремацией и похоронили пепел в специальной капсуле. Какая-то радиация или гравитация там съедает, слизывает человека, словно леденец. Или летающая тарелка, не понятно. Но колбасило его крепко, не как вареной колбасой за 2–20, а гораздо круче. Как самым дорогим микояновским сервелатом. Были видения, и жар, перед которыми Жан Мишель Жар — не больше чем нежная Александра Пахмутова. Сын потом искал похожее музье, тысячи дисков перебрал — и тибетскую храмовую музыку слушал, и бурятское мление, и якутский эпос, и эвенское горловое пение, и просто художественную отрыжку. Хомуз купил, научился. В глаза лучи пускал разноцветные, дрожащие, мерцающие в такт летающей тарелке, нарядившейся елкой. Бегущие строки сочинял. Ты к ней, а она от тебя.
Шаманскую болезнь не вылечишь шампанским. Она неизлечима. Проснись и пой, как говорится. Искал бубен, да нашел даму бубен, мальчика родил, чудо-малец, молодец.
Сам я тоже болел, когда неосторожно употребил кижуча семужного посола. Слушал тогда насмешки мух и сочувственный шепот мышей за стеной. Это называется болезнь болельщика снежного поло. Непонятного пола. Камлал потом за любимую команду, и множество камлало в унисон.
Эвены гадают по оленьей лопатке. Это не шанцевый инструмент, это косточка такая. Очистят от мяса, над теплом костерка держат. Она трескается, образуя узоры. Глянет оленевод, словно на ГЛОНАСС или GPS, трубочку выкурит, поразмышляет и говорит, за какую сопку убежали отколовшиеся олени. Именно там их и находят.
…Кофе я выпил утром, на сутки волос дыбом стоит. Одеяло купил овечье. Оно блеет и бодается. Подушку, набитую перьями ворона и орла. Она ерзает, спать не дает. Вдруг выпростала из наволочки перья, сложила в крылья и улетела. За ней синтепоновая подушка на метле. С таким понтом!
И подумал я: а что если опишу все как есть, да напечатаю в журнале? Как раз с базара возвращался, мимо бывшей «Золотой птицы» проходил, где лесенка упирается в замурованную дверь с неприличной надписью.
В этот миг земля под ногами как дрогнет, словно подножку мне ставит. Так я и припал на четыре точки, как учил покойный генерал Лебедь, внук царевны Лебеди. Упал, отжался. Гипс! А вот я отжаться никак — силенки нет. Да меня ж 11 лет, как с воинского учета сняли, да и не служил никогда. Пакет с провизией у меня упал, звякнули банки с рыбными консервами и тушенкой, хрустнули пакеты с макаронами и горохом, шевельнулись картофелины и куриные окорочка, а мороженый макрурус, 1280 граммов весом, из пакета высунулся, как любопытная Варвара. Ну, ясно, неспроста это, очередной подземный толчок, понял я этот намек. Увидел вблизи асфальт, он мне оленью лопатку трещинами напомнил. Вот что мы сделаем: вначале похороним дом, кремируем, а пепел развеем над огородом. Похороним автостоянку и асфальтовую дорожку к ней. Зароем чаяния и отчаяния.
И родимся заново.
Грубый хриплый голос раздался:
— Вот если б ты был эвеном!
— Вот как… Что надо сделать? Креститься? Обрезание?
— Бубни!
Что ж, бубню, мне это не трудно. Я всегда бубню, меня за это в школе дрючили, а сейчас научился публично выступать за милую душу.
И тут земля мягко выгнулась, поставив меня на попа.
— Ты свободен!
Что это было? Землетрясение? Техногенка?
Земля тихо разверзлась, взлетели на уровень второго этажа кирпичи, тесанные из базальта, каменные топоры, пыхнули фонтаном костной пыли, и глазам явился самый настоящий мамонт, каким видим его на картинке. Фыркнул и протрубил в хобот:
— Клон! Слон! Климата Клим! Комплимент! Камлал, мла! Клондайк! Клал! Клен! Кулан! Кулон!
Не шутите с бубном, братцы! Бум-бара-бум-бар-бум бар-бум!
Бум-бу-бу-бу-бум!
Надписи на бубне расшифруйте. Бывают пытливые от природы, для них в средневековье строили пыточные камеры. Если взять стократную лупу, можно прочесть мелкие буквы. Они вьются кругами, годовыми, вековыми кольцами. Не всегда понятные значки, но если их сканировать, пропустить через антивирус Касперского, то можно прочесть в поляризованном свете:
То не ветер ветку клонит…
Клюю-клю-клюв!
Мой любимый черный слоник
Пью-пью-пьюфф!
…Конечно, автор немного приукрасил. То был не мамонт. Обыкновенная заурядная вещь — летающий столовый прибор в виде бубна. За 19 тысяч рублей. Из Красноярска.
Дан-н-нг-кга! Да-да-да!
Соло для флейты с крысой
Я видел поющую нерку —
Пела она под фанерку.
Уехать бы ей в Усть-Неру —
Петь и плясать под фанеру.
Оводов-СлепневЯ тут сказку начал сочинять…
Крыса-мать говорит крысенку: «Ты мой лапочка, спи, котеночек».
Или вот недавно пытался утешить плачущую Анютку, пяти лет: «Не плачь, зайка, нос покраснеет». Она обиделась, зарыдала: «Я не зайка, я котик».
Да и девочки постарше — тоже концерт-загадка. И с ними надо нежно отыскивать подходящие, не ранящие слова и выражения с упреждением в несколько шагов. Кыска, там, мурка, мурлышка, пупсик…
Ну, думаете, о кошачьих речь. Вот и нет. О грызунах.
Захожу как-то в гости в приличную квартиру, а там мыши бегают. Шустрые такие мультиплексы. Мне неудобно вообще-то вмешиваться со своим уставом в чужой домострой, но имидж прямого, рубящего наотмашь правду-матку бруталиста не дает промолчать. «Что-то мыши у вас бегают», — говорю. Хозяйка хоть бы поморщилась. Глазом не моргнула. Нет у них никаких мышей, — отвечает. Смутила она меня, не знаю, как выйти из просака. «У вас, наверное, с глазами что-то, — задумчиво продолжает женщина. — Вы бы к окулисту сходили. К офтальмологу. Проверьтесь, а то мало ли что».
Я заулыбался — для поддержания разговора. Потом вижу: не шутит. Пошел к глазнику. Женщина очень милая, сама доброта. Поговорили с глазу на глаз. Говорит: катаракта, лечиться надо. Ну и глаукома. Час от часу не легче. Выписала специальные лечебные очки зеленого цвета. Сразу вспомнилась сказка про изумрудный город, которую мы полюбили с маленьким сыном тридцать лет назад. Железный Дровосек, Страшило, Тотошка и Гудвин, великий и ужасный, который придумал зеленые очки выдать всем жителям. Возможно, он тоже был офтальмологом. Только с социальным уклоном.
Почему-то кошки вызывают умиление и успокаивают сердечную боль наравне с сочинениями Моцарта и Бетховена, а домашняя крыса пасюк большинство приводит в оторопь. Волосики на руках и ногах дыбьем встают, и голова дергается в рвотном рефлексе. Что-то должно случиться в тебе, женские гормоны взыграть или чувство голода сублимироваться, чтобы пригреть на груди змею. А ведь был один колымский узник — в камере-одиночке подружился с пауком. Да не он один, ведь кто-то же, не от хорошей жизни сочинил про человека-паука, спайдермена. Теперь мальчишки в него играют.
Паук плетет и плетет паутину, а ведь и у человека есть паутинная оболочка головного мозга. И все мы теперь в паутине по самую макушку, паутиной Интернета глобально сопрягаемся с паутинной оболочкой мозга. Бывает, она воспаляется, как у моей матери, царство ей небесное! Долгие годы из-за болезни она слышала шум и разговоры, недоступные для понимания, будто на инопланетном языке. Возможно, в разговоре участвовало и паучье племя.
