Пелам Вудхаус - Полная луна. Дядя Динамит. Перелетные свиньи. Время пить коктейли. Замок Бландинг
— Да, женщина сложная, хотя и полезная, если ты подзабыл Библию. Однако я собирался говорить не о нянях, кухарках и Библии. Есть более насущные темы. Вчера я видел Белочку.
— Да?
— Да. Повел в ресторан. Семга, poulet en casserole[11], фрукты. Она едва прикоснулась к ним, нет — вообще не прикоснулась.
— Господи! Она больна?
— Телом здорова, а душой… Душа у нее истерзана, и все из-за тебя. Почему ты не женишься, мой друг?
— Я не могу.
— Можешь, можешь. И не такие женились, скажем — я. Заметь, ни разу не пожалел. Да, процедура нелегкая. Стоишь на коленях, и кажется, что все глядят на твои подошвы. Ноги у меня — лучше некуда, штиблеты — от лучшего сапожника, а вот поди ж ты! Так и чувствуешь, что на тебе рыбачьи сапоги. Но ничего, это проходит. Мысль о том, что ты получил лучшую девушку в мире, животворит, как неделя на курорте. Решайся, не пожалеешь! Небольшое усилие воли… Постой, ты ломаешь ручку и, что еще хуже, разбиваешь сердце божественного создания. Видел бы ты ее вчера! Я — сильная личность, но едва не плакал, когда она отвергла этих цыплят, словно их стряпал Борджиа. Словом, мне за тебя стыдно. А тебе?
— Вы ничего не понимаете!
— Вот именно. Как и Белочка.
Джонни задрожал и провел по лбу недоломанной ручкой. Граф смягчился. Он видел, что крестник попал в переплет, а мы должны жалеть таких крестников.
— Расскажи мне все, — посоветовал он. — В чем дело? Ты болен?
— Да.
— Господи! Чем же?
— Няней.
— Прости, не понимаю.
— У вас никогда не было преданных нянь?
— Конечно, не было. Они уходили через месяц, благодаря Бога за спасение. Но при чем это здесь?
— Как вы не поймете! Няня живет при мне четверть века, точнее — двадцать семь лет, чтоб ее черти драли! Она забрала всю власть. Неужели она ее уступит?
— Чепуха какая-то!
— Нет, не чепуха. Вы видели ее в действии. Прекрасная кухарка исчезнет, как горный снег. А почему? Из-за няни. Белочку она съест. При ее импульсивности…
— Няниной?
— Белочкиной.
— А, Белочкиной! Да, это в ней есть.
— Ну вот. Значит, при ее импульсивности она не выдержит, чтобы с ней обращались как с недоумком. «Делай то», «не делай того…» И еще фыркнет…
— Кто, Белочка?
— Няня.
— А, няня! Да, фыркнуть она способна.
— Вот именно. И зашипеть, вроде утюга. Тут с ума сойдешь. Но и это не все, она помнит мое детство. Можно ли боготворить мужа, если доподлинно знаешь, как он объелся пирогом и его вырвало? Я в два счета стану жалким из жалких. Знаю, знаю. Сейчас вы спросите, почему ее не выгнать.
— Спрошу.
— Разве можно дать человеку…
— Джонни! При мужчинах!
— Ладно, по уху.
— Ах, по уху! Нет, нельзя. Предложи ей денег.
— Где я их возьму?
— Не так уж много, фунта два в неделю…
— Ничего подобного. Пятьсот фунтов сразу.
— Сразу?
— Да.
— Странно… Казалось бы, небольшая пенсия…
— Предлагал.
— Она отказалась?
— Согласилась. Тогда я объяснился с Белочкой. Кстати, она хочет выйти за констебля.
— Белочка?!
— Няня.
— А, няня! За какого?
— За нашего, здешнего.
— Он подслеповат?
— Нет, навряд ли. А что?
— Трудно влюбиться в эту няню. Что ж, полисмены — смелый народ. Что было дальше?
— На чем я остановился?
— На том, что она согласилась. Казалось бы, все в порядке.
— Нет. Ее констебль выиграл пятьсот фунтов. Футбольное лото.
— Что же тут плохого? Наверное, она обрадовалась.
— Куда там, обиделась! Какая-то тетя Эмили вышла замуж бесприданницей, и муж оказался главным в семье. Захочет она новую шляпку, а он говорит: «Я что, Ротшильд? Пяти лет не прошло, как покупали». В общем, няня на это не пойдет.
— Одумайся, что ты говоришь! Тетя Эмили — бесприданница, у няни — твердый доход. Что хочет, то и купит. Ты ей об этом не напомнил?
— Напомнил, а что толку? Разве ее проймешь? Пятьсот фунтов, или браку не бывать. Так и живем.
Джонни воткнул перо в последнюю реплику Джервиса и подытожил:
— Мне уж показалось, что выход есть. Рискованный, это да, но до благоразумия ли сейчас? Вы читали мою последнюю книгу «Инспектор Джервис в тупике»?
— Как-то не успел. То Пруст, то Кафка…
— Ничего, ничего. В Англии многие ее не читали. Но кое-кто и читал, во всяком случае — я заработал на ней сто одиннадцать фунтов шесть шиллингов три пенса.
— Недурно.
— Взял сотню и поставил на Балламера.
— Ну, что же это! Фото показало, что Второй его обогнал.
— Да, будь у него морда подлиннее, мои беды бы кончились.
— А больше неоткуда достать деньги?
— Вроде бы неоткуда.
— Как насчет мебели?
— Я продал все, что мог. Остальное, как говорится, неотъемлемо от дома. Кроме этой горки, ее подарил двоюродный дед.
— Да уж, мерзкий предметец!
— Вот за нее меня не посадят. Скоро отдам на аукцион, фунтов пять выручу.
— Если найдется кто-нибудь подслеповатый.
— Хорошо, но где остальные четыреста девяносто пять? А, черт! Вы грабили банки, дядя Фред?
— Как-то не доводилось.
— Прямо хоть грабь. Но с моим везением окажется, что и в Английском банке денег нет. Одно утешение…
— Интересно, какое?
— Через век-другой это все будет не важно. А теперь, простите, мне пора вернуться к Джервису.
— Я и сам собирался идти. Джейн сказала, чтобы я непременно передал привет Бифштексу, а мне бы хотелось еще побеседовать с Пизмарчем. В общем, дел — завались. Через час я в твоем распоряжении.
— Да чем вы поможете!
— Не говори таких слов об Икенхемах. Мы — неисчерпаемы. Признаю, случай трудный, но я его обмозгую и что-нибудь придумаю. Создам проект.
— Ой, какие там проекты!
— Такие. Подожди, ничего больше не прошу.
И, мягко взмахнув рукой, немного сдвинув шляпу, лорд Икенхем пошел через парк к обиталищу Бифштекса.
9
Подходя к озеру, за которым располагался главный дом, лорд Икенхем был хмур и задумчив. На отмели топталась корова; в обычное время он швырнул бы в нее веточку, но сейчас не задержался даже для такой пустяковой любезности.
Он беспокоился о Джонни. Даже менее острый ум догадался бы, что крестнику плохо. Лорд Икенхем мало общался с няней Брюс, но понимал, что убеждать ее — незачем. Такие не сдаются. Если ей нужны пять сотен наличными, значит — или сотни, или отставка злосчастному полисмену. Сотен у Джонни нет, значит — нет и выхода. И мы не побоимся сказать, что, при всей своей удали, граф был достаточно растерян, звоня в звонок. Открыл ему Альберт Пизмарч.
Придирчивый критик сказал бы, что карие глаза дворецкого не блещут умом; но человек поприятнее заметил бы, что они сияют добротой и честностью. Друзья не просили его объяснить им теорию Эйнштейна, а вот положиться на него могли всегда. Правда, он скорее все портил, чем распутывал, но главное — намерения, главное — сердце.
Лицо его, привыкшее к профессиональной отрешенности, расплылось в улыбке, и он сказал:
— Добрый вечер, милорд.
— Привет. Хозяева дома?
— Сэр Раймонд у себя, но с ним какой-то джентльмен, мистер Карлайл.
— Я его знаю. Наверное, продает рубины. Что ж, если сам занят, мы с вами выпьем, очень уместно после такой прогулки. Пыль, жара… Портвейн не иссяк?
— О нет, милорд. Вот сюда, вот сюда.
— Да, — сказал граф несколько позже, — животворящая жидкость. Видимо, именно ее имел в виду поэт, когда воспевал «небесный порт». Как же это? Вот! «Если нападут испанцы, я небесный порт покину, погоню их по Ламаншу, как в былые времена». Сэр Генри Ньюболт, «Барабаны Дрейка». Вы знаете эти стихи? Ах, что это я! Конечно, знаете. Помню, мы их пели у костра.
— Я их очень любил, милорд.
— А как пели! Поистине, сибирский пес в погоне за сибирским волком. Я еще удивлялся, откуда берется такой зычный, глубокий голос. Видимо, закон природы. Компенсирует вашу кротость.
— Вполне возможно, милорд.
Лорд Икенхем опустил бокал и покачал головою.
— Вот что, Берт, — сказал он, — какой я вам «милорд»? Конечно, я лорд, но стоит ли это подчеркивать? В конце концов, кто они такие, лорды? В самом лучшем случае — анахронизм, паразиты на теле государства. Тонкой душе нелегко, если ей напоминают, что владетель ее — из неприкасаемых. Не могли бы вы придумать что-нибудь, щадящее чувства?
— Мне трудно называть вас «Икенхем».
— Я имел в виду «Фредди».
— Ну что вы, милорд!
— А если «старик» или «дружище»?
— Что вы, что вы! Может быть, «мой друг»?
— Превосходно! Ну, Берт, как тут дела? Судя по вашим письмам, не важно. Бифштекс обижает сестру?
— Не мне судить сэра Раймонда…
— Говорите свободно, Берт, не играйте дворецкого. Мы — одни.
— Тогда я скажу, что он очень плохо обращается с madam.
