Лев Альтмарк - Серые пятна истории
— А зачем бомбы-то? — удивился Белинский. — Что-то ты, Гаврилыч, темнишь! Я, значит, кидай, а ты будешь в кустах сидеть и надо мной, дурнем, потешаться, да?
— Глупости городишь! — обиделся Чернышевский. — Я убеждённый борец за права бесправного трудового народа, а ты? Разночинец беспринципный, вот ты кто!
— Разно… кто? — опешил Белинский. — Ты, Гаврилыч, говорила не заговаривайся! Я тебе не какой-нибудь рабочий с Путиловского завода, чтобы меня такими словами обзывать. Извиняйся сейчас же!
— Ладно, проехали… — вздохнул Чернышевский. — Есть у нас ещё выпить?
Белинский развёл руками и грустно покачал головой:
— Нет, в революционеры я не хочу Нужно найти какой-нибудь более безопасный способ заработка… Что там у нас на писательском фронте?
— То же, что и раньше. В каждой редакции и у тебя, и у меня по дюжине рассказиков лежит, ждут своей очереди. Так что соваться туда бесполезно.
— А давай-ка, брат, сменим репертуар, — вдруг пришло в голову Белинскому. — Ну её к лешему, эту святочную тематику! Тем более, у нас это не очень хорошо получается.
— Ну-ка, ну-ка, — загорелся новой идеей Чернышевский, — мне давно хотелось какую-нибудь бяку о трудовом народе сочинить, чтобы позануднее да поскучней была, после прочтения которой даже самый ленивый задал бы риторический вопрос самому себе: ну, и что делать?
— А я хотел бы критические статьи писать, в которых чехвостить всех подряд, а больше всего современных литераторов, считающих себя властителями дум… Уж, у меня такое получится, можешь быть уверен!
Ещё долго сидели приятели за разорённым столом, на котором не осталось ни капли выпивки, но она им была уже не нужна. Ощущение вновь открывающихся перспектив пьянило их без вина.
И они полностью выполнили свои обещания друг другу. На сей раз таланта им хватило с лихвой.
Некрасов и социальная несправедливость
Николай Алексеевич Некрасов был человеком добрейшей души, но скверного характера. Как в нём уживались две такие несовместимые вещи? Теоретически Некрасов хотел, чтобы все люди жили хорошо и ни в чём не нуждались, а практически такого и в помине не было. Он сам постоянно испытывал нужду то в деньгах, то в женской ласке, то в признании неблагодарных современников. И эти нужды день ото дня росли. Каким бы ангелом ты ни был, такое никак не способствует хорошему настроению и любви к ближнему.
А ведь Некрасов вовсе не был человеком завистливым, ну, если только самую малость. И лишь тем, кто устраивался в жизни лучше его. А таких негодяев было, к сожалению, немеряно…
— Взять, к примеру, трёх поэтов: меня, Данте и Константина Ваншенкина. Кто лучше? — желчно интересовался он у очередного собеседника и очень обижался, если пальму первенства отдавали не ему, а Ваншенкину.
Часто он задавал себе вопрос, лёжа в постели и слюнявя карандашик в поисках темы для очередного стихотворения: кому на Руси жить хорошо? Ведь даже работая по двадцать пять часов за станком или сражаясь в поте лица весь рабочий день за компьютером с тетрисом, не сильно разбогатеешь! Чтобы купить какой-нибудь заводик по переработке сырья или захудалую нефтевышку в Заполярье, нужны деньги, а где их взять? Стихами заработать? Это ж сколько вёрст бумаги надо исписать, а потом издать и продать! Да ещё заставить публику, избалованную детективами и чернухой, всё это раскупить!
А тут ещё картишки — будь они неладны! — отнимали у поэта всё свободное время. Да ещё женщины не менее скверного, чем у него, характера липли к нему и требовали круглосуточного внимания. Как тут сосредоточишься на вечном?
Было в принципе два пути будущего благополучия. Первый — революционный, то есть обличать в стихах существующую власть, за что можно и получить по полной программе, а прославиться только после смерти. Примеров достаточно, однако такой вариант жизнеустройства Николая Алексеевича в корне не устраивал. Не хотелось ему лезть на рожон. Хоть убей, не хотелось!..
Второй вариант — пробиваться на казённую хлебную должность, пусть и не связанную с творчеством, зато более безопасную, хоть и хлопотную. Вон, Салтыков-Щедрин губернаторствовал! А Тютчев вообще был дипломатом-международником! Про Сергея Михалкова и говорить нечего — тот любую власть окучивал и нос в табаке имел! И никто из них на туалетной бумаге не экономил!
Так ничего и не выбрав, Некрасов помер во цвете лет, не слезая с кровати, обложенный рукописями и недогрызанными огрызками карандашей. Правда, оставил после себя поэму «Кому на Руси жить хорошо», в которой расписал свою трагическую любовь к обездоленному простому народу. Но если повнимательней вчитаться в отдельные строки, то наверняка можно почувствовать, как он втайне завидует всяким державным душегубам и богачам-угнетателям. Ведь ему-то, бедняге, так никогда и не представилась возможность всласть пожить за чужой счёт. А то бы он ещё много чего написал. Но не дай ему бог пожить при советской власти и написать про неё что-нибудь…
Антон Чехов и Тарас Шевченко
Однажды, когда Антон Павлович Чехов прогуливался по ялтинской набережной, к нему подвалил в вышитой косоворотке пьяненький Тарас Шевченко.
— Чтой-то мне личность твоя знакома, — закричал Шевченко, загребая пятернёй мокрые от самогона усы, — говори сей момент, кто ты есть и откудова?
— Писатель Чехов, — вежливо ответил Антон Павлович, — а я вас знаю: ваш портрет в нашей гимназии на стене висел. Вы Тарас Григорьевич Шевченко.
— Висел, говоришь? — нахмурился украинский классик. — И кто же это умудрился меня на стенку повесить? И ещё, небось, эта гимназия была для москалей!
— Как вам, уважаемый, не стыдно! — ахнул Чехов. — Вы такой большой писатель, вас всюду знают — и говорите такие отвратительные вещи!
— А Крым отнимать у незалежной Украины — не отвратительно? А сало наше украинское жрать и потешаться над ним в каждой вашей телепередаче — не отвратительно?!
— Видите ли, Тарас Григорьевич, — почесал бородку Чехов, — везде есть негодяи, которые даже не понимают, что творят. Стоит человеку, каким бы он талантливым ни был, начать выяснять кто лучше — русские, украинцы, евреи или татары, моментально его талант куда-то исчезает, и всё, что он делает, сразу приобретает затхлый душок бездарности…
— Тс-с, не говорите так, Антон Павлович! — Шевченко приложил палец ко рту и осмотрелся вокруг испуганным взглядом. — Вокруг уши! За нами непременно следят журналюги. Если я не буду воспевать нынешние ценности — чтоб им пусто было! — я пропал. Изо всех учебников вычеркнут, как врага независимой Украины, а мне, сами понимаете, куда деться после этого! Ведь и русским писателем меня не особо охотно признают. Разве что податься в какую-нибудь Эфиопию или Парагвай…
— Как я вас понимаю, бедный вы наш Тарас Григорьевич, — смахнул слезинку Чехов, — но смею вас разочаровать: и ко мне приглядываются нынче некоторые — вдруг у меня в родословной какой-нибудь инородец затесался…
— Что бы про нас с вами ни говорили, — вздохнул Шевченко, — мы с вами по одну сторону баррикад. Можете не сомневаться, дорогой Антон Павлович… Вот только когда ещё придётся поговорить по душам? — Он снова оглянулся, расправил усы и покачнулся на ногах, хотя пьяным только старался казаться: — А ну-ка, выметайтесь, москали, из нашего незалежного Крыма! Нечего топтать святую украинскую землю вашими грязными сапогами! И жидов с собой забирайте в Израиль, не место им у нас, вот!..
Володя Ульянов и бурлаки
В одном из старых советских кинофильмов есть замечательный эпизод, в котором будущий вождь пролетариата Володя Ульянов стоит на крутом берегу Волги и смотрит, как бурлаки тянут баржу. Сердце юноши переполняется скорбью по поводу угнетения простого народа, и тогда же в нём впервые зарождается мысль посвятить себя борьбе за освобождение рабочего класса от работы и прочих нелюбимых им вещей. Но о чём на самом деле размышлял этот кудрявый отрок с намечающимися проплешинами? Попробуем реконструировать ход его мыслей.
— Это же, батенька, золотая жила! — бормочет он вслух, но ещё не картавит, потому что противная буква «р» пока не попала ему на язык. — Стать во главе такого большого количества публики — это же уму непостижимо! Это ар-р-рхиважная задача! — Тут уже мерзкая «р» начинает его бесить и приводит в состояние революционного возбуждения. — И притом, именно во главе простого народа, потому что с ним такое вполне прокатит, а уж с интеллигенцией — дудки. С ней надо расшаркиваться, объясняться, аргументировать выводы… И вообще, интеллигенция — гавно, я это говорил, говорю и буду говорить! По себе знаю… А народ — дурак. Выдай ему фразу позаковыристей, погладь по шёрстке — и он у тебя в кармане. Только как ему эту фразу донести? Стану-ка я, по давней русской традиции, властителем дум — писателем! Только что написать? Какую-нибудь сусальную детскую книжечку? Хрен там, Ушинского не переплюнешь, а тут ещё на подходе Агния Барто, Самуил Маршак и — пронеси Г-ди! — Сергей Михалков… Детективчик захреначить? Чувствую загодя, как покойный Достоевский замахивается топориком, мол, не лезь, Вован, в чужой огород… Стишки из пальца высосать? Так ведь их народ не читает, кроме, конечно, поганой интеллигенции, которую я обязательно впоследствии изведу, только дайте до власти добраться… Романы про рабочих? Так тут Максим Горький уже застолбил участок. Вот сука! Сам буржуй буржуем, а ходит в косоворотке и окает, как деловой!.. Буду-ка писать манифесты, притом, чем длинней, тем лучше. Лозунги, они всегда выигрышней и слезу вышибают, к тому же их удобно со сцены читать — а это аплодисменты, букеты от поклонниц, рецензии в газетках, популяр-р-рность… Так и до власти добраться проще. А если ещё группу поддержки сколотить, назвать её партией — совсем круто станет…
