Пелам Вудхаус - Укридж и Ко. Рассказы
— Разумеется, нет! Если вы так обо мне думаете…
— Именно так.
— В таком случае мне нечего больше сказать.
— Если нечего, то тебе лучше выйти. Прикажи Уилсону остановить автомобиль.
У меня не было ни малейшего желания приказывать Уилсону остановить автомобиль до того, как я кончу убеждать и уговаривать. Чем я и занимался весь оставшийся путь до вокзала, но тщетно.
— Ну, что же, — сказал я наконец, оборвав мой бесплодный монолог. К этому времени мы уже стояли на перроне. — В таком случае не сойдемся ли мы на пятерке, просто для круглого счета?
Ее металлическое фырканье сказало мне, что эта идея была принята без малейшего энтузиазма.
— Денег я тебе, Стэнли, ни в коем случае не дам. Я тебя знаю. Ты тут же отправишься играть на них.
С этими словами она вошла в вагон, не задержавшись даже для прощального поцелуя, а я остался стоять, испытывая дрожь во всех членах. Мальчик с тележкой пытался привлечь мое внимание к булочкам с изюмом, сандвичам и шоколаду с орехами, но я был глух к нему. В раздрыге чувств я сосредоточился на рассмотрении подо всеми углами колоссальной идеи, которая только что меня осенила. Толчком послужило словечко «играть». Со мной часто так бывает. Хватает самого легкого намека.
Один из интереснейших феноменов нашей современной жизни, Корки, — это тенденция владельцев больших особняков превращать их на ночь — или на все ночи до полицейского налета — в игорные притоны. Покупают полдюжины пар лакированных туфель, несколько карточных колод и две-три рулетки, а потом дают знать спортивным душам, что дело на мази. Спортивные души идут косяками, и положенные отчисления в пользу заведения обеспечивают гигантскую прибыль.
Так почему же, спрашивал я себя, мне, пока моя тетка отсутствует, не распахнуть двери «Кедров», Уимблдон-Коммон, для искателей развлечений и не грести деньги лопатой?
Я не находил ни малейшего изъяна в этом плане. Как всегда благоразумный и осторожный, я прилагал все усилия, чтобы отыскать их, но безуспешно.
Раза два на протяжении жизни почти любого человека перед ним открываются возможности, которые самый близорукий и невооруженный глаз сразу определяет, как самое оно, и данная возможность была именно такой. И она — почти неслыханная редкость — не таила в себе никаких подвохов.
Естественно, прежде чем поставить дело на широкую ногу, требовалось заняться кое-какими прелиминариями. Во-первых, необходимо было уломать Окшотта, на попечении которого остался особняк, и даже, вероятно, пригласить его в партнеры. Потому что именно из его сбережений поступит капитал, требующийся для первоначальных затрат.
Лакированные туфли стоят денег. Как и карточные колоды. И рулетку одним обаянием не приобретешь. Было совершенно очевидно, что кому-то придется потратиться, а поскольку я, как уже продемонстрировал, в тот момент был несколько стеснен в средствах, все прямо указывало на пресловутого дворецкого. Но я не сомневался, что сумею открыть ему глаза на этот величайший шанс его жизни. Порой в его свободные дни мне доводилось сталкиваться с ним на скачках, и я знал, что ему в высшей степени присущ спортивный азарт. Хоть и дворецкий, но один из ребят.
Окшотта я нашел у него в буфетной. Небрежным жестом удалив младшую горничную у него с колен, я изложил мой план. И, Корки, секунду спустя ты мог бы сбить меня с ног перышком! Этот прохиндей-дворецкий и слушать не захотел. Вместо того чтобы выписывать пируэты на кончиках пальцев, сыпать розами из котелка, сдернув его с вешалки, и вопиять: «Благодетель мой!», он поджал свои чертовы губы и отчеканил категорический отказ в содействии.
Я уставился на него в ужасе. Затем, подозревая, что он попросту не просек истинную подоплеку плана, заложенные в нем безграничные возможности грести наличные из воздуха, я повторил все еще раз, неторопливо и внятно. Но вновь в ответ получил лишь фигу.
— Ни в коем случае, сэр, — сказал он с ледяным упреком, глядя на меня с выражением архидиакона, который застукал мальчика из хора за сосанием леденца во время богослужения. — Или вы хотите, чтобы я злоупотребил оказанным мне доверием?
Я ответил, что он прекрасно уловил суть, а он сказал, что я удивил его и шокировал. Затем он надел сюртук, который снял чтобы потискать младшую горничную, и проводил меня к двери.
Ну, Корки, старый конь, ты часто видел, как я качался под ударами судьбы, с тем чтобы вновь начать улыбаться после краткого перерыва для отдыха и восстановления сил. Если бы тебя попросили дать мне определение одним словом, вероятнее всего, ты выбрал бы эпитет «непотопляемый» и был бы абсолютно прав. Я непотопляем.
Но на этот раз, не стыжусь признаться, готов был бросить полотенце и повернуться лицом к стене, таким страшным был удар. Ты никогда не получал по глазу мокрой рыбиной? А я однажды получил во время богословского диспута с рыботорговцем в Бетнал-Грин, и ощущение было почти идентичным.
А я ведь был так уверен, что богатство само плывет мне в руки! Вот такие финты и потрясают душу, а тело парализуют. Мне даже в голову не могло прийти, что Окшотт не чужд щепетильности. Ну, будто мой лотерейный билет выиграл первый приз, а устроители отказываются его оплатить на том основании, что принципиально не одобряют саму идею лотерей.
III
Я ушел от дворецкого совсем разбитым и нёсколько следующих дней провел словно во сне. Затем я взял себя в руки настолько, чтобы обратить свои мысли, пусть и вяло, на насущные потребности жизни. Я начал предпринимать шаги для получения займа на приобретение вечернего костюма.
Но я был уже не прежним. Дважды из-за неизбывной апатии я допускал, чтобы многообещающие возможности успевали свернуть в переулок и улизнуть неподоенными. А когда однажды утром я столкнулся на Пиккадилли с Чокнутым Коутом и сказал: «Приветик, Чокнутый, старина, великолепно выглядишь, можешь одолжить мне пятерочку?» — то он сделал вид, будто я намекнул на пять шиллингов, каковые тут же и отстегнул. Я же просто с полным равнодушием обрючил монеты. Казалось, все это не имеет ну ни малейшего значения.
Ты помнишь Чокнутого Коута, который учился с нами в школе? Ну, свихнутый, который шагает по жизни, всего на дюйм опережая психиатрическую экспертизу, но при этом сказочно богатый? Если он застрял в каком-то уголке твоей памяти, то, вероятнее всего, как типчик, который ржет громче и улыбается шире всех остальных твоих знакомых. Его следовало бы признать сумасшедшим еще десять лет назад, но никто не станет отрицать, что натура у него солнечная.
Однако в то утро его чело омрачала туча. Он словно бы над чем-то размышлял.
— Хоть поклянусь, что она велась нечисто, — услышал я от него. — Как по-твоему, могла она быть чистой?
— О чем речь, Чокнутый, старый конь? — спросил я. Пять шиллингов — сумма мизерная, но вежливость есть вежливость.
— Да об игре, про которую я тебе рассказывал.
Я сообщил ему, что ни про какую игру он мне не рассказывал, и это его словно бы удивило.
— Не рассказывал? А мне казалось, что очень подробно. Я всем рассказывал. Вчера вечером я пошел в игорное заведение, и меня ободрали вчистую, и по размышлении я пришел к выводу, что игра велась нечисто.
Мысль о том, что кто-то вроде Чокнутого с его колоссальным состоянием шляется по игорным притонам, к которым я финансово никакого отношения не имею, разбередила старую рану, как ты легко можешь вообразить. Он спросил, почему я засопел, а я сказал, что и не думаю сопеть, а испускаю глухие стоны.
— И где это произошло?
— Да в Уимблдоне. В одном из особняков на Коммон.
Корки, бывают минуты, когда меня осеняет, что я ясновидящий. Едва он произнес эти слова, как я не просто догадался, что он имеет в виду, а уже твердо знал, что Теткорариум. И вцепился ему в рукав.
— Особняк? Как он называется?
— Да по-дурацки, как все они там. «Ясени» или «Плакучие ивы», что-то вроде.
— «Кедры»?
— Именно. Так ты его знаешь? Ну, я практически решил преподать этому гнезду мошенников хороший урок. Я намерен…
Тут я с ним расстался. Мне требовалось побыть одному. Подумать. Поразмыслить. Прокрутить это жуткое открытие в мозгу, беспощадно исследовать его до малейших деталей. И чем дольше я прокручивал его и исследовал, тем все больше я в ужасе отшатывался от черной ямины, в которую заглядывал. Ничто так не доводит человека чистой жизни и чистых помыслов до белого каления, как необходимость признать, насколько низко способна пасть человеческая натура, когда она поплюет на ладони и возьмется за дело всерьез.
То, что произошло, было более чем очевидно. Это дьявол в обличье дворецкого подложил мне свинью. Он был полностью разоблачен, как подлый двурушник чистейшей воды. Я еще только начал обрисовывать мое предложение, а он уже задумал попользоваться плодами моей прозорливости и широкого взгляда на вещи. И уж конечно, приступил к приготовлениям, едва я ушел.
