Дмитрий Ненадович - Повесть о потерянном времени
— Чего вы все переполошились? У вас же так принято…, — недоумённо вопросил он и тихо икнул.
— Принято-то принято, но принято «по чуть-чуть», а эта ведь дура-то взяла да и огласила объёмы принятого… — С трудом проворочал языком Жабровский, — пора зак-кругляться и тих-хо линять. С-с-ергей Дмитрич, извольте-ка потихоньку отменить последний заказ.
Но тихо не получилось. Как только Сергей подозвал официантку и шёпотом попросил произвести расчёт без учёта пятой бутылки, та принялась вдруг полемизировать. И снова в весьма громогласной форме. «Как это отменить?! А куда я теперь вашу открытую бутылку девать буду? — зычно вопрошало это невоспитанное создание на весь зал. — Нам такие клиенты как вы, можно сказать, раз в месяц попадаются. Те, которые коньяк литрами глушат. А за месяц коньяк может выдохнуться. И что же я буду гражданам-учёным потом объяснять?» Сидевшим за столом мучительно хотелось провалиться сквозь мраморный пол, ставшего вдруг недружественным помещения. Пол мраморно поскрипывал, но не поддавался. С целью прекращения неконструктивной полемики, грозившей сорваться в бурные дебаты, Сергей быстренько расплатился по полной программе и, наскоро заткнув злополучную бутылку носовым платком, засунул её за пояс слегка свободных ему джинсов. Не пропадать же благородному напитку в утробе ненасытных торгашей! Стараясь не произвести дополнительного шума, коллектив быстренько ретировался из неблагодарного заведения и, немного отрезвляюще прогулявшись по парку, занял свои рабочие места. Занял место и Сергей. Правда, пока не своё. Своего ещё не было. Стол обещали принести только на следующей неделе. Через некоторое время ожил висящий на стене репродуктор. Он некоторое время свистел, завывал и кашлял, а затем выдавил из себя сильно искажённый голос дежурного по ПЗ: «Просвиров, срочно зайдите к начальнику представительства заказчика». «Ну вот, начинается, — полупьяно думал Сергей, карабкаясь по крутым лестницам, — чего ему от меня-то надо? По таким случаям принято с начальниками разбираться. Или у них здесь всё по-другому?» Вскоре капитан вновь оказался в уже знакомом предбаннике и сопровождаемый удивлённым взглядом дежурного проследовал в кабинет негодующего начальника. Плёнкин сидел за столом, мрачно наклонив голову. По широкой поверхности его объёмной морды лица пробегали волны гнева. И когда очередная волна вдруг бесследно разбилась об отверзлое ротовое отверстие в кабинете раздался пронзительный крик полковника:
— Вы…, Вы что себе позволяете?!
— А что такое случилось? — невинно спросил капитан, постепенно наполняясь пьяным безразличием, граничащим с подлинным бесстрашием.
— Это что ещё за обеды такие?
— Какие это «такие» обеды? Что в них такого удивительного? Всё в соответствии с утверждённым Вами распорядком трудового дня.
— Он ещё спрашивает, «какие обеды»!
— Не знаю, что Вас так сильно удивляет. Обед как обед. Я, между прочим, всегда так обедаю…, — недоумённо икнув только-то и успел ответить капитан.
Что тут началось! В кабинет Плёнкина тут же был вызван Нечаев — Потапенко с «Личным Делом №» капитана Просвирова. В результате беглого просмотра материалов «Дела» следов капитанового алкоголизма найдено не было. Тогда полетели телефонные звонки в Москву: «Кого Вы сюда прислали?! Подсунули, так сказать, нам скрытого алкоголика, пользуясь нехваткой кадров?!» Затем был объявлен экстренней сбор начальников отделов, где обращалось особое внимание на искоренение вредных для общего дела традиций. Капитана наказывать пока не стали, иначе пришлось бы наказать и весь «фестивальный» коллектив во главе с Жабровским. Этого допустить было никак нельзя. Коллективные наказания в армии официально запрещены. Да и не тот был момент для огульной укоризны. Шли Государственные испытания, и угнетать моральный дух и без того работающего на износ коллектива было опасно. Но как-то отреагировать на попранный, и преданный огласке обед, руководство было теперь просто обязано. В ходе реакции Жабровскому для порядка было строго-настрого указанно на недопустимое поведение и расточительность капитана Просвирова, бросившее тень на светлый облик советского учёного в глазах работников общепита. Кроме того, шефу «фестивального» коллектива было указанно на необходимость усиления контроля за поведением капитана на службе и в быту. Шеф немедленно внял строгим указаниям и уже вечером того скорбного дня, в который куда-то была брошена распоясавшаяся тень капитана, распивающая большое количество горячительных напитков, принялся всячески распекать нарушителя и проводить с ним всестороннюю воспитательную работу. Весь процесс происходил в какой-то задрипанной кафешке на Тихорецком проспекте, в которой Жабровский, по всему было видать, был завсегдателем и пользовался искренним уважением всего обслуживающего персонала. Оставшаяся с обеда бутылка сока армянской земли была давно допита и на столе уже красовалась запотевшая бутылка «Столичной». «У-у-у, суча-р-ры!» — прорыкивал нутром Жабровский после каждой выпитой рюмки и в который уже раз принимался рассказывать о том, какой укоризне его сегодня подвергли. И каждый его новый рассказ проливал свет на всё новые и новые подробности состоявшегося аутодафе: «А этот-то сучара с двойной фамилией… Этот…, как его? Немирович-Данченко, хренов. Стоит и сбоку подп… дывает: «А помните, как Вы на Байконуре напились? До Москвы протрезветь не могли». Гнида! Крыса штабная! «На Бай-ко-ну-ре», он там и не был-то никогда. Это место там никто так не называет. Тюратамом это называется. «Тюра — здесь» и «тюра-там». Понятно тебе, Серёга? А вот этому паршивцу почему-то непонятно: «На-пи-лись». В него бы самого, мерзавца поганого, влить на пятидесятиградусной жаре литр теплого спирта — сразу бы, небось, окочурился, пёс смердящий! А тут, видите ли: «до Москвы протрезветь не могли». Куда же деваться-то? Такие ведь испытания-то провели! Две «чушки» пустили и обе точно в столб на Камчатке! Ну и выпили на радостях конечно же… Не каждый же раз так удачно всё складывается. Выпили всего-то по чуть-чуть… Жара, ети её, да ещё и спали перед пусками две недели кое-как… Но каков ведь, шельмец! Уже вроде все про это забыли, а у него, у гада, оказывается, всё в блокнотике записано. На каждого, ирод, досье строчит. И самое главное ведь то, что его об этом никто не просит! А он не ленится, проявляет инициативу и всё строчит и строчит. Ты, Серёга, не переживай, с сегодняшнего дня ты тоже стал фигурантом этой гадостной книженции. Ну, ничего, я в долгу не останусь и скоро так эту сволочь подставлю! Я уже даже придумал, как это грамотно сделать. Скоро я его этот сраный блокнотик съесть заставлю, а обложку ему самолично в ж… у запихаю. У-у-у, суча-р-ры!»
Начиная со следующего дня, всё пошло своим чередом. Сначала капитана ознакомили с содержанием толстой кипы всевозможных приказов и распоряжений, регламентирующих деятельность ПЗ, а потом его закопали в груде технической документации. «Раскапывался» Сергей две недели. Ровно столько ему понадобилось, чтобы хотя бы в общих чертах понять, чем же ему придется, в конце концов, заниматься. После этого Жабровский отправил «юного» военпреда на стенд с опытными образцами изделий, на котором капитан просидел целый месяц, имитируя несение боевого дежурства и гоняя предполётные тесты. Несколько раз капитану было даже доверено произвести имитацию пуска. Произведя имитацию, Сергей всегда с ужасом смотрел на облегчённо мигающие красным цветом транспаранты и экран монитора, на котором появлялась утешительная надпись: «Пуск состоялся». В такие минуты ему живо представлялись многотонные чушки, несущие по баллистической траектории многокилотонные ядерные заряды, к лоснящемуся липким потом в бессильной ярости кумполу мирового империализма, разрушенные города, обожженные трупы и прочие ужасы ракетно-ядерного возмездия. Но вскоре эта лирика перестала волновать капитана, и он целиком сосредоточился на выявлении ошибок программного обеспечения комплекса. Ошибок было очень много. Всё ведь как всегда создавалось в великой спешке. У программистов есть очень хорошее правило, пронизанное крайним пессимизмом и не дающее им никогда расслабиться: «Каждая последняя найденная в программе ошибка является предпоследней». Это в обычной обстановке, а уж когда такая гонка вооружений намечается… Вот и получалось, что на объектах, стоящих на боевом дежурстве стояла техника с разными версиями программного обеспечения. На тех объектах, на которых стояли более ранние и, следовательно, переполненные ошибками версии творились разные чудеса. Так, например, однажды нёс себе спокойненько боевое дежурство один из ракетных расчётов. Сидел себе на КП, окружённый десятком пусковых установок по нескольку «херосим» в каждой и гонял, как положено, тестовые команды, на которые получал соответствующие донесения (ну, так…, чтобы не потерять бдительности и не уснуть) и вдруг — ба-бах! Десятый отсек разрывает громкая трель специальной сигнализации, а на экране монитора появляется невинное такое донесение от одной из пусковых установок: «Пуск состоялся». Расчёт в предынфарктном состоянии откидывается на самолётные кресла. Липкий от пота командир дежурных сил дрожащей рукой срывает трубку аппарата прямой связи с пулемётным расчётом, охраняющим пусковую установку, и мучительно подносит её к мгновенно поседевшему виску. Из трубки на весь отсек доносится бодрое:
