Николай Лейкин - Рыболовы
— Охота, коли ежели кто къ ней пристрастится, да настоящимъ манеромъ займется — любопытная вещь. Не оторвался бы, — произнесъ егерь.
— Я привыкну. Непремѣнно къ зимѣ привыкну, — отвѣчалъ охотникъ.
— Зимой у васъ зайцевъ много. Облаву будемъ дѣлать.
— Да, да… На зайцевъ должно быть очень интересно… Скоро мы, однако, дойдемъ? У меня ноги подламываются.
— Да вотъ, пришли ужъ. Выбирайте только мѣсто посуше. Вотъ пеньки на пригоркѣ… И видъ на овражекъ чудесный.
— Ну, вотъ здѣсь мы и расположимся. Досадно, что я бурку свою не захватилъ. Я бурку себѣ хорошую кавказскую для охоты купилъ. Жарко только было въ ней ѣхать-то. Вонъ какая теплынь стоитъ. Или не сыро?
— Не сыро. Смѣло садитесь.
— Ну, то-то. Я, братъ, боюсь ревматизмы себѣ нагулять. Три года тому назадъ я получилъ ихъ въ яхтъ-клубѣ во время катанья на лодкѣ и на силу избавился.
— Садитесь на пенекъ.
— Вотъ такъ я и думаю.
Охотникъ помѣстился на пень и сталъ вынимать изъ жестяной коробки, прикрѣпленной къ поясу, бутерброды и разныя закуски, аккуратно уложенныя.
— Супруга наготовила? — спросилъ егерь.
— Да… Женщины, онѣ вообще на этотъ счетъ мастерицы. Жена… Вотъ потому-то мнѣ и хочется ей угодить въ свою очередь и привезти какого-нибудь гостинца. Здѣсь у васъ раковъ нельзя-ли достать? Вотъ я ей и свезъ бы…
— Сколько угодно. Стоитъ только мальчишкамъ заказать.
— Такъ вотъ ты мнѣ, братецъ, закажи на деревнѣ бѣлыхъ грибовъ, черники и раковъ. Только ты мнѣ раковъ-то покрупнѣе.
— Да вѣдь ужъ это какіе мальчишкамъ попадутся. Здѣсь у насъ ракъ мелкій.
— Ну, все равно. Такъ вотъ я женѣ съ охоты рябины, черники, раковъ и бѣлыхъ грибовъ.
— Клади съ вами много будетъ.
— Садись. Что стоишь-то! — кивнулъ охотникъ егерю. — Я и тебя попотчую. Видишь, сколько мнѣ жена наготовила всякаго добра на охоту. Садись.
— Ничего, ваше благородіе, постоимъ. Я передъ настоящими господами привыкъ стоять, а вы, я вижу, баринъ настоящій, — отвѣчалъ егерь.
— Ну, что тутъ… Садись… Я не люблю церемоніи.
— Коли приказываете, то я не смѣю ослушаться.
Егерь присѣлъ на пень и продолжалъ:
— Я, баринъ, настоящимъ господамъ служить умѣю. Я ученый. Я весь свой вѣкъ среди господъ скороталъ, а только мало нынче настоящихъ господъ-то среди охотниковъ. Вотъ у насъ въ охотничій-то домъ наѣзжаютъ! Вы меня извините, а это что за народъ! Какой это народъ! Непріятно и служить-то. Купцы, мѣщане. Да это бы еще ничего, коли купцы-то, а приказчики разные, трактирщики. Вонъ къ намъ трактирщикъ ѣздитъ. Какъ я ему настоящимъ манеромъ служить буду, коли онъ, можетъ статься, такой же крѣпостной человѣкъ былъ, какъ и я! А господъ я люблю — и для нихъ готовъ…
Охотникъ отвинтилъ стаканчикъ отъ горлышка франтовской фляжки, налилъ себѣ, выпилъ, опять налилъ и, подавая стаканчикъ егерю, сказалъ:
— На-ка… Подкрѣпись.
Егерь покачалъ головой и отвѣчалъ:
— Увольте-съ… Не потребляю.
— Какъ? Егерь, при охотничьемъ домѣ живешь и не пьешь! — воскликнулъ съ удивленіемъ охотникъ.
— Мнѣ выпить такой стаканчикъ, ваша милость, такъ ужъ послѣ него море водки подавай — вотъ я и крѣплюсь. Я съ зарокомъ. Не пью и не надо. Выпью — море подавай.
— Это вѣдь нехорошо. Зачѣмъ такъ? А ты пей умѣренно.
— Я, ваше высокоблагородіе, испорченъ. Меня теща покойница испортила, умирая заклятіе не сняла — и вотъ я мученикъ. Не пью — и не надо. Но разъ въ годъ, передъ зимнимъ Николой, начинаетъ меня сосать подъ сердцемъ и просить водки. И ужъ тутъ меня запирай… — разсказывалъ егерь. — Своей воли не имѣю, но ежели взаперти выдержать день десять — спасенъ. Ругаться буду, просить, умолять, чтобы вина дали, но не дадутъ — спасенъ. Третьяго года меня такъ хранили и все обошлось благополучно, а вотъ въ прошломъ году не доглядѣли — и я все съ себя спустилъ. Двѣ недѣли безъ просыпу… А потомъ какъ начало отворачивать и видѣнія начались. Больше мѣсяца я прохворалъ и голъ какъ соколъ остался.
— Неужели это болѣзнь? — спросилъ охотникъ, уписывая за обѣ щеки бутерброды. — Мнѣ кажется, это недостатокъ характера.
— Болѣзнь-съ, ваше благородіе. Во мнѣ жаба сидитъ. Она и сосетъ и проситъ проклятаго винища.
— Ну, полно, что ты!
— Хотите вѣрьте, хотите не вѣрьте, а я ужъ седьмой десятокъ лѣтъ живу. Мнѣ врать не приходится.
— Ты хоть съѣшь что-нибудь, — предложилъ егерю охотникъ.
— Икорки съ булочкой позвольте. Икру обожаю.
Охотникъ далъ ему бутербродъ съ икрой. Егерь ѣлъ.
— Все-то у васъ новое, все-то у васъ хорошее, — любовался онъ на костюмъ охотника и на охотничьи принадлежности.
— Да… Слишкомъ восемьсотъ рублей мнѣ стоило обрядить себя охотникомъ, — сказалъ охотникъ. — Какъ докторъ посовѣтовалъ заняться охотой, такъ я сейчасъ все себѣ и пріобрѣлъ.
— Много денегъ, много… — покачалъ головой егерь.
— Ты мнѣ потомъ покажи какое-нибудь болотце на обратномъ пути. Мнѣ хочется по немъ пройти, чтобы сапоги охотничьи замочить. Надо ихъ попробовать въ водѣ.
— Это, ваша милость, сколько угодно, — далъ отвѣтъ егерь.
Охотникъ ѣлъ.
III.— Ѣшь, Холодновъ, ѣшь. Хочешь итальянской ветчины? Прелестная вещь, — предлагалъ охотникъ егерю. — Жаль только, что тебѣ водки нельзя пить. А водка — отличная. Она аппетитъ придаетъ.
— Ветчинки позвольте, — отвѣчалъ егерь. — Люблю я эту ветчину. Медвѣжій окорокъ она напоминаетъ.
— А ты ѣлъ медвѣжину?
— Я-то? Гм… А вы спросите, чего я не ѣлъ. Я всѣ господскія закуски знаю. Весь вѣкъ съ казачковъ около господъ, да чтобы не ѣсть! А что насчетъ медвѣжины, то у моего стараго барина, господина Расколова, эта медвѣжатина-то ее переводилась. До сотни медвѣдей онъ въ тридцать-то лѣтъ уложилъ, дай Богъ ему царство небесное. Какъ медвѣдя, бывало, обойдемъ — сейчасъ гостей созывать на охоту. Ну, и пріѣдутъ сейчасъ охотники. Пріѣдутъ изъ уѣзда господа помѣщики, пріѣдутъ изъ Питера. Да не какіе-нибудь охотники изъ купцовъ или еще хуже изъ приказчиковъ, какъ вонъ къ намъ въ охотничій домъ ѣздятъ.
— Однако, какъ ты золъ на купцовъ да на приказчиковъ… — перебилъ егеря охотникъ.
— Не дѣло имъ, ваша милость, охотой заниматься. Охота — занятіе барственное. А коли ты купецъ или приказчикъ — ты и торгуй въ лавкѣ. Вотъ твое положеніе… а не охотой заниматься. Такъ вотъ я и говорю… Какъ медвѣдя обойдемъ — наѣдутъ гости, и все въ генеральскомъ чинѣ. Опять-же князья, графы… Вотъ эдакимъ господамъ служить пріятно. На охоту выѣдемъ и кухня съ нами. Повара ножами стучатъ, лакеи бѣгаютъ, пробки хлопаютъ — весело. Ну, и уложутъ медвѣдя. Уложутъ — пиръ горой. Гости дня три-четыре живутъ и все пиры, пиры. Хлѣбосолъ былъ, царство небесное — ой, какой хлѣбосолъ! Теперь такихъ и не осталось. Вина, бывало, выпьютъ — страсть! И все вино дорогое. Съ медвѣдя шкуру долой, окорока солить и коптить. Выкоптятъ окорока — опять сзываютъ гостей со всѣхъ волостей на медвѣжьи окорока. И опять пиръ. А на зайцевъ ежели, то бывали, ваша милость, облавы, что по сотнѣ зайцевъ укладывали, право-слово. Вотъ это охота! А теперь какая охота! Срамъ. Да и охотники-то… Нешто есть у теперешнихъ охотниковъ какое-нибудь пристрастіе?
— Ты это въ мой огородъ шарики-то кидаешь, — замѣтилъ охотникъ.
— Вообще, говорю, сударь. Конечно-же нонѣ во всемъ умаленіе… — отвѣчалъ егерь и продолжалъ:- Такъ вотъ насчетъ медвѣдей-то… Шкуру долой — и сейчасъ пошлютъ въ Петербургъ чучелу изъ нея набивать, а набьютъ — сію минуту этого медвѣдя въ галдарею. Такъ онъ въ галдареѣ и стоитъ. Цѣлая стеклянная галдарея была въ барскомъ домѣ — и до сторонамъ все медвѣди. Который медвѣдь на заднихъ лапахъ и съ дубиной, который подносъ держитъ и на немъ графинъ и рюмки, который вѣшалку въ зубахъ… А который медвѣдь на четырехъ ногахъ стоитъ — это значитъ диванъ. И диваны, и кресла изъ медвѣдей были подѣланы. Медвѣдь и въ видѣ ковра лежитъ. И вѣдь какъ живые стоятъ и лежатъ… И на каждомъ медвѣдѣ ярлыкъ: убитъ такого-то года, такого-то числа. Всѣ съ ярлыками. Такъ эта галдарея у насъ и звалась: медвѣжья галдарея. Нарочно на этихъ самыхъ медвѣдей пріѣзжали гости изъ Питера любоваться. Самъ это, дай ему Богъ царство небесное, ходитъ съ гостями, показываетъ и про каждаго медвѣдя исторію разсказываетъ. Хорошій былъ господинъ!
— А на лосей была у васъ охота?
— На лосей? До безконечности. Лосей гибель къ намъ забѣгала. Помилуйте, пятнадцать тысячъ однихъ лѣсныхъ десятинъ у насъ было. Лосю есть гдѣ разгуляться, — разсказывалъ егерь. — Изъ лосиныхъ головъ тоже чучелы и на стѣну… А лисы, такъ изъ тѣхъ ковры дѣлали и при кабинетѣ была цѣлая комната, гдѣ стѣны и потолокъ лисьими коврами увѣшаны. А ужъ какъ мнѣ-то у него хорошо жить было! Послѣ каждой охоты съ гостями такъ ужъ и считай, что у тебя тридцать, сорокъ рублей въ карманѣ, а то и пятьдесятъ. Господа настоящіе, щедрые и всѣ егерю въ руку. «На тебѣ, Холодновъ, на тебѣ».
