Илья Пиковский - Похождения инвалида, фата и философа Додика Берлянчика
Таким образом, приехав однажды на стройку, Берлянчик застал голый остов общежития с пустыми глазницами окон и мёртвую тишину.
Это отнюдь не обескуражило Берлянчика. Он сознавал долю своей вины в мотивах поведения прораба, но нисколько не сожалел об этом, так как считал, что любовные радости имеют божественное начало и не подлежат никаким сомнениям или самоедству — их надо принимать безоговорочно вместе с теми неприятностями, которые обычно следуют за ними. Кроме того, есть люди, которые чувствуют себя вполне комфортно только в экстремальных ситуациях. Берлянчик принадлежал именно к такой категории людей.
Он умел, как кошка, быстро стать на ноги, находясь в перевёрнутом состоянии, и в любой, казалось бы, безвыходной ситуации мобилизовать усилия в единственном верном направлении. «Велосипед, — говорил он себе в подобные минуты, — устойчив только на ходу!»
Он тут же созвал учредителей «Бума» и объяснил им ситуацию. Петя Димович сразу заявил, что он сидел в одной камере с неким Белохвостовым, который сейчас крупный милицейский чин, и предложил устроить Толику разгромную проверку. Газецкий предпочёл обратиться за помощью к бандитам. Гаррик Довидер посоветовал не тратить время на бандитов и налоговиков, которые вряд ли поправят положение, а срочно подыскать нового прораба.
— Ты хочешь сказать, что у тебя есть кто-то на примете? — спросил Берлянчик.
— Да.
— Но сроки, сроки.
— Будут сроки. Я это гарантирую.
— Кто же этот молодец?
— Одна старушка.
— Гаррик, прибереги свои остроты для Любаши.
— Но, Додик, я вовсе не шучу. Это Белла Васильевна, прораб на пенсии. Если ты глянешь на неё, то поймёшь, что твои китайцы под открытым небом не останутся.
Берлянчик растерянно посмотрел на друга, не зная, что сказать. Но от Довидера исходила такая спокойная уверенность, что, в конце концов, он согласился встретиться с прорабом.
Друзья немедля созвонились с Беллой Васильевной и отправились к ней домой. Белла Васильевна встретила их в чёрном шёлковом халате с белыми павлинами и лакированных туфлях-лодочках. У неё были густые рыжие волосы, медь которых пятнами покрывала её лицо в виде огромных колоний веснушек. На руках она держала пушистого кота.
— Чем обязана вашему визиту? — спросила она голосом, похожим на визг пилорамы, и уселась с котом в кресло.
Услышав её голос, Берлянчик сразу успокоился и незаметно подмигнул товарищу, который расцвёл в самодовольстве.
— Белла Васильевна, — сказал Берлянчик, усаживаясь на стул, хотя такого приглашения не поступало. — Есть небольшая халтура...
— Что значит — небольшая? — уточнила хозяйка, быстрым щипком отлавливая в кошачьей шерсти блоху.
— Реконструкция домика.
— Сколько этажей?
— Девять.
— Ого!
— Разбирать его не надо. Это уже сделано. Надо только завершить ремонт.
Белла Васильевна перестала ловить у кота блох и уселась поудобней в кресле.
— Нет, нет! Ну что вы, мне уже это не под силу. При моём букете-то: панкреатит, гипертония, камень в жёлчном пузыре, сердце — да что там говорить!
— Беллочка, — вмешался Гаррик и тоже сел, и опять без приглашения. — Там приличные условия. Вы же знаете, что иначе я бы вас не потревожил.
— Что значит — приличные? — спросила Белла Васильевна, снова возвращаясь к своему занятию — ловле блох.
— Пятьсот в месяц, — сказал Додик.
— Это в гривнах?
— В долларах.
Жгуче-веснушчатое лицо Беллы Васильевны с водянистыми глазками, густо обведёнными чёрной тушью, приняло сонное выражение.
— Гипертония, — задумчиво сказала она, — с этим можно жить... Ладно, бог с ней! Я пью энап, он мне помогает. Но панкреатит... Берлянчик быстро понял, что надо набавлять.
— Шестьсот.
— Хотя, впрочем… С этим тоже можно продержаться: строгая диета, гистак — уколы, контрикал... Но вот сердце — оно может подкачать...
— Семьсот пятьдесят, — сказал Берлянчик, полагая, что выкупает все болезни сразу. — Белла Васильевна, такие деньги полностью обновляют организм. Я знаю это по себе.
На лице веснушчатого прораба появилось выражение торговки:
— А камень в жёлчном пузыре?
— Ладно, тысяча! — согласился Додик, принимая камень в жёлчном пузыре по цене хорошего бриллианта. Белла Васильевна вздохнула:
— Ну что ты будешь с вами делать, надо выручать. Рассказывай, в каком всё это состоянии?
На следующий день, когда Берлянчик подъехал к общежитию, он увидал целую армию рабочих во главе с пенсионеркой. Она развела людей по этажам, объяснила им задачу и работа закипела. Берлянчик и представить себе не мог, что это рыжее, пожилое существо с набором дорогостоящих болезней сумеет привести в движение огромное строительство. Она носилась по этажам в своих расписных туфлях-лодочках, отдавая приказания, и рабочие беспрекословно слушали её, то ли страшась пронзительно визжащего голоса, то ли ущемления в зарплате, а, скорее всего, и того и другого.
Между тем Берлянчик контролировал поставки стройматериалов на объект. При этом он неожиданно столкнулся с необъяснимой ненавистью и саботажем заводской административной челяди. Очевидно, вид этого франтоватого подрядчика, который путал ригель с пилястрами, но зато являлся на планёрки к директору в модном английском костюме, лаковых штиблетах, с эффектной секретаршей и с апломбом разносил каждого, кто был виновником простоя, возмущали их чиновничьи души.
Ему под всякими предлогами не давали транспорт, задерживали отгрузку материалов или требовали, чтобы он заполнял документы на украинском языке, на что Берлянчик возражал:
— Панове, — говорил он. — В истории был печальный прецедент. Пока Россия говорила по-французски, это была великая держава, а как только перешла исключительно на русский, сразу развалилась. Учтите это!
Однако самому директору Берлянчик импонировал, и он всячески давал это понять.
К маю, как и обещал Берлянчик, общежитие сдали в эксплуатацию, и оно наполнилось звонким щебетом китайских рабочих. После этого директор вызвал Берлянчика к себе и сказал:
— Я вижу, приятель, что вы прекрасный специалист по части того, о чём не имеете ни малейшего понятия. Может быть, вы возьметесь за реализацию продукции завода?
— Охотно. Я как раз не знал, чем себя занять.
Это был звёздный час Берлянчика. Он мигом усадил трёх сотрудниц за телефоны, и они стали обзванивать предприятия страны, предлагая им продукцию завода и собирая информацию об их собственных проблемах.
Спустя полгода этих усилий, в орбите интересов «Бума» оказалось около двухсот предприятий. Используя возможности базового завода и хитроумные комбинации Берлянчика, «Бум» находил для партнёров все виды дефицитного сырья, которые не могли обеспечить их собственные службы. Теперь деньги потекли рекой. К концу года «Бум» достиг миллионных оборотов. В эти дни Берлянчик упивался жизнью буржуа. Он построил ресторан, магазин, купил в центре здание для офиса и отремонтировал его, создал ещё четыре отдела, доведя численность маркетинга до шестидесяти человек, обзавёлся парком любовниц и нанял семейного врача.
Сотрудникам дарилось всё, что приходило в виде грузов: шкафы, сервизы, машины, холодильники и целые квартиры. На это Берлянчик денег не жалел.
— Господа! — говорил Берлянчик в приливе чувств. — Старина Маркс ошибался. Мы должны с вами доказать, что капитализм — это наивысшая форма коммунизма. Если мы с вами отлично поработаем, мы создадим буржуазную коммуну имени Берлянчика, которая обеспечит вас всем необходимым. Мы станем первыми коммунистами-миллиардерами на свете, потому что у ваших ног вся беспомощная промышленность страны. Ура, господа ленинцы-капиталисты!
И сотрудники, люди простые и не склонные к высокому пафосу, стыдливо уводили глаза в сторону.
Странно, но человек, который в советское время вёл нелегальную производственную деятельность, построенную на взятках и коррупции, сейчас, казалось, вывернул себя наизнанку и носился с высокой честью гражданина.
Иногда это даже принимало анекдотические формы. Однажды его познакомили с замминистра, имея в виду конфендициальный характер разговора. Но Берлянчик битый час выкладывал ему свои идеи возрождения страны, вместо того, чтобы назвать сумму за конкретные проблемы «Бума». Замминистра выслушал его с тоской в глазах и распорядился больше не пускать на порог кабинета.
При этом Берлянчик отлично понимал, что лишается огромных денег, но романтизм того времени сделал его высокомерным чистоплюем. В условиях, когда все рвались к министерским связям, аферам, бандитам и верхам, он признавал один способ добывания денег — интеллект. Если к нему поступали предложения криминального или сомнительного свойства, обещавшие шальные деньги, он обычно говорил:
