Владимир Бабенко - Записки орангутолога
Через час я чистый и уже отошедший от жара, в свежем белье сидел на той же скамейке, и с удовольствием наблюдал, как мои студентки, раскрасневшиеся и от этого еще более похорошевшие, завернутые в полотенца, и от этого еще более волнующие выходят и присаживаются рядом со мной — остудится в тени. Они пили специально приготовленный для этого прохладный чай и шли париться снова. Но чувства юмора не теряли. Особенно Алла. Она, возвращаясь в баню, задержалась на крыльце и перед тем как скрыться в бане, обернулась ко мне и произнесла:
— Хорошая баня. Чудесная. Я так устала, что даже пива не хочется. Это баня утомляет так, как не сможет утомить никакой мужчина.
И почти скрывшись за ней добавила:
— Даже вы, Владимир Григорьевич!
Я от такой неожиданной и чудовищной напраслины на миг онемел — как раз на то мгновение, в течение которого за Аллой захлопнулась дверь, а потом закричал обращаясь к ней (то есть уже к двери):
— Молчи дура!
А потом повернулся к сидевшим у крыльца отдыхающим студентам и ждущим своей очереди студенткам и сказал:
— Не верьте ей, она все врет.
По-моему, они и не поверили. Мне.
* * *Я еще раз издали в бинокль посмотрел на аппетитную Аллу и не стал прерывать ее орнитологические исследования. Солнце уже нещадно пекло, и я направился к Дону — искупаться, а заодно проверить, как еще одна пара студентов справляется со своей самостоятельной работой. Тема их исследования была биология пескороек, то есть личинок миног, которые живут в илистом дне. Сейчас я мог наблюдать, как идет работа по исследованию миног.
Весь светло-желтый песок роскошного донского пляжа был безобразно испорчен отвратительными блестяще-черными кучами, будто здесь прошелся страдающий расстройством желудка бегемот. Это мои студенты занимались научной деятельностью — ловили в иле миног, вернее их личинок — пескороек.
Сергей (по телосложению, интеллекту, взгляду и прическе) — типичный качок, грязный, как черт вытаскивал с мелководья ведро черного ила и вываливал его на золотистый прибрежный песок, а чистая и всего две недели назад бледная и болезненно-брезгливая Лена, присаживалась у этой расползающейся черной кучи, и рукой с очень пленительным запястьем выбирала оттуда пескороек и складывала их в кастрюлю — чтобы потом измерить их.
Вся операция по извлечению круглоротых из иловой кучи удивительным образом напоминала исследование гельминтов в помете слона или того же бегемота. Тем более, что личинки миног внешне напоминали шустрых глистов. Я подумал, как быстро эта рафинированная москвичка приобщилась к полевой зоологии. Ведь сейчас она обрабатывала, пожалуй, одних из самых несимпатичных представителей типа хордовых (конечно, не считая их родственников — миксин), а всего неделю назад визжала, как резаная, от прикосновения головастика.
Глядя на извивающихся скользких, покрытых слизью миног, я никак не мог понять, как же этой гадостью можно закусывать водку — ведь в старинных поваренных книгах именно маринованные миноги рекомендовались как особая деликатесная закуска к этому напитку.
Я посмотрел на зоологов, выбрал место на пляже, еще не загаженное ими, разделся, сложил свою одежду и плюхнулся в Дон. Вода была почти такой же теплой, как на моем заветном пруду — том, на который я привел студентов в первый день нашей полевой практики. Для полного счастья не хватало только одного — головастиков, к которым я пытался приобщить Лену уже на первой экскурсии.
* * *И вновь вспомнился и первый день практики, и та самая первая, дидактическая экскурсия. Ближе к полудню, я раскатал закатанные с утра рукава рубашки, поднял воротник и повернул бейсболку козырьком назад — чтобы не сгорела шея. Студенты наоборот еще больше разоблачились. Я опять же ненавязчиво посоветовал им не делать этого, так как сгорят. Как я и предвидел, меня никто не услышал.
Мы брели уже километров пять по лугу. Сначала мы шли медленно плотной группой — студенты по инерции слушали меня, держась рядом. Но на лугу птиц было мало — одни жаворонки, чеканы да трясогузки. Даже студенты начали их узнавать. От этого однообразия им скоро стало скучно, и начинающие зоологи растянулись по дороге, периодически делая остановки, чтобы снять еще что-нибудь с себя и повесить на пояс.
Жара усиливалась, а скорость движения студентов снижалась. Энтузиазма уже не было вовсе.
Наконец послышался первый слабый и пока робкий голос: «Далеко нам еще?».
А потом вопросы типа «Когда конец экскурсии? Скоро это кончится? Когда обед? Почему мы идем туда? Может быть, нам пойти вон туда? Туда, наверное, ближе? А где можно попить?» — сыпались все чаще.
А еще через полчаса основным вопросом стал «У кого есть вода?» Но воды, как оказалось, ни у кого не было. Хотя я шел далеко впереди, но хорошо слышал, о чем говорили студенты. Они ругали, жару, полевую практику и меня.
Студенты наконец вспомнили мои рекомендации и уже на пропеченные головы натянули майки или рубашки, закрыли безнадежно обгоревшие шеи и плечи и продолжали крутить головами в поисках питьевой воды или, на худой конец, дерева, в тени которого можно было бы укрыться и отдохнуть. К счастью, наш маршрут как раз и проходил мимо ставка — копаного пруда, окруженного высокими ивами. В этом водоеме, вовсю, словно автомобили в пробке, вовсю гудели жерлянки. Где-то в тростниковых зарослях, тихо и сладострастно постанывала пойманная ужом лягушка.
Толпа устремилась к ставку с явным желание напиться. Я не препятствовал, потому что хорошо знал, что даже самый жаждущий студент никогда не приложится к этому пруду.
И действительно, обогнавшие меня молодые люди вгляделись в его глубины и разочарованные отошли. Пить им уже не хотелось, так как этот пруд был единственным в округе местом свиданий для всех лягушек, жаб, чесночниц и жерлянок, а затем и яслями для их отпрысков. Головастики чесночниц были особенно многочисленны и особенно колоритны. Они развивались, по сравнению с другими лягушками, долго и за это время успевали достичь размеров мячика для игры в пинг-понг и обзавестись очень солидным брюшком.
В пруду их было огромное число — поверхность воды рябила от всплывающих на поверхность головастиков. У самого берега они лениво плавали, поблескивая перламутровыми брюшками, и обгладывая стебли тростника.
— Пить никто не хочет? — поинтересовался я .
Мне не ответили.
— Тогда может искупаемся? — продолжил я и стал раздеваться.
— А мы купальники не взяли.
— А я об этом говорил, — напомнил я, стараясь, чтобы мой голос был как можно более язвительным и направился к ближайшим кустам, чтобы надеть плавки. — Хотя вы можете и так.
— У меня купальник есть, — сказала Лена. Она разделась, быстро залезла в пруд и еще быстрее выскочила, истошно визжа.
— Какие они противные, я с этой гадостью купаться ни за что не буду!
— Напрасно, — сказал я. — Пробуйте еще раз, не пожалеете. Настоящий эротический массаж. Незабываемые ощущения.
— Нет, не буду — сказала неопытная Лена и присела с остальными в тени ивы.
Один лишь Боря, у которого после истории с зябликом начали просыпаться инстинкты полевого зоолога бродил по берегу, распугивая пузатых, как маленькие аэростаты, головастиков.
Я сделал два шага по илистому мелководью, с размаха плюхнулся в нагретую воду и поплыл к другому берегу. Я знал, что там было поглубже и попрохладнее. Я плыл дельфином, с удовольствием ощущая, как с каждым кивком волна сначала смыкается на шее, бежит вдоль позвоночника и, тормозя, взлетает вверх на ягодицах, и как перед ударом выходят на теплый воздух мои ступни. А кроме того, и головастики не подкачали — их упругие холодные тельца попадались в пруду с радующей регулярностью. От этого я испытывал восхитительное ощущение — словно сотни нежных, прохладных, женских (я настаиваю на принадлежности их именно к этому полу) пальчиков ласкали меня, начиная от лба и заканчивая подъемами стоп.
Наконец я добрался до дальнего края пруда. Здесь над самой водой нависали древние ивы. В этом тихом уголке был настоящий заповедник детенышей амфибий. Я бултыхался четверть часа в этом прохладном компоте и был почти до изнеможения отмассирован толпами головастиков. Я подумал, что легенды о русалках, которые способны были защекотать до смерти человека, не лишены основания и, не торопясь, поплыл к моим студентам.
Назад я плыл спокойно — брассом, стараясь двигаться так, чтобы не тревожить водную поверхность.
На выступающих из-под воды корягах сидели огромные прудовые лягушки. К ним неторопливо змеился уж, сверкая оранжевыми пятнышками за ушами, как пожарная машина мигалками.
Кормящаяся на пруду камышница, издали заметив мою торчащую над водой голову, испуганно заплыла за ствол лежащей в воде ивы. Однако водяная курочка спряталась за ствол не удачно — мне было хорошо видно все ее тело, матово-черное оперение, а в прозрачной воде — зеленые ноги с малиновыми перетяжками и фестончатыми оторочками на пальцах, которыми она слегка шевелила, удерживая себя на одном месте. Я, памятуя терпение и выдержку крокодила, скрадывающую жертву, еле шевеля руками и ногами и погрузив голову до уровня глаз, начал медленно приближаться к камышнице. Я подплыл к ней почти на метр, но мои некрокодильские нервы сдали и я раньше положенного срока, на пределе дистанции сделал рывок. Я только и сумел, что коснуться кожистой лапы птицы, как она с криком стартовала из-под ивы и, взлетев, взяла курс на берег — на моих отдыхающих студентов. Но никто из них не шевельнулся, и даже не обратил внимания, когда камышница, свесив ноги пролетела прямо над их головами. Только Боря, помнивший утреннюю зябличиху, как голкипер сделал прыжок, но тоже промахнулся.
