Владимир Бабенко - Записки орангутолога
А между тем веселье прощального ужина разгоралось. Появилась гитара. И удивительное дело! Оказалось, что петь им нечего. Студенты не были ни туристами, ни полевиками и поэтому им был совершенно недоступен обычный джентльменский набор из репертуара бардовской песни, а современные эстрадные поделки оказались настолько убогими, что энтузиазм у моих подопечных пропадал уже на первом куплете.
Наступила тягостная пауза. Сергей встал и удалился в темноту. Все тактично не смотрели в сторону кустов, куда он пошел. Но оказалось, что он ходил вовсе не за тем, о чем все подумали. Сергей быстро ввернулся. Но не один, а с бутылкой, припасенной именно для того, чтобы ликвидировать подобные паузы. Мы ее и ликвидировали. И тут кто-то вспомнил песню, которую он слышал по радио еще в далеком социалистическом детстве. Оказалось, что и мелодия этой песни подходящая, и слова помнят все — как помнят сказки, слышанные в младенчестве.
Тьма совсем сгустилась, над углями периодически взмывали вверх, как красные пионерские галстуки, языки пламени, озаряя лица студентов. И над нашем лагерем зазвучали знаменитые когда-то слова:
Вихри враждебные реют над нами,
Темные силы нас тяжко гнетут,
В бой роковой мы вступили с врагами,
Нас еще судьбы безвестные ждут.
Тут из кустов послышался треск, и у костра появился Гена — замдиректора заповедника.
— Ну, точно революционеры-подпольщики на маёвке, — сказал он. А потом добавил:
— Я у вас начальника заберу, — и он кивнул в мою сторону. — Дело есть.
Я знал, какое дело может быть в субботний вечер у замдиректора заповедника, радостно кивнул и пошел за ним.
Но радость моя была преждевременной. На квартире у Гены был просто будничный тихий семейный ужин. Мы сидели и мирно беседовали о следующем лете, когда я со студентами снова попаду в этот заповедник. Но Гена явно маялся, думая, как бы выпросить у жены спиртное по поводу моего отъезда, но никак не мог придумать. А я, уже начавший праздновать свой отъезд и слегка раскрепостившийся под воздействием сухого вина, подробно рассказывал ему о том, какие чудесные глаза у Моники, какие тонкие запястья у Леночки и что мне наговорила Алла в предбаннике.
Трезвый Гена слушал и завидовал. Неожиданно дверь распахнулась и на пороге показался семилетний сын Гены. Появление отпрыска не обрадовал родителей, так как за сыном стояли плотной группой семеро его ровесников — все дети сотрудников заповедника.
— Папа, мама, я вспомнил! — с порога громко, как перед пионерским строем, сказал сын. — Ровно год назад вы подарили мне плюшевого мишку! И сегодня у него день рождения! Вот я и пригласил всех друзей! На праздничный пирог!
Жена Гены охнула, всплеснула руками и метнулась к холодильнику — посмотреть, есть ли у нее масло, молоко, яйца для пирога, а довольный Гена подмигнул мне.
— Ну вот, и повод нашелся, — сказал он жене, достал бутылку и быстро, не смотря на грозные взгляды супруги, наполнил рюмки.
И мы с Геной, так и не дождавшись пирога, по-настоящему отметили и день рождения плюшевого мишки, и последний день практики.
* * *Когда я вышел на крыльцо, мне было так хорошо, что на небе сияли две полные луны. Я вспомнил, что для того, чтобы их стало меньше, необходимо было освежиться и направился на хоздвор. Там у циркулярки стояла стройная, словно минарет, водонапорная башня. Я притащил несколько досок и сделал под краном настил. Потом я полностью разделся и открутил кран пожарной трубы. Вода изверглась из него, как Ниагара, и я лег на доски прямо под этот водопад.
Я отдыхал под трубой, из которой падала упругая, как мокрое полотно струя (совершенно не кажущаяся мне холодной), смотрел на ночное небо и с удовольствием следил как две луны стали медленно двигаться навстречу друг другу. Через десять минут я, слегка замерзший, встал, растерся рубашкой и обнаружил, что был не совсем обнаженный, а в часах. Увы, не водостойких.
Я одевался и смотрел вверх. Луны, хотя и были близко одна от другой, но еще не соприкасались. А потом с правого серебряного шара медленно сползло темное ветвистое облако, словно смуглая рука нехотя оставила ослепительно-белую грудь.
ЕГИПЕТСКИЕ НОЧИ
За окном затрещал мотоцикл, а потом из кондиционера повеяло легким дымком далекого степного костра. Я приоткрыл дверь и выглянул наружу. Мой августовский отдых в Египте длился уже полторы недели, но я никак не мог привыкнуть к жаре. В комнате из-за кондиционера было всегда прохладно, а выйдя наружу, я в который раз был ошеломлен сухим зноем.
Солнце только что зашло за горизонт. На западе, на фоне огненного неба, чернел горный хребет. По олеандровой аллее нашего пансионата шел египтянин с ранцем за спиной. Гибкий шланг соединял ранец с длинной металлической трубой. Египтянин держал трубу наперевес как носят крупнокалиберный пулемет коммандос в боевиках. Из ранца слышались звуки мотоциклетных выхлопов, а из трубы валили плотные клубы ароматного кизячного дыма.
Египтянин совал дуло этого дымокура в каждый куст (вот бы порадовался Фрейд!) утихомиривая таким образом несуществующих комаров (откуда им взяться, если с одной стороны пансионата — пустыня Сахара, а с другой — Красное море).
Я думаю, что такие ежевечерние прогулки служащего пансионата, провоцирующие психоаналитические размышления, имели одну цель — лишний раз подчеркнуть заботу, которую проявляла администрация «Жасмина» о своих клиентах.
Я вернулся в прохладный номер. Кондиционер приглушенно гудел, а на экране невыключенного телевизора мельтешили знакомые по Москве кадры рекламы. Только почему-то чистокровные американцы разговаривали не по-русски, а по-арабски.
Время ужина еще не наступило. Я повалялся на прохладных простынях, несколько раз прогнал все программы телевещания и, не найдя ничего интересного в исламском мире (телевизор принимал только Египет да еще, по-моему, Саудовскую Аравию), достал свой чемодан и стал с удовольствием рассматривать добытые за время отдыха трофеи. Я разложил на столе все собранные мною раковины ракушек и улиток, веточки кораллов, иглы морских ежей и стал перебирать это богатство, предназначенное для зоологического музея родного биофака, вспоминая, как я добыл каждый экземпляр и почему, собственно, я здесь занялся коллекционированием.
Деньги на эту поезду достались мне тяжело. Я полгода «пахал», сочетая преподавание в вузе с подготовкой к печати школьного учебника по зоологии и наконец получил гонорар — как раз на поездку на Красное море — самое ближнее от Москвы море с коралловыми рифами. Наконец-то осуществилась моя давняя мечта: собственными глазами увидеть коралловых рыбок.
* * *Первоначальные впечатления от Египта были негативными. В аэропорте Хургады мой турагент меня не встретил. Это первое. Пришлось добираться до «Жасмина» на такси, и таксист слупил с меня вдесятеро больше положенной суммы. Это второе. Портье, силой отнявший у меня чемодан, а затем пронесший его десять метров до дверей моего номера, выклянчил у меня еще десять фунтов (фунт за метр!). Это третье.
Увидев, как быстро тает добытая резью в глазах от компьютера валюта, я решил с этим бороться. Сэкономить можно было только на сувенирах. В первый же день, зайдя в лавочку, где были разложены улитки, ракушки, кораллы и сушеные рыбы-шары и еле отбившись от торговца, пытавшегося всучить мне за двадцать долларов грубо ободранную напильником раковину мурекса, я выяснил цены на других моллюсков, выловленных предприимчивыми аборигенами на соседних рифах, — каури, лямбисов, жемчужниц и тридакн. И понял, как можно добыть и себе, и друзьям много хороших, а самое главное, бесплатных сувениров, а также пополнить зоологическую коллекцию своего института.
* * *Прежде чем погрузиться в очень теплую, почти горячую воду Красного моря предстояло преодолеть пляж.
В каждом египетском приморском пансионате, пляж — самое главное место — старались оформить по-особому. В нашем «Жасмине» на берегу были устроены большие шалаши из огромных сухих листьев финиковой пальмы. Стены шалашей были редкими и не защищали от постоянно дующего с моря сильного ветра, зато создавали спасительную тень. В шалашах на день поселялись преимущественно итальянцы, русские, иногда — богатые египтяне.
Ближе к берегу стояли банальные деревянные топчаны, на которых обитали наиболее устойчивые к ультрафиолету немцы. Они с присущей этой нации педантичностью сразу же после завтрака занимали свои места и весь день загорали, вплоть до того момента, когда солнце касалось горизонта. Немцы, ничем не занимаясь, лежали весь день под лучами жестокого египетского солнца, честно поглощая всей поверхностью тела то, за что они заплатили деньги. Они только изредка купались и смазывали себя кремом. Только один пожилой немец отличался некоторой активностью и любознательностью. У него было единственное хобби — он постоянно кормил рыб. Обычно немец с хорошим ломтем хлеба заходил в воду по колено. Вокруг него собиралась огромная стая мальков. Ихтиолог отщипывал от горбушки мелкие кусочки и бросал их рыбешкам, словно воробьям. Иногда он кормил рыб с пирса. Один раз я видел, как он швырял опешившим сарганам — свирепым и быстроходным хищникам с длинными, блестящими и узкими, как клинки рапир телами, — куски все того же хлеба. Некоторые тактичные сарганы из вежливости, даже пытались заглотить это странное для них угощение.
