Светлана Шишкова-Шипунова - Дураки и умники. Газетный роман
— Деньги там большие, но не его, — поддакнул Паша.
— Это я понимаю, догадываюсь, жаль только, что у нас некоторые избиратели не хотят понимать, думают, вот счастье нам привалило, богатенький губернатор будет, он и нас богатыми сделает, хрен он вам чего сделает…
— А из области последнее выкачают те, кто ему отстегивал, — продолжил Паша.
Они посмотрели друг на друга и разом усмехнулись — получалось полное единодушие.
— Слишком много журналистам свободы дали, — сказал Паша. — Кричали на всех углах: «Четвертая власть! Четвертая власть!» Вот они и возомнили о себе, им, видите ли, уже мало быть «четвертой властью», им теперь первую подавай! В депутаты лезут, в губернаторы… — он помолчал, глядя выразительно на Твердохлеба (тот не возражал и не соглашался, просто слушал). — Так что же нам делать, Петр Иванович? Надо же как-то остановить этого проходимца, жалко же область!
— И что ты предлагаешь? — спросил Твердохлеб совершенно по-дружески.
Но Паша еще некоторое время говорил вообще, не конкретизируя, будто надеялся, что тот догадается и возьмет инициативу на себя. Твердохлеб молчал. Конечно, он понял, чего хочет от него Паша Гаврилов, — объединиться против Зудина, и теперь ждал, хватит ли у него наглости просить его, Твердохлеба, снять свою кандидатуру в обмен на должность главы областного правительства, или же он скажет, что сам готов снять свою кандидатуру в пользу Твердохлеба под гарантию той же должности. Ни то, ни другое Петра Ивановича не устраивало. Паша еще походил кругами, и наконец выговорил:
— Беда вся в том, что мы разрознены… Если бы этому паршивцу противостояла одна сильная кандидатура, а другие ушли бы в тень, не распыляли голоса избирателей…
— Паша, — сказал Твердохлеб. — Ну чего ты вокруг да около? Давай прямо. Я свою кандидатуру снимать не буду, не потому, что очень хочу в это кресло, я в свое время в нем насиделся, мне во как хватило. А потому не буду, что за мной люди, и подводить их я не могу, я им слово дал. А ты смотри сам, надо ли тебе идти до конца на этих выборах или не надо, тут я тебе не советчик. А Зудин? Ну что Зудин… Пусть люди сами разберутся, кто есть кто. А если они вдруг его выберут, что ж… пусть тогда пеняют на себя. Бачилы очи, шо купувалы, ишти, хоть повылазьте!
Вернувшись в штаб, Твердохлеб не стал пересказывать своим помощникам разговор с губернатором, сказал только, что вид и настроение его очень ему не понравились и что он, похоже, совершенно деморализован.
Глава 24. Сеанс массового гипноза
Хуже нет устраивать массовые мероприятия бесплатно. Всех желающих все равно не уместить даже в самом большом городском здании, так что обязательно получится скандал, давка, а то и мордобой. Представление было назначено на семь вечера, но уже с обеда предусмотрительные благополученцы стали подтягиваться к цирку в надежде занять места поближе к входу, чтобы, когда откроют, первыми заскочить в помещение и усесться на ближние к манежу ряды. В шесть вечера на площадь перед цирком страшно было смотреть — народ стоял плотной, несокрушимой массой, при этом на тех, кто был ближе к входу, сильно напирали те, кто припозднился и остался на ступеньках и на подступах к ним. Администраторы взбегали на второй этаж, выглядывали оттуда вниз, на площадь и хватались за голову. С одной стороны, такого наплыва зрителей в цирке не было с 1988 года, когда в Благополученск приезжал Игорь Кио, так что вроде бы следовало радоваться, с другой стороны, поскольку билетов на представление не продавалось, администраторы боялись беспорядков и, не дай Бог, каких-нибудь разрушений в помещении цирка, если вся эта толпа вломится вовнутрь. Пришлось вызывать дополнительный наряд милиции, который сам еле пробился к входным дверям, но порядок кое-как навел.
Начало представления было омрачено неприятным известием, что в дверях придавили какую-то женщину с ребенком, и их увезли на «скорой». При этом очевидцы утверждали, что с ребенком все было в порядке, а мамаша, как только ее понесли поверх голов в машину «скорой помощи», и она поняла, что ей не видать представления, сразу потеряла сознание. Еще нескольких граждан, подравшихся где-то на подступах к входу, выволокла и увезла милиция.
Наконец все кое-как утряслось, и представление, хоть и с опозданием, начали. На манеж, сменяя друг друга, выходили, выбегали, выскакивали, выезжали на ослах, зебрах и даже слонах, спускались из-под купола на воздушной перекладине длинноволосые певцы и полуголые певицы, популярные телеведущие во фраках и бабочках и бедновато одетые киноартисты, почти уже забытые публикой, и даже вышел с питоном, обвившим его шею, депутат Госдумы от фракции «Кому на Руси жить хорошо» (КРЖХ), который был не без удовольствия освистан публикой. Исполнив каждый свой номер, все они страстно призывали голосовать за Евгения Зудина, при этом часто ошибались и называли его то Зудовым, то Жудиным, а вертлявые мальчики из рок-групп «Ма-Ма» и вовсе выкрикнули фамилию кандидата в губернаторы соседней области, где выборы уже прошли, причем этот кандидат пролетел.
Публика принимала всех благосклонно, на оговорки не обращала никакого внимания, потому что, по правде говоря, многие зрители и сами толком не знали, как правильно. Ждали появления экстрасенса Лошака, и он наконец явился. Свет погас, оркестр выдал барабанную дробь «смертельный номер», прожектор опустил голубоватый луч света на центр манежа, и в этом луче неизвестно откуда возникла высокая и тощая фигура в длинном, черном, с блестками, атласном плаще и таких же очках-маске, закрывающих пол-лица. Публика притихла.
— Экстрасенс, маг и целитель, почетный член семи международных академий, заслуженный врач Украины Ви-и-и-кентий Ло-о-шак! — прогремело из-под купола, и публика, до того сомневавшаяся, тот ли перед ней, кого она жаждет видеть, зашлась в аплодисментах и воплях восторга. Человек в плаще медленно раскланялся на все стороны и вдруг резко выбросив вперед руки, произнес: «Ш-ш-ш!», что означало, видимо: «Прошу тишины». Тишина немедленно наступила. Так, с вытянутыми вперед руками черный человек двинулся по кругу, как бы обходя свою паству, и у каждого сектора зрительного зала говорил интимным шепотом:
— Спим… Спим… Спим…
Глаза зрителей послушно закрывались, один за другим они расслабленно откидывались на спинки неудобных, жестких стульев, и на лицах их начинали блуждать улыбки людей, дождавшихся своего счастья. Только в одном секторе, расположенном в самом верху, сбоку от оркестровой площадки, несколько человек не подчинились академику семи академий и продолжали во все глаза наблюдать за происходящим. У некоторых из них были в руках фотокамеры, и они украдкой направляли их то на спящую публику, то на целителя. Это были репортеры местных газет, находившиеся в цирке не ради собственного удовольствия, а по заданию своих редакций и, может быть, по этой причине не реагировавшие на гипноз. Они еще с утра созвонились с директором цирка, забили себе места под куполом и вечером прошли туда без всякой давки через служебный вход.
Завершив круг, экстрасенс вдруг занервничал и повел глазами поверх спящих голов.
— В зале находятся люди, которые мешают мне работать, — прошелестел он в микрофон. — Вот они! — он указал пальцем точно на тот сектор, где сидели журналисты, и туда немедленно переместился голубой луч прожектора. — Прошу вас, господа, подчиняться моим командам или покинуть помещение!
Ослепленные светом, журналисты заерзали и стали совещаться. Зал между тем безмятежно спал, академик нетерпеливо ждал, держа простертый в сторону мешающего ему сектора узкий, длинный палец. В секторе помахали руками, мол, сдаемся, после чего журналисты действительно закрыли глаза, а может, сделали вид, что закрыли. Маска последний раз сверкнула взглядом в их сторону и двинулась к центру манежа. Секунду спустя там все преобразилось: стоял обыкновенный журнальный столик о трех ножках и за ним в обыкновенном кресле, вроде тех, что бывают в учреждениях, сидел ничем не примечательный тощий человек без плаща и без маски, в простом сером костюме с галстуком. Он сидел, сцепив на столе перед собой руки, насупившись и изо всех сил тараща большие, навыкате, глаза.
— Вам хорошо, — говорил он монотонным, без всякой интонации голосом, — все ваши проблемы, недуги, неприятности, обиды и разочарования — все ушло, вам легко и свободно, у вас нигде не болит, вас ничто не тревожит, вам ничего не угрожает, вы больше не вспоминаете о своем прошлом и не опасаетесь за свое будущее — оно светло и прекрасно… Вам очень, очень хорошо…
Он поднялся, перешагнул через барьер, отделявший манеж от зрителей, и пошел по рядам вверх, при этом то в одном, то в другом месте он останавливался, наклонялся к кому-нибудь из сидящих и говорил в микрофон несколько фраз, но так, что слышали во всем зале. Публика реагировала на его слова странно: то там, то здесь раздавались нервные всхлипы смеха или короткие, отрывистые рыдания, некоторые начинали что-то говорить скороговоркой и размахивать перед собой руками, другие били себя по ляжкам, кто-то упал в обморок и, не открывая глаз, сполз со стула в проход, несколько молодых девушек в разных секторах, как по команде, стали срывать с себя одежду, делая при этом неприличные движения, будто у них зудело все тело.
