Светлана Шишкова-Шипунова - Дураки и умники. Газетный роман
Когда губернатором еще был Рябоконь и всех бывших преследовали, Наталья Никаноровна устраивала собрания патриотической организации в подвале техникума, в небольшой, заваленной всяким хламом комнате с маленьким зарешеченным окошком под самым потолком, отчего комната похожа была на тюремную камеру. Обстановка только прибавляла энтузиазма собравшимся. Правда, революционного соратничества как-то не получалось: активисты «Малой родины» не слишком ладили с «новыми коммунистами», обвиняя их в заскорузлости мышления, а те, в свою очередь, ругали Серегина и его компанию «оппортунистами» и «соглашателями»; казаки не желали сидеть за одним столом с бывшими партократами, мотивируя тем, что это те самые люди, которые много лет запрещали даже упоминание о казачестве в местной прессе. Собравшись вместе, все эти люди ревниво посматривали друг на друга и каждый считал себя наиболее последовательным патриотом, тогда как в других готов был подозревать временно примазавшихся.
Бывало, что собирались у Бойко дома, тогда она варила большую кастрюлю борща, резала селедочку с луком, а муж, преподаватель университета, во всем разделявший ее взгляды, но сам в подпольных делах не участвовавший, ставил на стол водочку, выпивали, закусывали, с энтузиазмом ругали президента и правительство, а под вечер даже пели потихоньку старые советские песни. «На позицию девушка провожала бойца…» — запевала Наталья Никаноровна хорошо поставленным еще в годы пионервожатской юности голосом, и все подхватывали с чувством и были в такие минуты по-настоящему счастливы. Наутро какой-нибудь сосед сверху спрашивал у нее в лифте: «Это у вас вчера пели?» «Когда?» — спрашивала Наталья Никаноровна, припоминая, что под конец грянули чересчур уж громко «Вихри враждебные…». «Да часов в десять, — говорил сосед. — Так хорошо! Мы с женой с удовольствием слушали, даже телевизор выключили». «А! — говорила Наталья Никаноровна. — У нас, у нас».
Эти самые люди, когда пришло время, и составили костяк предвыборного штаба Твердохлеба. Кроме Бокко, было еще два ближайших соратника — Войко и Загоруйко, оба — бывшие исполкомовские кадры. Эта небольшая команда — Бойко, Войко, Загоруйко и примкнувший к ним в последний момент полковник в отставке Рецептер — взяла на себя всю организационную работу, тут и пригодился их личный многолетний опыт и старые партийные связи в районах. На большую пропагандистскую кампанию в прессе и на телевидении денег не было, да и ни на что не было, поэтому решили ограничиться публикацией в газетах предвыборной программы, а основной упор сделать на личные встречи Твердохлеба с людьми, притом преимущественно в сельских районах области, где живет большая часть населения и где у него — это все знали — наибольшая поддержка. Прикидывали, что, если даже областной центр Благополученск проголосует против Твердохлеба, то голоса сельских избирателей перекроют.
Гаврилов на село не ездил, на него там накидывались: зачем колхозы порушили? где ваши фермеры хваленые? много они наработали? Он устал отбиваться, еще когда был губернатором в первый раз, потому и не ездил. Зудин тем более не ездил, боялся проявить некомпетентность в сельскохозяйственных вопросах. Рябоконь ездил, но выборочно — в те районы, где еще сидели назначенные при нем главы администраций, и обещал им горы золотые, если обеспечат ему поддержку, при этом ругал последними словами Гаврилова, называя его предателем, и пугал приходом Твердохлеба, который будто бы первым делом все у всех поотбирает. Районные главы, из которых кое-кто уже успел поставить себе приличные трехэтажные дома, отводили глаза и спрашивали: «А что у нас отбирать?». Прямо они не отказывались, но и не обещали Рябоконю ничего конкретного, отделываясь фразами типа: «Как народ решит…». «Да что народ! — кипятился Рябоконь. — Народ — это стадо, куда пастух повернет, туда и он прет. Все от вас зависит! Не забывайте, кто вас на это место поставил. Разве вам плохо при мне было?» Но в большинстве районов сидели уже выдвиженцы Гаврилова, и Рябоконю там делать было нечего. Другие кандидаты совершали редкие и робкие вылазки на село, но в основном крутились в городе, чувствуя себя здесь более уверенно.
А Твердохлеба станичники принимали, как родного. Бывший агроном и председатель колхоза, он, как никто из кандидатов, понимал их теперешние проблемы и беды и, приезжая в хозяйство, первым делом начинал разбираться, что в нем еще функционирует и что можно предпринять, чтобы сохранить оставшееся колхозное добро и дать людям работу. Станичники называли его «батько Твердохлеб» и говорили, что никого другого им не нужно. А когда ездивший с ним везде журналист из газеты «Благополученские вести» спрашивал про Зудина, говорили: «А хто цэ такый?». И чем больше Петр Иванович ездил, тем больше напитывался настроениями людей, тем больше укреплялся в своем решении и теперь даже думал иногда: «Как же я мог сомневаться?».
Недели за три до выборов ему позвонил и попросил о встрече Паша Гаврилов. В штабе сказали: «Нечего к нему ездить, если ему надо, пусть он к вам едет!» Но Твердохлеб поехал, сказав: «Что мне, трудно? Ему сейчас хуже, чем мне». Паша был лет на пять моложе. Когда он только начинал работать инструктором в обкоме, Твердохлеб уже был там секретарем по сельскому хозяйству, а скоро стал председателем облисполкома. Паша его уважал и в душе считал, что с ним обошлись несправедливо, но никогда ничем не проявил своего сочувствия. Прежде, когда большим начальником был Твердохлеб, Паша был еще слишком мелкой сошкой, позже, когда большим начальником стал Паша, ему было уже незачем встречаться с находившимся в опале Твердохлебом, а тот и подавно за пять лет ни к одному из губернаторов не ходил и ни о чем не просил. Но теперь ситуация была другая.
Твердохлеб нашел Пашу в неважном состоянии — он осунулся, был бледен, как будто нездоров, глаза смотрели тревожно, как-то даже затравленно. И Петр Иванович решил быть с ним поприветливее. Сначала поговорили о хозяйственных делах, как да что. Твердохлеб спросил, хватит ли кормов на зиму и расплатились ли с хозяйствами за зерно. На все вопросы Паша отрицательно качал головой. Помолчали.
— Я вот о чем хотел с вами посоветоваться, — перешел губернатор к главному. — Что нам делать с этим Зудиным? — он выделил слово «нам».
— Да-а, парнишка шустрый оказался, — вполне заинтересованно поддержал Твердохлеб. — Я сам смотрю и удивляюсь, это ж какие деньги надо иметь, чтобы такую кампанию закрутить?
— Деньги там большие, но не его, — поддакнул Паша.
— Это я понимаю, догадываюсь, жаль только, что у нас некоторые избиратели не хотят понимать, думают, вот счастье нам привалило, богатенький губернатор будет, он и нас богатыми сделает, хрен он вам чего сделает…
— А из области последнее выкачают те, кто ему отстегивал, — продолжил Паша.
Они посмотрели друг на друга и разом усмехнулись — получалось полное единодушие.
— Слишком много журналистам свободы дали, — сказал Паша. — Кричали на всех углах: «Четвертая власть! Четвертая власть!» Вот они и возомнили о себе, им, видите ли, уже мало быть «четвертой властью», им теперь первую подавай! В депутаты лезут, в губернаторы… — он помолчал, глядя выразительно на Твердохлеба (тот не возражал и не соглашался, просто слушал). — Так что же нам делать, Петр Иванович? Надо же как-то остановить этого проходимца, жалко же область!
— И что ты предлагаешь? — спросил Твердохлеб совершенно по-дружески.
Но Паша еще некоторое время говорил вообще, не конкретизируя, будто надеялся, что тот догадается и возьмет инициативу на себя. Твердохлеб молчал. Конечно, он понял, чего хочет от него Паша Гаврилов, — объединиться против Зудина, и теперь ждал, хватит ли у него наглости просить его, Твердохлеба, снять свою кандидатуру в обмен на должность главы областного правительства, или же он скажет, что сам готов снять свою кандидатуру в пользу Твердохлеба под гарантию той же должности. Ни то, ни другое Петра Ивановича не устраивало. Паша еще походил кругами, и наконец выговорил:
— Беда вся в том, что мы разрознены… Если бы этому паршивцу противостояла одна сильная кандидатура, а другие ушли бы в тень, не распыляли голоса избирателей…
— Паша, — сказал Твердохлеб. — Ну чего ты вокруг да около? Давай прямо. Я свою кандидатуру снимать не буду, не потому, что очень хочу в это кресло, я в свое время в нем насиделся, мне во как хватило. А потому не буду, что за мной люди, и подводить их я не могу, я им слово дал. А ты смотри сам, надо ли тебе идти до конца на этих выборах или не надо, тут я тебе не советчик. А Зудин? Ну что Зудин… Пусть люди сами разберутся, кто есть кто. А если они вдруг его выберут, что ж… пусть тогда пеняют на себя. Бачилы очи, шо купувалы, ишти, хоть повылазьте!
Вернувшись в штаб, Твердохлеб не стал пересказывать своим помощникам разговор с губернатором, сказал только, что вид и настроение его очень ему не понравились и что он, похоже, совершенно деморализован.
