Эфраим Севела - Остановите самолет — я слезу! Зуб мудрости
Я смеялась. Но в то же время огорчалась, слушая рассказы Б. С. Мама сказала, что он — циник. А Б. С. ответил, что он — реалист и не любит розовые слюни.
Иногда он рассказывает о море мягко, даже лирично. Но кончает свой рассказ самым неожиданным образом, стирая всю романтику.
Океан. Ночь. Луна серебрит слегка волнующуюся поверхность воды. Черные силуэты кораблей с матчами и трубой рассыпаны в океане порой за сотни миль друг от друга. Корабли не движутся, лежат в дрейфе. Это — рыболовные траулеры, выставившие сети на качающихся поплавках. Только утром лебедка потянет из океана бесконечную сеть с застрявшей в ее ячеях живой, бьющейся сельдью. А пока — короткий отдых. Моряки спят в кубриках. Только на мостике дежурят два человека: штурман и рулевой. Да еще в радиорубке стучит ключом радист, посылая сигналы по азбуке Морзе. Точка. Тире. Точка. Точка. Тире. Тире. Точка. Тире. Так по буквам уходят в эфир слова.
Радист постучит, а потом слушает ответ. Аппарат попискивает теми же точками и тире. И радист хохочет так, что с мостика на него оглядываются штурман и рулевой и, прислушавшись к писку морзянки, тоже начинают улыбаться.
Радисты с разных кораблей балуются в эфире, угощают один другого анекдотами, передавая их по азбуке Морзе.
В особо соленых местах штурман качает головой и только кряхтит:
— Добро женщин рядом нет. Они б со стыда сгорели.
По радио с земли портовые радисты регулярно сообщают морякам сводку о поведении их жен: с кем их на танцах видели, кто утром из их дома, крадучись, выходил.
Ревность закипает в моряцких сердцах, а к концу четырехмесячного рейса экипаж горит желанием реванша. По общему согласию они, приближаясь к родным берегам, дают ложную информацию о своем местонахождении, чтоб усыпить бдительность жен, и врываются в порт среди ночи нежданно-негаданно. После быстрого завершения всех формальностей экипаж строится в колонну и оцепляет первый дом. Муж стучит в двери, его товарищи хватают прыгающего из окна незадачливого любовника. С женой расправляется муж самолично, любовнику мнут бока коллективом. Затем идут к следующему дому. Пока не обойдут все.
Потом пьют беспробудно. А потом… опять в море.
Я знала, что моряки далеко не трезвенники, но то, что я услышала от Б. С., не могло уложиться в моей голове.
На советских кораблях для борьбы с пьянством введен сухой закон: употребление спиртных напитков категорически запрещено, и при посадке на корабль все вещи моряка тщательно обыскиваются, не запрятана ли контрабандная бутылка.
Голь на выдумку хитра. Русский народ славится своей смекалкой. Моряки обходят сухой закон самыми невероятными путями. Пьют одеколон и даже дамские духи, скупая всю парфюмерию в магазине на флагмане. На этот товар запрета нет. А когда выпьют весь запас парфюмерии, тогда переходят на «подножный корм». Выдавливают в стакан с водой тюбик зубной пасты, размешивают ложечкой, и этот густой белый раствор выпивают залпом. Одного стакана достаточно, чтоб глаза на лоб полезли. Люди шалеют, как от двух бутылок водки.
Самые отчаянные алкоголики из офицеров: капитаны траулеров, штурманы усиленно ищут дружбы с доктором в надежде поживиться у него медицинским спиртом. Но спирт — такой деликатес, что если и удается выкроить немного, то Б. С. сам выпивал на пару со своим помощником — фельдшером.
В аптеке на бутылях с опасными лекарствами наклеены предупреждающие этикетки: череп с костями, чтоб остановить дрожащую руку алкоголика, способного взломать аптеку в поисках спиртного.
Б. С., смеясь, рассказывал, как однажды он застал у себя в аптеке капитана траулера, знаменитого на весь Советский Союз, с Золотой Звездой Героя на груди. Этот краснокожий детина сбил замок со шкафа и схватил бутыль с черепом на этикетке.
— Ага, доктор, я тебя раскусил! — подмигнул он вошедшему Б. С., прижимая бутыль к груди. — Небось, сам пьешь, а нас, дураков, черепами пугаешь.
И стал зубами вырывать пробку из бутыли.
В ней был литр сулемы, одного глотка которой было достаточно, чтоб знаменитый капитан сжег все свои внутренности и скончался тут же на месте, корчась на полу в страшных муках.
Капитан был здоровее Б. С., и отнять у него бутыль силой представлялось явно невозможным. Тогда врач-хирург схватил металлическую палку, подвернувшуюся под руку, огрел ею капитана по голове, оглушил и отнял у него, беспамятного, смертельный яд. Потом взвалил окровавленного моряка на операционный стол и без наркоза наложил ему швы на рану, которую сам нанес.
Я слушала морские байки Б. С., и морская романтика улетучивалась из моей головы. Мне становилось обидно. Порой лучше не знать правды.
Б. С. сравнивает это с поведением страуса, который в минуту опасности прячет голову под крыло, уверенный, что он никому не виден.
Что такое «Синяя птица»?
Если вы спросите у кого-нибудь из маминого поколения или из бабушкиного, вам тут же ответят, что это даже смешной вопрос, и любой ребенок ответит на него, не задумываясь. Потому что еще в детстве моих бабушек у них появилась подружка — маленькая девочка Тиль-Тиль, которая отправилась на поиски Синей птицы и до сих пор, до моих дней все ищет ее. На сцене московского Художественного театра. В чудесной сказке-спектакле «Синяя птица».
А вот если спросить про «Синюю птицу» у моих сверстников, то они сразу сделают хитрые рожицы. Мол, знаем, знаем. Не маленькие. Потому что сейчас «Синей птицей» называют в Москве обыкновенную курицу. Ощипанную, с пупырышками на коже и безголовой шейкой. Курочку, которую продают в магазинах.
А «Синей птицей» называют теперь курицу в Москве потому, что куры вдруг стали такими тощими, что выглядят почти синими от истощения.
Когда маме удается достать, отстояв в очереди, «Синюю птицу», тогда у нас бывает приличный обед. С бульоном. И куриной ножкой. А если это не удается маме, то тогда она жарит мороженую рыбу под названием «Серебристый хек», от которой вонь на всю квартиру, и есть ее неприятно. И потом обязательно тошнит.
В Москве плохо с продуктами. То есть, их трудно достать. За деньги. И все взрослые бегают, как ошалелые, после работы по магазинам и тратят на это свои вечера. И им некогда сходить в кино.
Вот так живет столица моей бывшей родины — прекрасный и несчастный город Москва. Где всегда на что-нибудь дефицит. На продукты особенно. Дефицит был и когда мама родилась. И даже когда бабушка на свет появилась. Лишь один член нашей семьи знал времена, когда не было дефицита. Прадедушка Лапидус. И было это при царе. До революции.
Тогда зачем было делать революцию? Проливать столько крови?
Чтобы был дефицит? И за каждым пустяком стоять в очереди часами?
Я ничего не могу понять. Может быть, когда я стану старше и у меня вырастет зуб мудрости, смогу во всем этом разобраться.
Но в нашем семействе есть еще один человек, который хоть и родился после революции, но для которого дефицит не существует. И «Синяя птица» его не интересует. Он ее даром не возьмет. Вы, конечно, догадались, кого я имею в виду? Конечно, он. Позор семьи. Дедушка Сема, который торгует в пивном ларьке на Тишинском рынке.
У него есть все. Как в Нью-Йорке в витринах супермаркета. И икра. Красная и черная. И гуси и индейки. И свиная вырезка и седло барашка. И зимой свежие красные помидоры и огурцы. И мандарины и апельсины.
Все это добыто нечестным путем. Так объяснил мне папа, чтоб я не завидовала. Все это добыто из-под полы. Тайком. По знакомству. И если милиция когда-нибудь доберется до дедушки Семы, сидеть ему в тюрьме до конца своей жизни. Если не удастся откупиться.
А я останусь без вкусных вещей. И буду рада, когда мама добудет в очереди «Синюю птицу».
Я обожаю гостить у дедушки Семы. Там я обжираюсь. Там наедаюсь впрок, на будущее. И когда ухожу, мне дают с собой.
Но с одним условием. Не есть все эти редкие вкусности на улице и во дворе. А то другие дети, которые этого в глаза не видят, будут мне завидовать и глотать голодные слюнки. Это неэтично, — внушает мне бабушка Сима, намазывая бутерброд красной икрой. Толстым-толстым слоем. Так что отдельные икринки падают через край. Неэтично дразнить других детей тем, чего у них нет.
Я соглашаюсь. Но на языке вертится вопрос. А этично ли иметь дома то, чего другие не имеют, даже если им не показывать?
Не только поэтому дедушка с бабушкой запрещают мне выходить во двор с апельсинами или куском семги на булке. А потому что не только дети, но и взрослые увидят. И подумают они, откуда это у внучки дедушки Семы такая невидаль, такая роскошь в руках? И вспомнят, что он не профессор и не летчик-испытатель, а всего-навсего торгует в пивном ларьке на Тишинском рынке. И сообщат куда следует. И ночью к дедушке Семе позвонят, сделают обыск и прикажут следовать за ними с запасной парой белья.
