Михаил Бару - Записки понаехавшего
Петр Алексеевич специальным указом запретил любое использование древесины для изготовления чиновников, поскольку лес ему нужен был для строительства флота. Впрочем, в самой первой редакции табели о рангах еще разрешалось брать такие нестроевые породы дерева, как осину, березу или липу для делания чинов младших классов вроде коллежских регистраторов и губернских секретарей. Через какое-то время запретили и это, дозволив наличие у чиновников отдельных деревянных частей тела вроде голов, рук, ног, но не более двух на один организм. А уж как началось строительство Петербурга, так и вовсе начальниками стали назначать только людей. Справедливости ради, надо признать, что деревянные командиры еще долго сохранялись в глухой провинции, на Урале и в Сибири.
В архивах иркутской или омской Чрезвычайной Комиссии современными исследователями найден документ, в котором описаны удивительные события, произошедшие в двадцать третьем году прошлого века в селе Верхние Красотищи. Пять лет крестьяне этого села успешно противостояли всем усилиям большевиков по установлению новой власти. В конце концов село брал штурмом кавалерийский полк с приданной артиллерией. Каково же было изумление красных, когда они наконец ворвались в избу деревенского старосты и увидели рассохшегося, покрытого толстой корой мужика с узловатыми ветками. На следствии выяснилось, что именно он успешно руководил обороной села все эти годы. Да что двадцать третий год! Уже после коллективизации в райцентре Нижний Глум Красноярского или Хабаровского края был распилен на дрова по приговору тройки деревянный секретарь партийной ячейки местной похоронной конторы. Состоя при этой должности не один год, этот секретарь умудрился даже обзавестись фамилией Безенчук. Ходили слухи, что у него был еще и брат, которого, однако, изловить не смогли. То ли успел он уйти в городской сад и там затеряться, то ли бросился с обрыва в местную речку и впал вместе с ней в Енисей или Амур — неизвестно.
Теперь это все предания седой старины. От тех баснословных времен остались в русском языке пословицы и поговорки, смысл которых, хотя мы еще пользуемся ими, нам уже не вполне ясен. Поэтому, если услышите, что говорят вам «дубина стоеросовая» или «голова не с того боку затесана», а то и вовсе аттестуют «пень пнем» — знайте: чувствуют в вас начальника. Даже и не думайте сомневаться.
Глава третья
Опыт занимательного краеведения, или Истории Бабушкина переулка
Москва, Москва! Люблю тебя как сын…
Внебрачный, понаехавший, нерусский.
Шесть лет я в ней учился, потом приезжал в командировки и просто так почти каждую неделю, вот уж три года, как работаю, и… не полюбил, не смог. Что ни говори, а москвичом надо родиться или очень хотеть им стать. А если ни того и ни другого… Нет, ну живут же так люди — годами не разговаривают. Она в театр, а он на рыбалку. Спать ложатся — каждый к своей стенке отворачивается. А куда от Москвы отвернуться, если она вокруг и даже под ногами? Как же ее вытерпеть-то?!
Стивен Ликок как-то сказал: «Многие мужчины, влюбившись в ямочку на щеке, по ошибке женятся на всей девушке». Вот я и подумал — должна же быть у Москвы эта ямочка. Не та, конечно, что на мостовой — там целая яма, и не одна, а другая, в которую можно влюбиться. Если попробовать ее найти и… Гарантии, понятное дело, никто не даст, но вдруг слюбится, а потом уж и стерпится? А может, и вовсе потом терпеть не придется — только любить. И я стал искать. Вернее, подумал, что хорошо бы найти… когда-нибудь. И уехал от нее на рыбалку. Или отвернулся к стенке.
Прошел месяц, или три, или год. Ехал я ранним утром на служебной машине по Старой Басманной и хотел спать. И спал, разговаривая во сне с сослуживцем о каких-то пустяках. Вдруг сквозь сон на углу Старой Басманной и какого-то переулка увидел особняк с колоннами. Такой красивый, что я тогда подумал — да это просто Санкт-Петербург какой-то, а не Москва. Оказалось — не Петербург, и… если смотреть на первопрестольную с высоты птичьего гуглелета, то видно, как ручеек истории Бабушкина переулка, носящего с 1964 года имя Александра Лукьянова, впадает в реку истории Басманной слободы, а та, в свою очередь, впадает в море истории Москвы, а уж… но я не мореход и не летчик. Нет у меня ни корабля, ни самолета. Да мне и без надобности. Нет ничего увлекательнее пешей прогулки вдоль берега ручья или реки. Вот мы и прогуляемся вдоль маленького московского ручейка под названием Бабушкин переулок, соединяющего Новую и Старую Басманную улицы.
Впервые на московских картах этот переулок появился в 1789 году, а еще раньше в описании эпидемии чумы в 1770–1772 гг. упоминается Абушкин переулок. В том, что это был именно Бабушкин переулок, можно не сомневаться. Потеря заглавной буквы в названии подробно исследована историками-москвоведами. Найдены приказные, церковные и иные книги, из которых следует, что весь этот казус можно отнести на счет невнимательности летописца, у которого буква «Б» сорвалась с кончика пера и закатилась аккурат за вырез платья одной его знакомой — разбитной бабы-посудомойки из трактира «Разгуляй», каковая баба и была найдена, отведена в часть и примерно высечена за ношение казенной литеры на своей частной груди, хоть бы и была она самых что ни на есть прельстительных размеров. Грудь, а вовсе не литера, как можно было бы подумать.
В то время участком земли, по которому проходил переулок, владело семейство купцов Бабушкиных. Было их два брата — Петр Андреевич и Семен Андреевич. Батюшка их, Андрей Иванович, торговал мануфактурой и занимался питейным делом, а уж потом, как дела пошли в гору, стал владельцем фабрик в Китай-городе, на Ильинке и здесь же, рядом, на Старой Басманной, как раз напротив переулка. Фабрика на Старой Басманной была заведена еще в 1717 году и считалась одной из самых крупных в Москве.
Жили себе братья по обоим концам переулка, названного по их фамилии, ходили друг к другу в гости и не тужили, как вдруг в 1783 году некто Гурьев, местный домовладелец и гвардейский секунд-майор, стал просить городские власти переулок закрыть и передать землю ему, поскольку там «и мостовой не имеетца, и бывает великая в осеннее время грязь, от которой проезду и проходу пешим людям не бывает».
Что зря говорить — грязь там была. Да где ж ее не было? Может, Гурьев и плюнул бы на эту грязь и обходил стороной переулок, да пошел он как-то провожать на Новую Басманную засидевшегося у него в гостях своего старого приятеля, поручика Синюхаева. Дело было позднее, осеннее. Стемнело рано. А как рассвело, так и выяснилось, что в грязи Бабушкина переулка пропали двадцать рублей казенных денег из кармана Гурьева, форменная треуголка, новенькие томпаковые часы на серебряной цепочке и собственно Синюхаев. Поручик-то через две недели нашелся живой и нездоровый в кабаке на Разгуляе. Кстати, тоже без гурьевских денег и часов. Еще и без левого сапога. А вот Гурьева нашла супруга… Пришлось ему вымаливать прощение просить городские власти.
Бабушкиным, однако, удалось дело замять. Единственный и неотразимый аргумент их был тот, что надо им друг к другу в гости ходить. Что же это получится, если просьбу Гурьева удовлетворить? Утром в гости выходить, чтобы к вечеру добраться, обходя кругом гурьевские земли? Впрочем, может, и не обошлось тут без известных рекомендательных писем за подписью князя Хованского, иначе говоря — «писарям так и вышло по четвертаку, а остальное ушло к начальству».
Прошло одиннадцать лет с того спора, и Гурьев, владевший домом и участком земли на углу Бабушкина переулка и Старой Басманной, продает свою усадьбу и исчезает из нашей истории. Новый ее владелец, кригскомиссар П. И. Демидов строит двухэтажное здание. А вот через четыре года, в 1798 году, дом купил не кто-нибудь, а вице-канцлер князь Александр Борисович Куракин, в то время еще и глава Коллегии иностранных дел России. О княжеском роде Куракиных стоит сказать особо.
Имеет место быть версия о том, что род Куракиных пошел от князя Андрея Булгакова по прозвищу «курака». А уж это прозвище историки переводят с тюркского как «пустой», «высохший», «жадный» и даже «мечтательный». Кто бы спорил, что с тюркского! Но только не курака, а курага. Новейшими розысками в средневековых архивах одного из РОВД Бухарского ханства за шестнадцатый век было установлено, что основатель рода Куракиных приехал в Москву из Бухары с обозом кураги, киш-миша и соленых косточек урюка. Торговал он своим товаром с лотка. Ходил и кричал: «Курага! Кому курага! Кишмиш кому!» Первое время, конечно, мыкался без документов и регистрации. Чуть какой стрелецкий патруль — так сразу поборы, а то и побои. Однако, продав свой товар, Бободжон (так его звали) назад в Бухару не вернулся. Уже через несколько лет во взяточных ведомостях Посольского приказа, в отделе по работе с басурманами, мы обнаруживаем некоего Михаила Курагина на должности старшего специалиста по фруктовому вопросу. Имя «Михаил» Курагин получил при крещении. Имя, как оказалось, не очень удачное — сослуживцы дразнили его заглазно Кишмишкой. Вот почему в роду Курагиных, которые со временем превратились в Куракиных, почти не встречаются Михаилы. Куракины не любили вспоминать о своем фруктовом прошлом. Не дай Бог перепутать и назвать Куракина Курагиным. Куракины даже подали в суд на графа Толстого, выведшего в романе «Война и мир» Анатоля Курагина — мота и развратника. Но Лев Николаевич на суд не явился, сославшись на посевную, пахоту, косьбу и Софью Андреевну. Каким-то образом дело замяли.
