Николай Исаев - Почётная шуба (Повесть, рассказы)
— И везде берет по десяти тысяч за место! — откровенно интриговало Прусское правительство.
— Кто сколько зарабатывает, тот столько и получает, — отвечал Петр Иванович с достоинством.
— Это происходит оттого, что Россия есть еще девушка в нравственном смысле! Никаких льгот Любекскому пароходному обществу под председательством хоть и генерала Бенкендорфа! — заявило Прусское правительство.
И тут не выдержала даже Балтика!!!
Нескончаемые льготы Любекскому пароходному обществу были настолько естественны, что морская стихия возмутилась Прусским вмешательством безбрежно…
Волны вздулись и, влекомые солидарностью с Любекским пароходным обществом, понеслись к Адмиралтейству.
Патриотический порыв балтнических вод был настолько велик, что в то же мгновение разорвался на части Исаакиевский мост и несколько его флахштоков влетели на берег Адмиралтейства.
Находившийся прежде на мосту народ тут же приступил к выяснению причин таковой разительной перемены в их местонахождении. И кто-то впервые крикнул страшное слово: «Наводнение!»
Улицы мгновенно превратились в реки. В Галерной гавани корабли носились с такою быстротою, что разбивали дома, население коих перебиралось на них. Новобранцы-моряки с ужасом смотрели в морскую пасть.
Когда волны ворвались в залу, занимаемую по службе Артебякиным, Белужья Башка сказала Петру Ивановичу раздраженно:
— В либеральном парижском журнале помещено одобрительное рассмотрение плана сажать морскую рыбу в пресные озера — что за собачья мысль?! Отсюда рукой подать до того, чтобы пресноводную сажать в море!..
Артебякин остался ожидать по горло в воде нарочного ялика. Белужья Башка взобралась на Осетриную Спину, положила на темя серебряное Блюдо Щучины, на которое и взошел Петр Иванович, высвободившийся из белопенных валов.
— Выгребай! — сказала Белужья Башка Осетриной Спине, и они выплыли через окно, навсегда оставив не сумевшее оценить их по достоинству Адмиралтейство.
Судьба Прусского правительства осталась неизвестной.
Стоя на блюде и видя, как крушатся окружающие оплоты, Петр Иванович не испытывал обыкновенного, связанного с подобными впечатлениями беспокойства.
Почетная царская Шуба не столько укрывала его от ветра с холодными брызгами, сколько вообще исключала из происходящего.
Петр Иванович находился как бы в Аркадии, увешанной апельсинами. Откуда-то издалека донесся голос Белужьей Башки, искавшей собеседника:
— То ли еще в Китае делается, в Палате Церемоний. Там все перемешано похуже нашего.
Осетриная Спина, дотоле погруженная в полную апатию, зашевелилась.
— …На последнем заседании, посвященном рассуждениям о пяти добродетелях, шести обязанностях и семи приличиях, председатель Палаты Стихов и Прозы сказал, что лично он делает все возможное для того, чтобы согласовать между собой действия материи движущейся и материи неподвижной, но ему в Палате никак не управиться с журналистами, у коих все материи так перемешаны, что от этого может произойти не больше не меньше, как хаос… в головах у читателей. Может, не интересно, я тогда не буду.
— Нет. продолжай, — отозвался Петр Иванович, решившись освежить себя безобразиями далекой журналистики.
— Давай рассказывай, все равно делать нечего, — поддержало Блюдо Щучины.
— В итоге пятикратное оскорбление пяти добродетелей, шестикратное— шести обязанностей и семикратное — семи приличий: гарантированные 80 ударов бамбуком по пяткам… Материя движущаяся, материя неподвижная…
— Бамбук… пятки цейлонских девушек… — мечтательно сказало Блюдо Щучины.
…Ардальон Ардальоныч Треснулов уже ждал их на балконе мансарды.
Четырехчленная фигура, венчаемая Петром Ивановичем, приятно освежила взгляд генерал-майора.
И в самом деле, фигура являлась одним из наиболее зрелых плодов отечественной аллегорики. Осетриная Спина в подножии олицетворяла собою плодородие и примерное трудолюбие. Белужья Башка — возросший интеллект и круглосуточные достижения медицины (еле скрытая символика черепа), серебряное Блюдо Щучины — радость металлов, торжество наук.
Сам же Петр Иванович мог олицетворять в Почетной Шубе с Царского Плеча что угодно. Для этого надо было только спросить его, и он ответил бы.
Оказавшись в мансарде и испытав на себе объятия хозяина, Петр Иванович с обретенным окружением прошел к камину, минуту назад устроенному осьмилетним англичанином, молча сушившим плащ из драдедема с кистями, и разглядел в глубоких креслах княжну в глубоком трауре.
— Как хороши ваши гранаты: они оттеняют ваш траур более всего! — восхитился Петр Иванович. — И эти глаза…
Княжна отвела эти глаза в сторону, чтобы не видеть негодяя.
— Ближе! Ближе к огню, княжна, вы продрогли до нитки! — сказал Ардальон Ардальоныч.
Княжна молча подняла на него гранатовые глаза и словно сказала: «Ближе к огню?! Тогда он охватит меня всецело!..»
— Отчего все молчат? Мы скучаем, как во время чумы! — спросил Петр Иванович. Присутствие Шубы и княжны действовало на него элекриэлезующе.
Внесли жареных цыплят — недавних медиков генерал-майора.
Осьмилетний англичанин ущипнул Осетриную Спину, отвел ее к потайной дверке и спросил: «Вы знаете, что из рыбы можно вынуть желчь?»
— Я уже получила назначение в Константинополь, — отвечала Осетриная Спина.
Осьмилетний англичанин завлек химерами к потайной дверке серебряное Блюдо Щучины.
— Вы знаете, — сказал он напрямик, — что серебро может вступить в реакцию с настоящей кислотой?!
Белужья Башка, подойдя вплотную к персидской княжне и понимая, что такого другого случая не представится до конца жизни, выбросила княжну в окно, в волны.
Осьмилетний англичанин вынужден был на несколько мгновений оставить Блюдо и, вернувшись с княжной в мансарду, устроил ее к огню.
Петр Иванович вновь присел подле и продекламировал: «Не сяду весело на шумных я пирах, любви не призову, друзья, в беседы наши и с именем твоим, о Нина! на устах я не напеню чаши!»
Осетриная Спина в восторге унесла собеседницу Петра Ивановича и выбросила ее вновь.
Осьмилетний англичанин оставил разработку кое-каких деталей с Блюдом и вернулся с княжной, потратив на это время более обычного.
После чего вновь уединился с Блюдом.
Относясь более всего к княжне, Ардальон Треснулов обратился к Петру Ивановичу:
— А вот и мой подарок в столь великий для вас день. Медальон с крохотной характерной миниатюрой…
Он вскрыл камеру медальона.
— Видите?! В одной из зал дворца Амфитриона юный Алкид лежит на львиной шкуре в позолоченной колыбели и задушает змей…
Петр Иванович был вынужден прервать ухаживания за княжной.
— …Их послала Юнона, вот она видна в верхней части картины среди облаков — видно ли вам, княжна? В сопровождении двух преступных павлинов. Маленький Ификл в ужасе уходит… Можно ли понять Ификла? — добавлю от себя…
Ардальон Ардальоныч не выдержал более собственных объяснении и, собрав княжну в охапку, выбросил в окно, в волны.
Осьмилетний англичанин значительно позднее обычного вернулся с княжной, пододвинув ее кресло вплотную к камину.
Переговоры с Блюдом продолжались с прежним успехом.
У Петра Ивановича был великий день: Почетная Шуба, патент на право появляться в Сент-Джеймсе произвольно — не выбросить княжну, чтобы потом вечно укорять себя в малодушии, он не мог.
Осьмилетний англичанин на сей раз последовал вслед за княжной в твердом союзе с Блюдом насчет того, чтобы наделать серебряных портсигаров.
Белужья Башка не утерпела и, видать, где-то хорошенько треснулась: по всей Фонтанке плыли мозги.
— Характеристическая черта возможностей нашей столицы, — отметил Петр Иванович, взбираясь на Осетриную Спину, — Мозги плывут в неограниченном количестве толщиной в палец, являясь необходимым витамином государственного организма. Сколько у нас все-таки умов и талантов!..
Появилась и сама Белужья Башка, заметно без мозгов поглупевшая и примитизировавшаяся, стала звать пить пьяное пиво.
— Шубу надо вспрыснуть!..
— Да полно! И так вся до нитки, — неуверенно отнекивался Петр Иванович.
_ Это не в счет, — не засчитывала Белужья Башка.
Между тем вода стала заметно спадать.
Прошла мимо, по колено, Отсебятина, несшая впереди на руках Отсебятину побольше. Осетриная Спина встала и начала разминать косточки с таким кошмарным хрустом, что пришлось колотить ее с полчаса, пока она не распрямилась без недостатков.
— Ты с нами? — спросила Белужья Башка, и они вошли в трактир «Испания, Англия и Алжир».
Там уже сидел осьмилетний англичанин, пропивал последний фальшивый рубль, отлитый из Блюда Щучины. Щербатое, но довольное Блюдо сидело напротив и не верило ни одному его слову.
