Александр Белокопытов - Рассказы о литературном институте
Утром проснется, глаза и губы разлепит, прошепелявит:
— Не пойду сегодня в школу, ну ее… что-то голова болит… наверное, сильно вчера себя дипломатом треснул… — и не пойдет в школу. Натянет одеяло на голову, и спать заляжет. Проснуться для него — труд великий.
С год, наверное, Юра проучился, промучился — ушел из института… Не понравилась ему такая учеба. Надо каждый день в институт ходить, да потом еще экзамены сдавать, особенно — марксистско-ленинские дисциплины. Он по ним сильно хромал, все никак пересдать не мог, умаяли его, бедного, преподователи с этими предметами.
Так и уехал… Нe захотел учиться. Наверное, в Пушкинский заповедник, к Пушкину под бочок… И жить рядом с Пушкиным и дышать одним воздухом… Там надежно можно спрятаться от всех дураков… А то противно глядеть!
У нас многие не потянули, не смогли учиться. Я не беру людей неталантливых, случайных, эти — ладно. Бог с ними, а именно о способных говорю, подающих большие надежды. Сказали: нет — и баста! И — расстались. Уехали неизвестно куда, навсегда… Жалко. Так вот и Юpa. Жив ли ты Юра?
ВАДИМ СТЕПАНЦОВ
Не успели мы на первом курсе из колхоза приехать, слегка отдохнуть и на учебу навалиться, — изголодались по учебе страшно! — как Вадим Степанцов подходит ко мне с тетрадкой и говорит:
— На-ка почитай мои стихи, а то ты еще не читал.
А я как раз по коридору разбежался, чтоб успеть побыстрее сесть с товарищами за стол и отдохнуть слегка… А то они все места позаймут, а я не влезу! Хотел отговориться от стихов, заявляю ему на полном серьезе:
— Так я в стихах-то ничего не понимаю!
Он — с упорством:
— А ты все равно возьми, почитай, чтоб знал с кем учишься!
Я опять хотел увернуться, убежать да за стол сесть, пока чай не остыл.
— Так я хвалить не умею, — говорю, — я только ругать могу.
Он подумал, подумал и все равно всучил мне тетрадку, прямо навялил… Ну взял я ее, раз человек просит. А читать-то когда? Для общения время есть, а для чтения — нет. Вот беда-то какая! Потом, читать-то надо на свежую голову. А голова никак отдохнуть не успевает, перегружена событиями и впечатлениями, ладно, прочитал я как-то стихи спозаранку, пока голова мало-мало свежая, пошел возвращать… А он весь — чистый такой, аккуратный — большой аккуратист был, разгильдяем никогда не ходил и чай на дух не переносил, считал, что он от творчества отвращает.
— Ну как? — спрашивает.
— Как? Да никак… — говорю. — Хорошие стихи… Только слишком одеколону много развел, парфюмерии… В нос шибает…. И простоты не хватает… Фантазии много, а простоты, которая божественна — маловато… В общем — хорошие стихи, только работать надо, прорыва пока нет, — сказал так и улыбаюсь ему по-дружески, мол, все впереди, куда спешить…
Взял он тетрадку и дверь захлопнул… И с тех пор прохладно со мной общаться стал, вроде как замечать перестал… Раз я его стихи не понял и не оценил по достоинству, значит, я для него теперь — никто, ноль без палочки. Он ко мне — со всей душой, а я ничего не понял, значит — я мелко плаваю… А что делать, если я хвалить не умею, я только ругать люблю… Конечно, если бы я знал тогда наперед, что пройдет время, и он выдвинется в первый поэтический ряд, день и ночь будет из телевизора не вылезать, я бы его обязательно похвалил, мне это — не трудно.
Время прошло… И стал он действительно известным, основал орден куртуазных маньеристов, сам в нем магистром сел, и еще ансамбль песни и пляски организовал. «Бахыт-компот» называется. Вот сколько всего много получилось! И магистром в ордене заседает, и книги издает, и диски выпускает, и еще сам поет и пляшет на радость людям… Не гнушается.
Теперь я, конечно, жалею, что не похвалил его тогда… Не обнаружил необходимой прозорливости. А так бы он на меня не обиделся, а, наоборот, обрадовался за хорошие слова и стал бы со мной дружить. Может быть, и в орден куртуазных маньеристов принял бы, посвятил в великое поэтическое братство, а, может, и в сам ансамбль песни и пляски взял бы, чтоб я тоже плясал и пел на радость людям. Я и попеть, и поплясать иногда тоже могу. Так, бывает, разойдусь — удержать не могут… И не пришлось бы мне тогда самому по жизни телепаться, вылазить в писатели, зимогорить, помог бы он мне, конечно… Другим же своим — помог, сейчас все они знаменитые куртуазные маньеристы. Я один, дурак, вовремя не подсуетился, не похвалил его — и остался на обочине. Может, потом, когда им всем будут за заслуги ордена и медали давать, и мне бы какой-нибудь орденок отломился?.. А так теперь — нет. Так теперь меня могут только орденом Сутулова наградить. Эти без очереди вешают. Всегда — пожалуйста.
МОНГОЛЫ
Уж на что русские люди к водке неравнодушны, а монголы — пьяницы великие!
Вначале мы узнали одного монгола — Намсрая. А других можно было и не знать. Если Намсрай стал в наших глазах воплощением истинной Монголии, то другие оказались лишь ошметки монгольские.
У себя в Монголии он давно уже известный и знаменитый писатель, издал несколько книг прозы и был, как лучший из лучших, командирован в Москву, в Литинститут. По-русски он говорит вполне сносно и с удовольствием, куда лучше, чем иной житель многонациональной России.
У Намсрая больны — печень, почки и желудок. Но он — пьет. Периодически. Горькую русскую водку. Обычно — неделю. По нашим меркам вполне нормально, даже немного. Потом неделю мучается, страдает… По его темным, желтым монгольским скулам текут мутные слезы… Так ему больно… Он кряхтит, трясется, шепчет что-то по-монгольски, слабо улыбается… Наконец, боли отпускают, он становится в меру энергичным, идет в душ, надевает чистую рубашку и посещает институт. Жизнь налаживается и идет своим чередом… Потом, как у любого нормального человека, у него начинает сосать под ложечкой и он выпивает водки… И нормальный порядок его жизни круто ломается…
Надо сказать, что трезвый он — тихий и мягкий, очень дружелюбный… Короче, культурный со всех сторон монгол. Любо-дорого посмотреть. Мы не знаем, что он пишет, что он за писатель? Но нам — это и нe надо. Человек он с добрым и отзывчивым сердцем, а раз так, значит обязательно что-то стоящее пишет. Дай Бог когда-нибудь и почитаем, как там монголы в Монголии живут, какие глобальные проблемы решают. Да и пьяный он почти не меняется в худшую сторону, не рвет рубаху, голый не бегает… Разве что ворчит изредка, тычет себя в грудь, ругает разными нехорошими словами по-русски и по-монгольски, за то, что пьян… Хочет что-то выразить невыразимое из глубин своей монгольской души, и — не может, и плачет, и мычит, и трясет головой…
Отношение к русскому человеку у него очень уважительное и почтительное. И все это — совершенно искренне. И это хорошо. Нам нравится. Потому что у русского человека душа широкая, щедрая, как монгольская степь, — всех приютит. «Русский — очень хороший человек, — часто говорит он и добавляет: — И монгол тоже хороший человек», — и хитро жмурится.
Так и течет его жизнь, как у всех: учеба, общежитие, выпивка.
На каникулы он ездит в Монголию и привозит малахаи — красивые овчинные шапки, теплые, штук по десять, и продает… Покупает у себя — подешевле и чуть подороже — продает, делает маленький бизнес. Но рублей у него немного, как и тугриков. Человек он небогатый. Вырученные деньги впрок ему не идут, обычно он их благополучно пропивает… Все это в порядке вещей.
Однажды он привез вместе с другими шапками малахай ярко синего цвета.
Все малахаи у него купили, а этот почему-то нет. Наверное, из-за цвета. Синий цвет придавал лицу какой-то нездоровый синюшний оттенок. С горя он решил носить его сам…
И вот довелось мне увидеть такую картину… Было это ровно под Новый Год. Вот он его и надел. И праздник, и новая вещь на голове, красивая, хорошо. Мы аккуратно возвращались из таксопарка, ходили за добычей… Взяли хорошую добычу, а он шел из общежития туда же… Был он совершенно один, очень и очень пьян, мало что видел вокруг, никого не узнавал, и на голове у него красовался синий малахай… Или оттого, что ночь была, или от снега и света фонарей, и — без сомнения! — самого малахая, но лицо его показалось мне мертвенно-синим и страшным, как у мальчишей-плохишей в фильмах ужасов.
И так мне в тот момент его жалко стало, нет слов! Идет — один, ночью, зимой, пьяный неизвестно куда…
Бесприютная монгольская душа напрочь заблудилась в Москве, в сугробах… Грустное и пугающее зрелище! Но оказалось, он знал, куда идет и несет скомканные деньги в кулаке. Мы попытались его развернуть и увести в общежитие, но он вырвался и, падая и поднимаясь, ринулся от нас через сугробы, что-то горько и обидно выкрикивая по-монгольски… Наверное, было ему в тот момент очень грустно и одиноко. Так и жил в Москве великий монгольский писатель Намсрай… Фамилии его я никогда не знал, да и если бы знал, все равно не выговорил.
