Сергей Кобах - Вверх тормашками – вниз Аджикой
Но существовал небольшой нюанс — ихтиофауна нашего водоема была бедна рыбой, но богата всеми остальными тварями. Там мирно жило семейство крикливых лягушек, по соседству обитали саркастического вида тритоны, плавали какие-то гуттаперчевые змейки. По ровной поверхности пруда, на зависть Плющенко, удивляя скоростью и техникой, скользили водомерки. В середине пруда, где-то глубоко под водой, кто-то периодически отчаянно пердел, отчего на поверхности воды вздувались разнокалиберные пузырьки. Нас это всегда настораживало и влекло. По одной из версий, это сам старик Нептун обожрался с утра гороха и некультурно хамил прямо в воду, по другой — это дышали большие рыбы, хотя рыбу размером больше детской ладошки там не видели ни разу. Была еще версия, ее выдвинул один умный мальчик в очках: пузыри — это не что иное, как болотный газ.
Мальчик был с позором изгнан с берега, чтобы не нес всякую ахинею перед авторитетными пацанами и не мацал своими предположениями красивую легенду про большую рыбу.
Периодически к нам подсаживались местные дядьки, судорожно закидывали снасть в воду, потом лезли в сумочку и доставали из нее рыбацкие принадлежности: бутылку водки, стакан и помидор.
Пока мы ловили рыбу в пруду, дяди ловили кайф на берегу. Люди они были спокойные и после водки весьма рассеянные, потому через раз забывали свои удочки. Рыбалка для них заканчивалась намного раньше, когда после полбутылки они переставали следить за событиями на воде, а черви, почуяв глоток свободы, стремительно перебирая телами, разбегались в разные стороны. Умирать они не хотели.
…В этот раз ко мне подсел худощавый, похожий на уважаемого Дуремара дядька. Поинтересовавшись, как клев, дядька не стал мучиться с удочкой, а сразу полез в сумку.
После первой ему похорошело и потянуло на поговорить. После второй я узнал нюансы окучивания помидорных кустов, а после третьей мне открыли страшную тайну: это не просто какой-то там дядька, а это самый настоящий мастер спорта по велогонкам.
Я, почуяв надвигающуюся жопу, покосился на свой велик. «Кама» — кто помнит, были такие велосипеды — грустно лежала в траве и со страхом смотрела на нас белым, закрепленном на руле катафотом.
— А давай я покажу тебе класс?! — с каким-то подозрительным энтузиазмом воскликнул мастер спорта. Я удивился подобному предложению.
— А может, не надо? — Мне было жалко велик, тем более что, несмотря на худобу, этот мастер был ростом с кипарис и весил, наверное, как беременная слониха.
Но мастера уже было не унять. Шевеля своими волосатыми пальцами перед моим носом, он конспективно поведал о своем героическом спортивном прошлом. Между словами «пересекаю финишную черту» и «прищемил яйцо сиденьем» мастер пустил ностальгическую слезу, накатил еще соточку и укрепился в своем решении вспомнить молодость.
В траве плакала навзрыд «Кама». Под водой озадаченно и довольно-таки результативно пернул Нептун, отчего пузырь получился больше обычного.
А тем временем тощий мастер уселся на моего железного коня, поерзал жопой в старых трениках по сидушке и задумчиво уставился на меня.
При моем росте — тогда метр тридцать — велосипед был подогнан соответствующе. А сейчас с велика на меня взирал какой-то кузнечик, с размаху посаженный на клизму, ибо коленки его находились в районе волосатых ушей, и при желании он смог бы запросто укусить себя за яйца.
Видно было, что мастер никак не ожидал такой неспортивной конфигурации своих конечностей, но спортивная гордость не позволила ему пойти на попятную.
Развернув ноги врозь, чтобы при езде не получить своим же коленом по своему же хлебальнику, он нажал на педали и со скрипом тронулся в путь.
Я, маленький мальчик, стоящий на берегу пруда с удочкой в руке, смотрел на это едущее сочленение и отчаянно боялся, что дядя сожрет мой маленький велик своей задницей.
Тяжело кряхтя, мастер взбирался на велосипеде в горку, иногда снимая ноги с педалей и отталкиваясь ими от земли. В этом случае ехать становилось намного легче. Через пять минут он скрылся в зарослях.
Несколько тревожась за своего железного коняшку, я повернулся к пруду и уставился на поплавок.
Однако через минуту меня отвлекли. Отвлек меня торжествующий вопль спортсмена. Орал он так, будто пять минут назад взял золото на Олимпиаде.
…Мастер спорта по велоспорту, со свистом рассекая воздух, несся с горки прямо на меня. Его коленки по-прежнему упирались в подбородок, а лицо выражало такое ликование, что я реально забоялся. Он еще что-то кричал торжествующее, когда я понял, что траектория несущегося велика точняк заканчивается в том месте, где стою я.
До велика оставалось метров десять, когда я принял решение сдернуть вправо.
В ту сторону ломанулись мы одновременно. Теперь на лице байкера царило не ликование, а какое-то нереальное удивление.
Влево мы сиганули тоже одновременно.
На его лице отразилась целая гамма чувств.
Меня спасло чудо. Точнее, не чудо, а маленькая, незаметная в траве ямка.
В то время пока мужик судорожно ловил разбегающиеся мысли, колесо стремительно летящего велосипеда направилось в ямку.
— Иии-эхххх! — выдохнул мастер спорта и, сорванный инерцией с сиденья, устремился вперед, зажав между колен попавший туда руль велика.
С лицом старого дятла-ортодокса он, подобно Мюнхгаузену на ядре, целеустремленно просвистел мимо меня, являя собой визуализированное заключение доказательства теоремы об инерции.
Грязные воды пруда гостеприимно приняли сенсея от велоспорта и мой велосипед. Где-то глубоко внизу Нептун радостно пустил очередь газиков, потер руки и раскрыл ящичек с презервативами.
Хвала природе, глубина в этом месте была небольшая, и спортсмену не успели набиться во всякие места тритоны, водомерки и прочие лягухи. А последние реально оторопели от зрелища пролетающего мимо по своим делам мужика. Далеко не каждый день над их болотом мужики на великах летают!
А знаете, что самое обидное? Когда эта ихтиандра явила себя из мутных вод болота и вылезла на берег, волоча за собой велосипед, после того как вынула водоросли из ушей и стряхнула тину с головы, это олицетворение человеческой несправедливости глянуло на меня и этак грустно, с укоризной молвило: «Зря ты так… мальчик…»
От ведь сцуко! Так я еще и виноват остался.
Дела скворечные
Как-то очень давно, когда я был уже взрослым, но еще немного глупым, воцарилась у меня в голове одна идея на предмет комфортабельного размещения дачной фауны, а именно белки, которая живет на даче. Вышеозначенный представитель местной фауны не владел никакой жилплощадью, и мне было его безумно жалко.
В тот раз я сколотил скворечник, который почему-то белка, да и прочие пернатые твари обходили и облетали далеко стороной. За несколько лет так никто в нем и не поселился.
В прошлом году меня опять обуяла жалость к братьям нашим меньшим. Но в этот раз я был гораздо умнее — не стал замахиваться на столь привередливое и трепетное животное, как белка, а решил сделать скворечник для птичек. Они ведь тоже хотят иметь крышу над головой и пол под жопой, размышлял я, разыскивая в Интернете чертеж самого комфортного птичьего дома. К сожалению, чертежи все отличались однообразием, а их авторы сходились во мнении, что «чем проще, тем лучше», хотя я и был настроен сварганить нечто такое, отчего лица у птиц повытягивались бы от удивления.
И я его сделал. Точно по чертежам. И повесил на березе.
Это было в середине лета. Периодически я смотрел на птичью избушку, но не замечал там каких-либо признаков новоселья, будто все твари занесли его в игнор-лист.
Так прошло лето. Наступила и прошла зима. Зазвенела дождем по голове весна. А птицехаус так и стоял, а точнее, висел невостребованным.
Я уже и голову перестал поднимать, чтобы посмотреть на него, как однажды, поскользнувшись на мокрой траве, упал на спину и, глядя ввысь, с удивлением заметил наглую клювастую морду, торчащую из скворечниковой дыры.
Я лежал на холодной мокрой траве, и улыбка была шире скворечника. Сверху, с жердочки скворечника, на меня хитрым глазом смотрела черная птичья физиономия и сокрушенно качала головой. Во рту она держала какую-то живность.
Новоселье состоялось! И мало того что состоялось, так, наверное, еще и птенцы там внутрях появились!
С этого дня я опять начал периодически закидывать голову назад и наблюдать за перемещением пернатого. Но мои орнитологические наблюдения длились ровно до того момента, когда в очередной раз я поднял глаза и с ужасом заметил, как из скворечника торчит чья-то странная морда. Морда была живая, потому что немного шевелилась. И она была лохматая. И на ней были глаза и нос. Собственно, это все, что торчало из скворечника.
Находясь в неописуемом волнении, я кинулся домой, чтобы поделиться новостью.
