Георгий Эсаул - Рабочий
Что это за девка, если прыгает, танцует, а о детях го-ворит, что не станет рожать, потому что дети балету поме-ха.
Работе в цехе дети не помеха, а балету и песням — помеха?
Во как!
Лёха подумал о том, что он знает большой секрет о своих ботинках, и секрет непременно спрятан в рюкзаке, а, возможно, что в рюкзаке — целая Галактика со звездами и рубинами.
Если в кино Галактику спрятали в кулон, то в рюкзак она подавно влезет, а в Галактике все ответы на секреты: почему папуасы не работают за станками на заводе?
Обрадуется ли Елена, если её место уборщицы на подработке возьмет папуаска с золотым кольцом в носу?
У Елены нет золотого кольца на пальце, и она много раз намекала Лёхе и другим парням, что за золотое кольцо она бы, возможно, сменила гнев на милость.
Но не дарят мужики золото Елене — не дураки же они, чтобы сокровища Земли на бабу цепляли.
Лёха, вдруг, осознал, что очень устал от размышле-ний о папуасах, о балеринах, о ботинках и рюкзаке, столь необходимых на отдыхе.
Он вытер обильный пот рукавом, отметил, что авто-бус остановился, поэтому широко вздохнул перед долго-жданным отдыхом в профилактории — так конь вздыхает перед яслями с овсом.
Коллеги выгружались из автобуса; Лёха подхватил рюкзак, и довольный, что протрезвел, а потому можно без опаски весь отдых пить, вышел из автобуса.
Около колеса возился Митяй, и Лёха отметил, что у Митяя нездоровый цвет лица, что плохо, а Лёха себя чув-ствует великолепно, и наверняка лицо сияет здоровьем и трезвостью.
— Митюха! Оттянемся! Не горюй! Выпьем, отдох-нем! Шашлычок под водочку!
— Отдохнули уже, Лёха! Не прикалывайся! Ну, у те-бя и силища, аж завидки берут!
— Отдохнули? — Лёха осмотрелся по сторонам и вздрогнул, словно станок на ногу упал. — Автобус стоял у проходной завода, но никак не в профилактории «Звезда», до которой три часа езды. — Не понял, что за шутки, Ми-тяй?
— Шутки? Два дня и две ночи не просыхали!
Ты жару давал, всех подгонял — еле живые, ждем, ко-гда о станок обопремся! — Что, не помнишь, Лёха?
Куда уж помнить, даже страшно, если вспомнишь — разрыв сердца получишь.
— Как разрыв сердца? Я ничего не помню: сели в ав-тобус, а потом сразу вылезли, будто нас тротилом подго-няли.
Я думал, что приезжали в «Звезду».
— А понаехали в тризду! — Митяй присел, погладил себя по головке, успокаивал, словно только что выступил с речью перед сенаторами США. — Ты пел, плясал…
— Не пою и не пляшу, не умею!
— С девками зажигал, аж земля горела.
Елена тебе по морде съездила — неужели не пом-нишь, горелый?
Ты ей юбку порвал!
— Елене? Юбку? Я Елену боюсь, как огня в цеху.
— Елена — что! Ты с Валькой ушел в лес, а потом она на карачках приползла, красная, как мухомор, в белых пятнах, но счастливя до смерти.
Говорит, что ты лучше всех в её жизни!
— С Валькой? С какой Валькой? Из столовой?
— Ага, из столовой, и из лесу, и отовсюду она.
— Так ей же за шестьдесят, и страшная, как суп-пюре.
— Ты, Лёха, на страшноту не смотрел, а бабы тебя зауважали, что человека осчастливил.
Уважают теперь и ненавидят, потому что их обошел.
Но бабы — ерунда!
Василию Аароновичу удочки сломал, надувную лод-ку продырявил горящим суком и вконец напоил Василия Аароновича в гроб, хотя Василий Ааронович до того дня вел трезвый образ жизни отшельника из пустыни.
— Я?!!
— Головка от передней бабки!
Ты, Лёха — молодец, завидую я тебе!
Герой завода, итить твою мать!
Сергея Георгиевича целовал, говорил, что уста у него сахарные, отцом родным и сахар-медовичем называл.
А я ведь много не помню — наверно, и другое проис-ходило, как в сказке о Страшиле!
— Стыыыыдноооо!
— Ничего, Лёха, сейчас твой стыд Валька подогреет, к тебе идет, улыбается, словно Луну продала китайцам.
Жених и невеста! Тили-тили тесто!
— Я?!! — Лёха взглянул на Вальку, похожую на фею с благородными целыми зубами и золотым сундуком.
Развернулся на каблуках любимых ботинок, быстро пошел к остановке автобуса, как к спасительной шлюпке, что привезет его на остров с настоящими папуасками.
— Во как!
Жизнь-смерть, во как
Намотало, намотало халат — как ждал с первого под-хода к станку, так и дождался Лёха.
Сплоховал, не подготовился, поставил себя выше ра-бочей дисциплины и техники безопасности труда с дви-жущимися механизмами, словно попал под деся-типудовую балерину.
Утро не предвещало беды: завтрак с яичницей, бу-тылкой «Жигули барное» и стаканом кофе, похожим на гуталин.
На густом кофе знахарки гадают девкам на Судьбу, а Лёха пил гущу и не жаловался до сегодняшнего дня, а надо было бы, как в бане без подруг.
Если бы внимательно посмотрел на гущу, провел бы по ней пальцем, стряхнул, то, возможно, возникли бы сло-ва на кофейной гуще: «Не иди на работу! Внимательней у станка, иначе халат намотает, и тебе — каюк!»
Не читал Лёха по кофейной гуще, но предчувствие томило, поджимало, и наступающая беда дала о себе кос-венно знать, когда в автобус вошли контролеры-шакалы.
Лёха ездил без билета: рабочему человеку не полага-ется бесплатный проездной на все виды транспорта по Москве, даже на один вид транспорта не дают, демократы толстые.
Полицейским раздают проездные, водителям, маши-нистам — тоже проездные бесплатные, и чиновникам — бес-платный проезд по городу Москве, а рабочий парень — шиш с маслом, даже, если парень уже не парень, а — ма-стер, передовик труда (иногда), словно амеба в городе, а не человек в жестких ботинках и с мозолями по всему телу.
В автобусах Лёха ездил бесплатно, словно птица бе-лая лебедь, и сегодня вспомнил, что только у одной птицы лебедь — пенис, а у других птиц пениса нет, даже у страуса нет пениса, и у попугая Жако нет пениса и других причиндалов.
Самкам пенисы не положены, а самец без пениса, все равно, что станок без станины.
У контролеров пенисов нет, потому что они — самки, женщины, но две женщины очень мощные и с требова-тельными взглядами, словно не зайцев в автобусах ловят, а вышли на охоту на чеченских боевиков.
В метро Лёха всегда платил, потому что в метро за турникетами вертухаев больше, чем на красной зоне.
Но в автобусах пролазил под турникетами — слы-ханное ли дело за билет — двадцать шесть рублей туда и еще двадцать шесть рублей после смены обратно домой — так проститутка ездит по клиенту туда-обратно, но за туда-обратно она получает деньги и не платит.
Балерина на сцене тоже бегает туда-обратно, но её туда-обратно отличаются от туда-обратно Лёхи, хотя по-хожи на туда-обратно проститутки.
Никто не платит, только рабочий платит за всех, даже за толстых теток с инвалидностью от ожирения.
Почему толстые тетки живут на хребту рабочего че-ловека, как рыба минога присасывается к тощей сайре?
Утром Лёха имел с контролерами неприятный разго-вор, испортил нервы себе и контролершам — штраф в тыся-чу рублей для рабочего — неподъемная сила, больше зар-платы за день, и Лёха лучше согласится головой в сортир, чем на штраф в тысячу рублей.
Контролерши понимали, что Лёха не заплатит ни штраф, ни за проезд — рабочий вид у Лёхи, но требовали, потому что страдала их репутация, как вертухаек, а верту-хайка от своего не отступит, потому что за ней правда дру-гих вертухаев, и ей необходимо выйти замуж за богатень-кого Буратину, а богатенького лоха можно развести только силой воли.
Но Лёха не богатый, поэтому контролерши беседова-ли с ним вяло, ругались, и высадили, как они считали, на нужной им остановке, хотя Лёха уже приехал на свою — баш на баш, как в японском филиале офиса «Тойота»: кон-тролерши лицо не потеряли, и Лёха не заплатил за проезд.
Спасло Лёху и то, что от него разило вчерашним и добавлен аромат жигулевского сегодняшнего — так модни-ца на духи от Диор напыляет духи от Версаче.
Контролерши ничто не возьмут от выпившего рабо-чего, похожего на шпиндель.
Вроде бы выиграл, но выигрыш похож на выигрыш в лапту — сил потрачено много, нервы дрожат, а впереди трудный рабочий день у станка и в курилке, где Настюха поет.
Вспомнил бы Лёха кофейную гущу, когда подходил к станку, вспомнил бы и контролерш с огромными, как чу-гунные болванки, буферами.
Но помешали Серега, Колька и Митяй — налили по стартовой, накатили, и к станку Лёха подходил веселень-кий, но никакой.
Обо всем он подумал за долю секунды, а глаза фик-сировали намотавшийся халат; сердце отстукивало по-следние секунды жизни, как у минера на сработавшей мине.
Зрение прояснилось, и Лёха не хотел, чтобы оно про-яснилось от алкоголя, а желал, чтобы красиво стало ясно перед смертью, в один миг, когда все вокруг озарено пре-красным Райским светом.
Лёха знал, что попадет в Рай, потому что только ра-бочие попадают в Рай — иначе неправда на Земле перейдет в неправду на Небесах.
