Кристофер Мур - Дурак
Посередине моста она остановила коня, привстала в стременах, сняла шлем и распустила длинные золотые волосы. И улыбнулась надвратной сторожке. Я пригнулся на всякий случай — сам не знаю почему.
— Моё! — рявкнула она, расхохоталась и повела колонну в замок.
«Да, любовь моя, я знаю, но это ведь дурной тон — расхаживать повсюду с армией своей окаянной и предъявлять права на всякую собственность, что подвернется под руку, а? Не по-дамски как-то».
Она была убиться как роскошна.
Н-да, перекусить будет в самый раз. Я чуточку посмеялся над собой и запорхал в большую залу. По пути отвлекался лишь на кульбит-другой.
Вероятно, не лучшая мысль — искать съестного в большой зале. Да я, может, и вообще не за этим туда порхал. Оно и к лучшему. Вместо трапезы на высоких столах возлежали тела короля и двух его дочерей: Лира — на возвышении, где раньше стоял трон, Реганы и Гонерильи — ниже, на полу, по обе стороны.
Корделия стояла над отцом — по-прежнему в латах, шлем под мышкой. Длинные волосы закрывали ей лицо, и я не видел, плачет она или нет.
— Теперь он гораздо приятнее, — сказал я. — Спокойней. Хотя движется примерно с той же скоростью.
Она подняла голову и улыбнулась. Улыбка ослепляла, но Корделия, похоже, вспомнила, что следует горевать, и снова опустила голову.
— Спасибо за соболезнования, Карман. Я вижу, в мое отсутствие тебе удалось не удариться в любезность.
— Лишь постоянно помня о тебе, дитя.
— Я по тебе скучала, Карман.
— И я по тебе, бяша.
Она погладила короля по волосам. Он теперь лежал в той тяжелой короне, которую швырнул на стол меж Корнуоллом и Олбани. Это было так давно.
— Он мучился? — спросила Корделия.
Я обдумал ответ, чего почти никогда не делаю. Можно было бы дать выход ярости, проклясть старика, доказать, что всю жизнь он прожил злобой и коварством, но Корделии бы это ничуть не помогло, да и мне — лишь самую малость. Но все равно уснастить историю истиной следовало.
— Да. Под конец он очень страдал — душой. И от рук твоих сестер, и под бременем раскаянья — он очень сожалел о том, как поступил с тобой. Страдал, да, но не телесно. У него болела душа, дитя.
Она кивнула и отвернулась от старика.
— И не стоит больше называть меня дитём, Карман. Я теперь королева.
— Это я вижу. Потрясные латы, меж тем, — смотрится весьма свято-георгиево. Дракон к ним прилагался, нет?
— Нет. Как выяснилось, к ним прилагалась армия.
— И, очевидно, империя.
— Нет, это мне самой себе пришлось добывать.
— Я тебе говорил: неприятная твоя натура во Франции сослужит тебе хорошую службу.
— Верно, говорил. Сразу после того как сказал, что принцессы годятся лишь на… как ты выразился? Корм драконам да товар на выкуп?
Ну вот она опять — эта улыбка, лучик солнца на обледенелое сердце мое. И, как в отмороженный член, с толпой мурашек в него вернулось чувство. Я вдруг ощутил у себя на поясе тяжесть кисета с последним ведьминым пылевиком.
— Ну-у… да. Нельзя же все время оказываться правым. Подрывает шутовскую убедительность.
— Твоя убедительность в этом отношении уже сомнительна. Кент мне рассказал, что королевства эти пали предо мною так легко из-за твоих махинаций.
— Я же не знал, что это будешь ты. Я думал, явится окаянный Пижон. Где он, кстати?
— В Бургундии, с герцогом… э-э, королевой Бургундской. Оба настаивают на этот титуле. Оказалось, ты и насчет них был прав, а стало быть, и это не идет тебе в зачет как шуту. Я их застала вместе в парижском дворце. Они признались, что друг к другу неровно дышат еще с детства. Мы с Пижоном обо всем уговорились.
— Знамо дело, в таких вещах куда ж без уговора — так или иначе. Уговорили голову и тело королевы расселить по разным адресам?
— Ничего подобного, Карман. Пижон — приличный парень. Я его не любила, но человек он неплохой. И спас меня, когда отец меня вышвырнул, разве нет? В общем, когда все это произошло, симпатии гвардии и почти всего двора я завоевала. Так что если кому и суждено было потерять голову, то не мне. Француз забрал с собой кое-какие земли, Тулузу, Прованс, кое-что из Пиренеев, но если брать в расчет то, что досталось мне, все выглядит честнее некуда. У мальчуганов в Бургундии охренительно здоровый дворец, и они его постоянно отделывают и переотделывают. Вполне счастливы.
— Мальчуганы? Бузотер бургунд пердолит фразера француза? Ей-яичники Одина, из этого выйдет недурственная песнь!
Корделия усмехнулась.
— У Папы я приобрела развод. Вышло довольно начетисто[333]. Знала б я, что Бидон будет настаивать на санкционировании Церкви, ратовала бы за восстановление прежнего Скидочного Папы.
По зале эхом громыхнули распахнутые двери, и Корделия резко обернулась. Взор ее вспыхнул яростью.
— Я же сказала, чтоб меня оставили в покое!
Но то был Харчок — он вздрогнул, будто призрака увидал, и стал пятиться вон из залы.
— Извиняюсь. Прощенья просим. Карман, я тебе Кукана и колпак принес.
Он протянул мне палку и звякнул бубенцами на колпаке, на миг забыл, что на него только что наорали, а потом возобновил обратно-поступательное перемещение.
— Нет, Харчок, не уходи, — сказала Корделия и поманила его к нам. Стража закрыла дверь снаружи. Интересно, что рыцари и прочая знать подумают о королеве-воительнице, которая не допускает к себе никого, кроме двух шутов. Может, решат, что она достойная продолжательница рода скорбных головою.
Харчок чуть помедлил у тела Реганы и полностью утратил всякую целеустремленность. Кукана и колпак он положил на стол рядом, зацепил двумя пальцами подол ее платья и начал приподымать, заглядывая.
— Харчок! — рявкнул я.
— Извиняюсь. — Самородок вздрогнул. Потом заметил тело Гонерильи, перешел к ней. Постоял, поглядел сверху вниз. Вдруг плечи его дрогнули, и уже миг спустя он весь сотрясался от рыданий, силой своею способных выкорчевать ребра из груди. На бюст Гонерильи пролился ливень слез.
Корделия глядела на меня с мольбой в глазах, я на нее — видимо, с чем-то весьма похожим на то же самое. Говнюки мы, и она и я, что не горюем по этим людям, по этой семье.
— Они годные были, — промолвил Харчок. Вскоре он уже гладил Гонерилью по щеке, затем по плечам, по грудям, потом он залез на стол с нею рядом, взгромоздился на тело и принялся ритмично и непристойно всхлипывать. Тональностью и силой звука напоминало медведя, которого трясут в винной бочке.
Я взял Кукана и треснул болвана по макушке. Колотить пришлось, пока он не слез с бывшей герцогини Олбанийской, не нырнул под тяжелую скатерть и не затаился под столом.
— Я их любил, — провыл оттуда он.
Корделия перехватила мою руку, нагнулась и приподняла край скатерти.
— Харчок, друг мой, — сказала она. — Карман не хотел тебя обижать — он просто не понимает, каково тебе. Но все равно приходится чувства держать при себе. Всухую дрючить покойников не подобает, миленький.
— Нет?
— Нет. Скоро сюда приедет герцог, он может обидеться.
— А вторая? У нее герцог помер.
— Все равно это неприлично.
— Извиняюсь. — И Харчок опять втянул голову под скатерть.
Корделия выпрямилась и посмотрела на меня. Закатила глаза, улыбнулась.
Мне ей о стольком нужно рассказать! Как я грешил с ее мамой. Что мы с ней, говоря технически, двоюродные сородичи. Что от этого все может стать… ну, непросто. Но мой инстинкт артиста подсказывал, что сгущать краски не надо, поэтому я сказал лишь:
— Я более-менее угондошил твоих сестер.
Корделия улыбаться перестала.
— Капитан Куран сказал мне, что они друг друга отравили.
— Само собой. Я дал им яд.
— И они знали, что это он?
— Знали.
— Тогда что тут поделаешь? Злобные коварные суки, никуда не денешься. Меня все детство мучили. Ты сэкономил мне время и усилия.
— Они просто хотели, чтобы их кто-нибудь любил, — сказал я.
— Не переубеждай меня, дурак. Ты же их прикончил. Я лишь собиралась отнять у них земли и собственность. Ну, может, еще унизить их прилюдно.
— Но ты же только что сказала…
— Я их любил, — промолвил из-под стола Харчок.
— Заткнись! — хором рявкнули мы с королевой.
Дверь приотворилась, всунулась голова капитана Курана:
— Госпожа, прибыл герцог Олбанийский.
— Мгновение одно — и я его приму, — сказала Корделия.
— Будет исполнено. — Куран закрыл дверь.
Тогда Корделия подошла ко мне совсем близко. Выше она была ненамного, но в латах, а оттого внушала больше робости, чем прежде. Но менее прекрасной она не стала.
— Карман, я разместилась в своей прежней светлице. Мне бы хотелось, чтобы ты меня навестил сегодня после ужина.
Я поклонился:
— Миледи желает историю и комическое представление перед сном, дабы проветрить голову после всех сегодняшних бедствий?
