Кристофер Мур - Дурак
Обзор книги Кристофер Мур - Дурак
Кристофер Мур
Дурак
ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ
Это охальная история. В ней вы отыщете неуместные перепихоны, убийства, трепки, увечья, измены и доселе неизведанные высоты вульгарности и сквернословия, а также нетрадиционную грамматику, неснятую полисемию и несистематическую дрочку. Если все это вам, нежный читатель, претит — проходите мимо, ибо мы намерены развлекать, отнюдь не оскорблять. На сем закончим; если же вы считаете, что вам такое будет по нраву — исполать, у вас в руках идеальная книга!
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Лир — король Британии.
Гонерилья — старшая дочь Лира, герцогиня Олбанийская, супруга герцога Олбани.
Регана — средняя дочь Лира, герцогиня Корнуоллская, супруга герцога Корнуолла.
Корделия — младшая дочь Лира, принцесса Британии.
Корнуолл — герцог Корнуоллский, супруг Реганы.
Олбани — герцог Олбанийский, супруг Гонерильи.
Глостер — граф Глостерский, друг короля Лира.
Эдгар — старший сын Глостера, наследник графского титула.
Эдмунд — побочный сын Глостера.
Затворница — святая женщина.
Кент — граф Кентский, близкий друг короля Лира.
Карман — шут.
Бургунд — герцог Бургундский, ухажер Корделии.
Француз — принц Франции, ухажер Корделии.
Освальд — дворецкий Гонерильи.
Куран — капитан гвардии Лира.
Харчок — подмастерье шута.
Призрак — куда ж без окаянного призрака.
МЕСТО ДЕЙСТВИЯ
Представляет собой более-менее мифическую Британию XIII века; аж с доримских времен здесь валандаются остатки бриттской культуры. Британия охватывает то, что ныне является современной Великобританией, включая Англию, Уэльс, Ирландию и Шотландию, и всего этого Лир король. Условия тут по большей части — если не поясняется иначе — можно считать промозглыми.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
О том мы плачем, что пришли на сцену
Всемирного театра дураков…
Явление первое
Куда ж без окаянного призрака
— Дрочила! — каркнул ворон.
Куда ж без окаянного ворона.
— Дурак ты, что учишь его говорить, если хочешь знать мое мнение, — молвил караульный.
— Я по долгу дурак, йомен, — рек я. Это, знаете ли, так и есть. Я дурак. Придворный шут Лира Британского. — А ты и взаправду дрочила[1], — сказал я.
— Проваливай! — каркнул ворон.
Йомен замахнулся на птицу копьем, и огромная черная дура спорхнула со стены и полетела граять себе над Темзой. Перевозчик в лодке поднял голову, увидел нас на башне и помахал. Я вспрыгнул на парапет и поклонился — к вашим, язви вас в рыло, услугам, благодарю покорно. Йомен рыкнул и плюнул ворону вослед.
На Белой башне всегда жили вороны. И тысячу лет назад, еще до того как Георг II, слабоумный король Мерики, пустил весь мир псу под хвост, вороны там жили. Легенда гласит, что сколько в этом замке будут обитать вороны, столько Англии и стоять. Но все равно — учить птицу разговаривать, наверное, не стоило.
— Едет граф Глостер! — крикнул караульный на западной стене. — С сыном своим Эдгаром и ублюдком Эдмундом!
Йомен подле меня ухмыльнулся:
— Глостер, э? Ты уж не забудь, разыграй ту пьеску, где ты коза, а Харчок — граф, который ее с женой своею перепутал.
— Это не по-доброму будет, — ответил я. — Граф недавно овдовевши.
— В последний же раз при нем показывал, а супружница еще и в могиле не остыла.
— Ну… да. То ж услуга ему была, чтоб бедняга поскорее от горя очухался, нет?
— Да и недурно представил. Блеял так, что я уж совсем было решил — старина Харчок будь здоров тебе затычку раскупоривает.
Я сделал мысленную зарубку: столкнуть караульного со стены, как только выпадет случай.
— Слыхал, он тебя хотел прикончить, да королю челобитную не сумел составить по всей форме.
— Глостер особа благородная, ему на убийство никакие челобитные не нужны — было б желание да клинок.
— Это уж дудки, — сказал йомен. — Все знают — король тебя под особым крылышком держит.
И это правда. Дарованы мне особые вольности.
— Ты Харчка не видал? Раз Глостер тут, представления по королевскому указу не миновать.
Харчок — это мой подручный, тупоумный парняга размерами с тягловую лошадь.
— Пока моя стража не началась, он был на кухне, — ответил йомен.
А на кухне дым стоял коромыслом — стряпухи готовили пиршество.
— Харчка не видал? — спросил я Едока, сидевшего за столом. Он печально глядел на житный подносец[2] с холодной бужениной — королевский обед. Едок был парнишка худой и болезненный — на должность, вне всякого сомнения, его выдвинули по хлипкости телосложения и склонности чуть что падать замертво. Я любил поверять ему свои горести — уж точно далеко не разлетится.
— Как по-твоему, отравлено?
— Это же свинина, парень. Любо-дорого. Лопай давай. Половина мужей английских за такой харч отдала бы ятро, а день еще не кончен. Меня самого подмывает. — Я мотнул ему головой и ухмыльнулся. Бубенцы зазвенели: гляди, мол, бодрей. Я сделал вид, что краду шмат его буженины. — После тебя, само собой.
В стол возле моей руки воткнулся нож.
— Охолони, дурак, — рявкнула Кутырь, главная стряпуха. — Это королевский обед, покусишься — яйца отрежу.
— Мои яйца — ваши, миледи, только попросите, — молвил я. — А вы их на поднос выложите — или мне самому подать в сметане, как персики?
Кутырь фыркнула, выдернула из столешницы нож и отошла к мясницкой колоде потрошить дальше форель. Ее обширный зад перекатывался на ходу под юбками грозовыми тучами.
— Гнусный ты человечишко, Карман, — сказала Пискля, и волны веснушек побежали от ее робкой улыбки. Она помогала кухарке — крепкая рыжая деваха, смеялась пронзительно, а впотьмах бывала щедра. Мы с Едоком частенько проводили приятственные деньки за столом, любуясь, как она сворачивает курам шеи.
Карманом, кстати, кличут меня. Мать-настоятельница так прозвала, нашедши на крыльце обители совсем еще крошкой. Так и есть, статью я не вышел. Могут даже сказать, что я совсем карапуз, но проворства у меня, что у кошки, да и природа наделила меня иными дарами. Но гнусью? Увольте.
— По-моему, Харчок к принцессе в покои шел, — сказала Пискля.
— А то, — мрачно подтвердил Едок. — Госпожа послала за средством от хандры.
— И паршивец вызвался? Один туда пошел? Не готов же еще сопляк. А ежели промашка выйдет, споткнется, на принцессу завалится, как жернов на бабочку? Вы уверены?
Кутырь швырнула потрошеную форель в спуд осклизлого сорыбца[3].
— И распевал еще при этом: «Долг зовет на подвиг». Мы предупреждали, ты его искать станешь, когда сами услыхали, что едут принцесса Гонерилья со своим герцогом Олбанским.
— Олбани тоже к нам?
— Так поклялся же твои кишки по шандалам развесить, нет? — осведомился Едок.
— Не, — поправила его Пискля. — То герцог Корнуолл поклялся. Олбан, сдается мне, собирался его голову на пику насадить и выставить прилюдно. На пику же, правда, Кутырь?
— На пику, вестимо. Вот потеха-то и думать об этом — тогда ты вылитый кукленыш станешь, что у тебя на палочке, только побольше.
— Кукан. — Едок показал на мой шутовской жезл по имени Кукан — последний и впрямь уменьшенная копия моей привлекательной физии, насаженная на крепкую рукоять из полированного ореха. Кукан разговаривает за меня, если даже моему языку потребно превзойти дозволенье вольно говорить с рыцарями да знатью: его башка уже на пике, коли на нее обрушится гнев глупцов и зануд. Тончайшее мое искусство часто канет в оке его предмета.
— Да, это будет сущая умора, Кутырь. Образ прямо-таки иронический — голубушка Пискля насадит тебя, к примеру, на вертел и давай над огнем вращать, а с обоих концов у тебя по яблоку, для цвету. Хотя, должен сказать, сала тут натечет столько, что, глядишь, весь замок спалим. А пока не сгорит, будем хохотать.
Я увернулся от метко запущенной рыбины и одарил Кутырь улыбкой — спасибо, что не нож кинула. Чудесная она женщина, хоть велика объемами и скора на расправу.
— Засим откланяюсь — мне еще слюнявого межеумка искать, коль нам готовиться к вечернему представленью.
Покои Корделии располагались в Северной башне, а скорее всего дойти туда можно лишь по внешней стене. Проходя над заставой главных ворот, я услышал окрик прыщавого йомена:
— Здрав будь, граф Глостер!
Под нами на подъемный мост вступили седобрадый Глостер и его свита.
— Привет и тебе, Эдмунд, выблядок окаянный! — крикнул я через парапет.
