Пьер Данинос - Записки майора Томпсона
4) Безукоризненное знание светского круга и мира знаменитостей
Вероятно, у меня потому нет английского акцента (о чем я говорил выше), что мир англосаксов мне знаком не так хорошо, как этой элите, для которой поездка в Нью-Йорк столь же привычна, как для меня прогулка в Фонтенбло, а без этого вы не сумеете спросить с самым непринужденным видом, если речь идет о зимнем спорте:
— Вы на Скалистые не собираетесь?
Чего бы я не отдал за то, чтобы знать нашу планету, как знают ее эти снобы. Возьмем, к примеру, Америку или Англию. Есть неискушенные простаки, которые тратят свое время на изучение Дальнего Запада, Северной Дакоты или же Оркнейских островов и, исколесив десятки тысяч километров, признают, что многого еще не видели. Не так поступают те высшие существа, о которых я говорю; несколько сотен квадратных метров, где от силы разместились бы пять или шесть парижских округов, позволяют им составить себе полное представление о мире, во всяком случае о мире, достойном, с их точки зрения, внимания. Предположим, разговор заходит о Нью-Йорке или Лондоне… Они, конечно, не станут наивно разглагольствовать о голубях на Трафальгар-сквере или небоскребах Уолл-стрита, а просто скажут (и это будет звучать куда значительней), что встретили Майка на Двадцать первой, или обновили свой набор галстуков и косынок на Джермин-стрит, или же присутствовали при открытии новой галереи на углу Пятьдесят седьмой и Пятой. Знакомство с одним лишь кварталом Манхеттена, размером не больше Вандомской площади, позволяет им судить об Америке с большим апломбом, чем если бы они изучили жизнь индейцев племени «вагупи». Ничто не ускользает от их бдительного ока; шкала социальных ценностей для них открытая книга, она зиждется на совершенно безошибочных показателях, которые я не в силах постичь. В доказательство приведу недавно услышанный мной разговор, где речь шла о семье X, оказавшейся проездом в Нью-Йорке.
— Они остановились в «Уолдорф Астории»… Вам ясно, что они из себя представляют?
— Да… — заметил кто-то из присутствующих, — только в «Уолдорф Тауэре»… в башне отеля!
— Ах, вот как!
Таким образом я узнал, что жить в башне «Уолдорфа» (то есть в одном из тех кубов, которые возвышаются над главным зданием) и жить просто в «Уолдорфе» отнюдь не одно и то же. Это надо знать. Мир снобов представляется мне столь же огромным, сколь и ограниченным…
На пляжах, куда стекаются толпы из Парижа, Мехико, Лондона, Каракаса, может показаться, что здесь собрались одни друзья детства, хотя я прекрасно знаю, что многие вчера еще не были знакомы.
Стоит на горизонте появиться яхте, как сразу же раздается:
— Это Хуан (произносится Ррхуанн), он возвращается с Хиггинсами из Канн!.. Посмотрите-ка, его кливеру здорово досталось!
Другой тут же называет фамилию капитана.
— Это тот, которого они переманили у Соаресов в Пальма.
Третий сообщает фамилию инженера, строившего эту яхту — конечно, в Госпорте или Глазго (многие из этих яхтсменов, которые никогда не назовут яхту только яхтой, a cutter, sloop, yawl или же schooner[207], плавают под британским флагом, это служит прекрасной рекомендацией, так как корабли эти взяты напрокат у англичан, которые летом не пользуются ими).
Я был не совсем точен, говоря фамилии, так как чаще всего называются имена. Послушать этих посвященных, главное на нашей планете не пять материков, а двадцать пять имен[208], которые так же тщательно занесены на карту полушарий их головного мозга, как недвижимая собственность какой-нибудь сельской коммуны — в податной реестр. В какой бы точке света — разумеется, речь идет о высшем свете — они бы ни оказались, они обязательно отыщут кого-нибудь, понятно из числа знаменитостей, кого можно было бы назвать по имени.
— Вот Патрик! Подумать только, он с Дианой!
— Ты знаешь, где Джеймс? Я получил от него телеграмму сегодня утром (теперь уже никто не посылает ни писем, ни открыток), он на Балеарских островах, вместе с Анатолем и Софи.
А спросив у одного из них, что он собирается делать в сентябре, услышите в ответ:
— Я еду к Мари-Лор. Джек (ни в коем случае не Жак) заедет за нами на yawl Каркеров, а затем мы все отправимся на Корфу, где нас будет ждать Алек.
Следует понимать: сперва три недели в имении на юге Франции (Мари-Лор), затем путешествие по морю на яхте, владелец которой весьма охотно принимает у себя на борту гостей-сюрреалистов, и в завершение — охота в Солони и пребывание в маленьком замке эпохи Людовика XIII.
Знать нашу планету в том смысле, в каком знают ее они, уже само по себе дело нелегкое. Но еще труднее, даже рискованно, знать, что надо, а что не надо говорить о ней. Предположим, что речь зашла о Флоренции. Боже вас упаси признаться, что вы в восторге от «Рождения Венеры», знаменитого Флорентийского собора, площади Синьории и гробницы Медичи. В крайнем случае упомяните вскользь холм Сан-Миниато, он все-таки находится в стороне, да и то… «Об этом не говорят», иначе вы покажетесь столь же безнадежно отсталым, как человек, который, возвратившись из Нью-Йорка, рассказывает о Рокфеллеровском центре. В разговоре о Флоренции или Венеции эти ценители стараются обойти название самих городов. Признаться: «Мне очень нравится вид на Понто-Веккьо», может только невежественный провинциал. Это доказывает, что во Флоренции он только то и делал, что осматривал Флоренцию. А ведь куда более изысканно, направившись во Флоренцию или Венецию, ни разу даже не побывать в городе. Неплохо, например, сказать: «Я был во Фьезоле у Аллегра Ру споли ди Руспола… Мы носа никуда не высовывали… Было восхитительно!» В крайнем случае вам еще могут простить посещение Уффици, но лучше не заикаться о Боттичелли. Можно обронить только: «На втором этаже, в одной из комнат, которую хранитель музея открыл специально для нас, есть небольшой совершенно сногсшибательный делла Франческа!»
Надо отдать им справедливость: у этих людей настоящий талант не только находить «дивные» места за пределами города, но и создавать их, если таковых не существует. В Венеции, например, особым шиком считается пообедать в старом монастыре, переоборудованном под ресторан-barbecue (с жаровней), расположенный на острове, добраться до которого почти невозможно, но где зато вы встретите Фергюсенов, Алонзо и Дьютренов. Его отдаленность и невозможность приплыть туда в обычной гондоле определили его успех. Это сразу же смекнул ловкий хозяин: устрой он свой barbecue в самой Венеции, его вряд ли стала бы посещать вся эта привилегированная публика, сочтя это слишком банальным.
Сколько времени продержится эта мода? Трудно сказать. От трех месяцев до двух лет… Достаточно будет ухода метрдотеля, прихоти какой-нибудь кинозвезды, каприза Фергюсенов, променявших его на пицца де Сан-Франческо дель Дезерто (она расположена еще дальше), и место вчерашнего паломничества сегодня выйдет из моды. Эстеты обладают особым чутьем, во всяком случае, они мгновенно узнают, какие заведения сейчас в моде и какие окончательно устарели. В самом Париже колесо моды вертится с такой быстротой, что простым смертным вроде нас не так-то легко за всем уследить. Нередко, когда до нас наконец докатывается эхо очередной моды, бывает уже слишком поздно: «Это уже не то». Терезе захотелось побывать в Pentham Club, где принято заказывать апельсиновый торт и слушать, как гитарист (венгр) исполняет Баха. Как нам сказали, часам к одиннадцати вечера там появляется Шейла — одна из самых очаровательных парижских манекенщиц (ирландка) и оставляет в гардеробе своего укутанного в плед (шотландский) ребенка. Не правда ли, как трогательно? Да, было когда-то трогательно, потому что Шейла там больше не появляется. Теперь ее, кажется, можно увидеть в Cisterna, где едят scampi под томатным соусом и слушают, как музыкант (австриец) исполняет на клавесине Люлли.
5) Чуточку жестокости (сознательной или бессознательной)
Я ждал Терезу в одном из парикмахерских салонов на Елисейских полях. И у меня было достаточно времени (голос у нее был громкий и резкий), чтобы выслушать сетования весьма пышной особы, которую раздирали жесточайшие сомнения: она никак не могла решить, поехать ли ей в феврале в Канны или в Малагу, и поверяла свои заботы маникюрше, одной из тех всегда улыбающихся молодых женщин, которым почти каждый день приходится наблюдать подобные терзания.
— Что бы выбрали вы, Мирей? — спросила дама с тем тактом, которым отличаются люди, обласканные судьбой.
Мирей же, думая о том, что по милости госпожи Понте-Массен она опоздает на свой семичасовой поезд на Нуази-ле-Сек, ответила: «Малагу». Это название в ее представлении ассоциировалось с виноградом. Может быть, она купит его. Завтра.
— Да, пожалуй, Малагу, — согласилась дама. — Но дорога ужасно утомительна! Ох, эти испанские спальные вагоны, вы даже не представляете себе, дорогая Мирей, какие там жесткие диваны! А потом их кофе…
