Константин Шаповалов - Недремлющий глаз бога Ра
И не я один — все были в шоке. В головах не укладывалось, что такой натурализм, такое потрясающее произведение искусства может быть случайным творением природы, калейдоскопом света и теней.
Однако, пришла пора возвращаться к реальности — лезть в гробницу. Веник, во исполнение обещания, пустил бутылочку по кругу, начав с меня.
Я отхлебнул немного и снова к Лисе прицепился, хотел выведать, что она думает о проклятии фараонов.
— Ты хочешь узнать, что нас ждет? — с неудовольствием уточнила она. — Какие тайны скрывает этот могильник? Мне неизвестно. Но, чтобы ты не боялся проклятия, одну тайну я открою: смерть — величайшее благо, благо воссоединения с космосом, а жизнь — тяжкое страдание, горький путь. Жизнь начинается со страданий, когда неведомая сила выталкивает нас, голеньких и беззащитных, в холодный, жестокий, враждебный мир; боль встречает нас на пороге, и сопровождает повсюду, шаг за шагом, ступенька за ступенькой. Наша индивидуальная жизнь — непрерывная череда унижений и оскорблений, хотя, и она дарит известные радости. Но существование человека можно уподобить существованию капли, взлетевшей над поверхностью океана. Пока она летит, в ней отражается вселенная — капля живет индивидуальной жизнью, но в чуждом, не своем мире. Падая и сливаясь с волнами, она умирает как капля, но продолжает жить как единый, безбрежный океан. Океан, понимаешь?
— Почему так? — спросил я. — Откуда это известно?
— Сам все поймешь, — ответила Лиса. — Может быть, очень скоро.
Глава десятая
Успокоила, ничего не скажешь! Я призадумался: хотя ее слова противоречили и науке, и религии, была в них какая-то непостижимая логика — как теорему иногда доказывают "от противного". Поскольку земная жизнь тех, кто пришел "расцвесть и умереть" лишена всякого смысла.
Низшие организмы, возникшие в самом начале эволюции, не знают, что такое смерть. То есть, «извне» каждое отдельное существо можно уничтожить, но естественной смерти у них нет: если амебу содержать в идеальных условиях, выяснится, что она бессмертна. Высшие же организмы несут в себе некий механизм самоуничтожения, похожий на бомбу с часовым механизмом — ген старения. Дотикали биологические часики до момента «Ч», бери лопатку и копай ямку, из списка живущих ты уже вычеркнут.
Человеческий организм изначально запрограммирован на самоуничтожение, из чего следует, что природа не видит необходимости в нашем индивидуальном существовании. Как, например, в индивидуальном существовании амебы. Обидно осознавать такое предпочтение Творца, но, с другой стороны, не будь у товарища Сталина естественных ограничителей, каких бы он дровишек наломал? Это же страшно представить: к нашей дурости, да еще и бессмертие!
Утешившись, я отобрал у зазевавшегося Веника бутылку, сунул в рюкзак и бодро скомандовал "по коням". Мы, конечно, чертовски устали и проголодались, но нервное напряжение придавало сил — всем хотелось поскорее увидеть несметные золотые россыпи.
Фараоны ведь были в Египте живыми богами; тяжким трудом многих миллионов людей их сокровищницы непрерывно и неустанно пополнялись золотом — слиток за слитком, столетие за столетием. Золото добывали в копях, обменивали на товары, изымали в завоеванных странах и брали у соседей в качестве дани; все оно, так или иначе, становилось собственностью фараонов и перекочевывало из сундуков в гробницы, чтобы обеспечить владельцу счастливое, беззаботное существование в загробном мире.
Загробной жизни древние египтяне уделяли особое внимание — в отличие от нас, грешных. Можно сказать, всю свою бренную, земную жизнь они готовились к великому последнему походу: возводили убежища и запасались необходимыми для путешествия в вечность вещами.
А золото являлось символом вечности — мы это понимали, и, без проволочек, полезли в пролом.
Однако, на первых порах действительность разочаровала: вместо ожидаемого саркофага перед нами предстало абсолютно пустое прямоугольное помещение, высотой и шириной в три, и длинной около десяти метров. Вырубленное в скале, оно было оштукатурено, а затем сплошь покрыто красочными фресками и живописными барельефами, изображавшими сцены охоты, рыбной ловли, празднеств и богослужений.
Сокровищ мы не отыскали, но зато прямиком перенеслись из современности в такую глухую древность, которую невозможно было осмыслить — полторы тысячи лет до нашей эры! В Москве медный пятак "времен очаковских и покоренья Крыма" ценится как редкий предмет старины, а тут, на стенах, целый мир живет нетронутым в своей первозданности с тех времен, когда в помине не было ни Москвы, ни Руси, ни всех наших почтенных исторических реликвий.
Мной даже какое-то гипнотическое музейное оцепенение завладело, когда в луче фонарика внезапно появились три грациозные, полуобнаженные флейтистки; их утонченные лица с огромными, широко раскрытыми, миндалевидными глазами и выразительными, изящно очерченными губами, были изображены в профиль, в непривычной манере плоского рисунка — так мог бы рисовать ребенок, талантливый от природы, но не обученный современной технике живописи.
Мы принялись водить фонариками по стенам и потолку, и все новые и новые картины появлялись из мрака, вызывая у нас восхищенные отклики: вот рыбаки в нильских зарослях ловят острогой рыбу, вот охотники охотятся с бумерангом и сетью на птиц. Дикая кошка прячется на прогнувшемся под её тяжестью стебле цветущего папируса, нарядная стая ярких птиц укрывается в ажурной листве акации, среди них красавец удод, оранжевый, с черно-белыми крыльями.
Немного в стороне от сцен охоты и рыбной ловли эпизоды дворцовой жизни: царица, нюхающая цветок во время подношения даров, группы танцующих девушек-акробаток, писец за работой. У всех персонажей тщательно прорисованы не только лица, но и мельчайшие детали одежды, украшения; не забыты даже пенал, чернильница и две запасные кисточки, которые писец держит за ухом. И все это неописуемое великолепие играет, переливается яркими, сочными цветами, ничуть не потускневшими за истекшие века — ощущение такое, будто краска на картинах еще не высохла.
Вдруг Голливуд, поднаторевший за время перелета в египтологии, высветил в углу какую-то картинку:
— Гляди, Химик, падлой буду, Осирис! А вот он Сет, гнида казематная…
Веник стал рядом, говорит скептически:
— А орешь, будто это портрет начальника колонии. Осирису здесь быть положено, а вот если бы ты Карла Маркса с Фридрихом Энгельсом узрел — вот это был бы достойный удивления катаклизм.
— Какой клизм? — не понял дядя Жора. — Я говорю, Сет ползет, вишь, змей подколодный, кольцами свернулся — точь в точь, как в книжке нарисовано…
— Это не Сет, — подойдя к ним, сказала Лиса, — это демон-разрушитель, страж девятых ворот подземного мира. Считалось, что до посмертного суда душа умершего должна пройти через три этапа, которым соответствовали три этапа церемонии погребения.
Первый этап — нисхождение в подземный мир, где живут демоны-разрушители. Необходимо было пройти через девять дверей, каждую из которых охраняют гении. Самое большое испытание — прохождение через девятую дверь, где происходила встреча со змеей, кольца которой означают привязанность к миру. Для того чтобы не утонуть в этих кольцах, символизирующих волны человеческих иллюзий, необходимо было открыть внутренние силы, внутреннее зрение. Поэтому первый этап церемонии погребения назывался отверзанием глаз.
Второй этап — пребывание в сердце подземного мира, где человек встречался с собственной тенью. Демоны тьмы — отражение его недостатков. Эти демоны терзали душу и задача состояла в том, чтобы сила своего света оказалась сильнее своей тени. Магическая сила души, побеждающая любую тень, проявляется через рот, поэтому второй этап церемонии назывался отверзанием рта. С завершением второго этапа умерший узнавал свои сокровенные имена, то есть ту вибрацию, через которую можно было понять кто он такой: откуда пришел и куда идет.
Третий этап — этап преображения, ему соответствовала церемония отверзания сердца. Познание собственного сердца означало победу над пространством и временем, после чего усопшему открывалось истинное понимание всего, что было, есть и будет.
После прохождения всех испытаний, душа в чертоге Маат представала перед ликами богов. Так осуществлялась самая пылкая мечта египтянина для загробной жизни: сделаться небожителем, странствовать среди звезд, которые никогда не стоят на месте, и среди бессмертных планет. Не случайно на стенках саркофагов изображали глаза и двери — это делалось для того, чтобы усопший мог видеть окружающий мир, и мог выходить из своего дворца вечности и возвращаться, когда ему захочется.
Поскольку Лиса говорила по-английски, ни Голливуд, ни Веник, не поняли ни слова. То есть, отдельные слова начальник экспедиции понимал, но связного представления о верованиях древних египтян у него так и не сложилось.
