Константин Шаповалов - Недремлющий глаз бога Ра
— Пакость, — не соглашалась принцесса. — Гадость, фи. Сами клинок теребить.
— Врет, как сивый мерин, — вмешался я. — Прекрасно помню эту вшивую газетенку, стихи были такие:
Из-за острова Циньдао на простор Меконга
выплывают джонки дедушки Хо.
На передней — комсомольский секретарь товарищ Цюй.
Он обнимает дочку уездного начальника гоминьдановца Чжао Чжи, красавицу Сяо Мяо.
Товарищ Цюй выпил чашку ханшина. На лице его играет улыбка.
Красавица Сяо Мяо крутит ручку швейной машинки Зингер
Дядя Жора, испытывавший физические боли от неучастия в разговоре, деликатно кашлянул и, со значением, сказал:
— Китаезы от наших остяков произошли. Когда князь Дмитрий побил татарву на речке Калке…
— Ага, остяки плавают на устюгах, — подгавкнул Веник, обозленный улыбнувшейся перспективой продолжить беседу о китайской поэзии под двуспальным принцессиным одеялом.
Только Голливуд собрался ответить, откуда-то с гор прилетел заунывный, протяжный вой: не человека, не животного, а будто ветер подул в морскую раковину.
Мы переглянулись и стали прислушиваться; через некоторое время завывания повторились. Звук то нарастал и множился, отталкиваясь от горных склонов, то растворялся в лощинах и затихал, создавая впечатление, будто источник движется.
— Это пещерный лев, — авторитетно заявил Веник. — Если хотите, я останусь с вами в шатре, для охраны, а тех двоих положим у входа, на дальних подступах к обороне.
— Это не есть лев, это есть песня бедуин, — огорчила его Лиса. — Бедуин часто петь песню сами себе, просто так. Поэтика.
— Пойду, гляну, че за бабуин-шмабуин здеся бродит, — намотав на руку подтяжки, поднялся Голливуд. — Химик, айдать со мной!
Сопровождаемые беззвучными рукоплесканиями Веника, мы с дядей Жорой вышли наружу и осмотрелись. Залитый лунным светом ландшафт был исполнен мрачного величия. Он обладал какой-то неизъяснимой магнетической силой, вызывавшей и восхищение, и ужас одновременно; такое же смешанное чувство испытываешь стоя над пропастью — бездна манит, завораживает и пугает.
Но если пропасть можно осмыслить, осознать как физическое явление, то этот иррациональный, сюрреалистичный мир попросту выходил за рамки понимания; легче было убедить себя, что попал на съемочную площадку фильма про апокалипсис, чем поверить в реальность происходящего. Сами собой припомнились когда-то прочитанные строки: "…в склоне Эвбейской горы зияет пещера, в нее сто проходов ведут, и из ста вылетают отверстий, на сто звуча голосов, ответы вещей Сивиллы".
— Глянь, Химик! — окликнул меня не столь впечатлительный Голливуд. — Не ту ли бабу ищем?
Я посмотрел в указанном направлении: среди горных отрогов, ясно видимая на фоне черного горизонта, спиной к нам сидела женщина с роскошными, распущенными волосами. В поднятой руке она держала изящный гребень, будто собиралась убрать непослушный локон, но загляделась на свое отражение, задумалась, да так и окаменела. Мы были почти у цели.
Глава девятая
Человек никогда заранее не знает, чем обернется для него то или иное событие. Порой, незначительные обстоятельства (случайная встреча, разговор, или даже единственное, второпях оброненное слово) способны полностью изменить дальнейшую судьбу; уж так устроен мир, пронизанный вдоль и поперек незримыми цепочками причинно-следственных связей.
Каждый поступок, каждое слово, каждая мысль — отдельное звено. Увязываясь друг с другом, они влекут последствия, чаще всего нам неведомые. Нам известны лишь начало и конец загадочной цепи, и то люди далеко не всегда могут их сопоставить. Редко, только когда связь слишком явная: покрыл босса матом — уволили с работы.
Именно поэтому мы, люди — человеки, горазды валить на слепой случай синяки и шишки, относя пироги да пышки на счет собственной предприимчивости.
Однако, случай вовсе не слепой, а, скажем так, прищурившийся: закрытым глазом раздает шансы, а открытым — отнимает. В итоге получается фифти-фифти, пятьдесят на пятьдесят, то есть, каждый получает то, чего заслуживает.
В математике данная особенность известна как закон больших чисел: если монетку подбрасывать десять раз, то результат может быть каким угодно, например, три орла и семь решек, но если подбрасывать десять тысяч раз, то выпадет пять тысяч решек и пять тысяч орлов. Богу богово, вору ворово.
Как свет одновременно является и волной и частицей, также и случай един в двух лицах: он и произвольный фактор, он же и частное проявление закономерности. Если применить сказанное к нашей ситуации, то у чорта на рогах мы оказались закономерно, а дорогу нашли случайно — не обратил бы я внимания на картины аятоллы, куковать нам в этих горах как священным ибисам.
Веник, например, никаких картин вообще не заметил. Были, говорит, какие-то аляповатые обои, а мадонна с гребнем или девочка на шаре — не разглядел.
Между тем не только ракурс, но даже освещение играло определенную роль: утром, при солнечном свете, мадонна превратилась в бесформенную каменную глыбу. Любовников, следовательно, надо было искать во время заката — пейзаж, как я помнил, был окрашен в багровые и розовые тона.
Поэтому днем, вооружившись взятыми в лагере альпенштоками, мы облазили близлежащие скалы и набросали на бумажке план местности; на роль тайного укрытия подходило сразу несколько пещер, но лучший вид на «Роженицу» и "Мадонну с гребнем" открывался с небольшого скального выступа, козырьком нависавшего над глубоким отвесным обрывом.
Никаких признаков тайника на площадке не было: ровный, отполированный тысячелетними ветрами участок глухой известняковой стены. Ни трещин, ни расщелин, ни даже маленького углубления, где можно было бы укрыться. Ничего.
Отсюда, однако, открывался замечательный, почти панорамный вид, и мы решили встречать закат именно здесь — никого не вдохновляла перспектива провести лишнюю ночь в гроте, под завывания бродячего бедуина-шатуна.
Взяли с собой альпенштоки, веревки, стальные колышки, и засели над обрывом, как подразделение горных егерей дивизии «Эдельвейс» — Веник даже песенку по случаю исполнил:
…вир зинд геборн дас мерхен сделать былью,
преодолеть ди шпере унд ди вайт
вернунфт нам дал стальные флюгельхенде,
а вместо херца — аузенбордмотор!
Голосом Кобзона.
Сидим, Веник поет, Голливуд чифирит, я наслаждаюсь красотами природы. Нефертити в гроте, на хозяйстве. Вдруг дядя Жора спрашивает:
— А че шукаем-то? Клад?
— Кабы знать, — говорю. — Может клад, а может ди шпере унд ди вайт на свой филей. Солнце сядет — выясним.
— Понятно, — соглашается. — Но если клад, так он здесь, в стене запрятан.
Мы с Веником переглянулись:
— С чего это ты взял?
— Дык, гляди, — сверкнул Голливуд своей знаменитой фиксой, — края-то ровные, как лобзиком спилены. Ручная работа, к бабке не ходи.
Мы подошли к краю площадки, присмотрелись: все точно, кромка будто ножом срезана! А кое-где даже желобки от клиньев остались — клиньями плиту обломили. Выдолбили отверстия, вставили клинья, полили водой, и плита лопнула строго по периметру. Техника на грани фантастики.
Конечно, не сразу все это в мозгах уложилось. У меня лично сначала было головокружение и смятение духа — от близкого соседства с пропастью, и от важности открытия. Ноги сделались ватными, в коленях родилась противная мелкая дрожь, а окружавшие горы поплыли, плавно стронувшись с оснований, как девушки в русском хороводе.
— Что это вы побледнели, будто Дездемона в первую брачную ночь? — Веник схватил меня за воротник и оттащил от обрыва. — Хунхуза специально обучала меня кун-фу, чтобы я отвечал за вашу безопасность, а вы валитесь в обморок, словно тургеневская барышня на свиноферме. И что я скажу своему сэнсэю? Что гордый русский удмурт сиганул с обрыва, рыдая от неразделенной любви?
Вырвавшись из цепкой клешни, я прислонился к стене, отдышался и постепенно пришел в норму; высота на меня с детства плохо действует, когда с крыши сарая сорвался — пострадать не пострадал, но запомнил на всю оставшуюся жизнь.
— Кубыть, на веревку тебя привязать? — смерил меня недоверчивым взглядом Голливуд. — У нас на зоне был один такой суицидник, Жора Палтус. Федьки Осетрины подельник.
Я отмахнулся, взял альпеншток и принялся долбить стену. По центру площадки, где, как мне казалось, должен располагаться замаскированный вход. Оба спасателя последовали моему примеру.
Острые стальные клювы глубоко входили в известняк, обрушивая под ноги целые пласты похожей на штукатурку породы — над площадкой взвилось и повисло плотное облако известковой пыли. Оказавшись в ней по уши, мы продолжали дружно молотить по скале; не особенно представляя, что должны обнаружить, но надеясь на усердие, которое, как известно, все превозмогает.
