Ману Джозеф - Серьезные мужчины
В глубине души Айян понимал: вольная любовь – чарующее место, кишащее полоумными женщинами. Оттуда обычные мужчины едва уносят ноги. А потом, без всякого предупреждения, этим же мужчинам приходит конец. Из ниоткуда является девушка и мученически сообщает, что беременна, или запомнит навек, что ее всякий раз насиловали, или же явится ее муж с мясницким ножом. Такое в краю вольной любви случается сплошь и рядом. Айян Мани сбежал вовремя – в распахнутые объятия девственницы. Ачарья сбежал в другую сторону.
Опарна узрела своего мужчину в точности таким, каким себе представляла. Он сидел в могучем черном кресле, прекрасное лицо растерянно, как у ребенка. Она устроилась через стол от него и улыбнулась.
Он спросил ее, и в голосе не было ни силы, ни ожидания:
– За что, Опарна?
Она состроила лицо отчаяния, словно надеялась поговорить о чем-нибудь поинтереснее.
– А чего ты ожидал, Арвинд? – сказала она почти сострадательно. – Ты спишь со мной, пока твоя жена не вернется из отпуска, а потом выдворяешь из своей жизни.
– Я думал, ты поняла, – сказал он и, произнеся это, признался самому себе, что не сознает, что именно это означает.
– Нет, Арвинд, – отозвалась она, и слова теперь посыпались спешно и гневно. – Я не поняла. И никогда не понимала мужчин, говоривших мне: «Было славно, однако теперь надо от тебя отделаться».
– И поэтому ты все это устроила?
– Попытайся вникнуть. Мужчины унижали меня всю жизнь. Я не знаю почему, но про мужчин я это помню. И вот я схожу с ума по старику. И он тоже меня бросает. Я тебя убить хотела. Правда. – Она вперилась в свою ладонь и тонкие пальцы, которые, как ей показалось, выглядели чуточку слишком костлявыми и постаревшими.
Он не узнавал сидевшую напротив женщину. Он мучительно сострадал ей, но потом вспомнил: уничтожение-то грозит сейчас ему.
– Что же нам теперь делать? – спросил он робко.
– С нами все кончено. Вот и все. С обоими. Твоей репутации крышка. А меня больше никто не наймет, – сказала она буднично. – Все плохо, Арвинд. Даже если ты станешь вопить с верхушки водонапорной башни, что ты невиновен, с тобой все равно все кончено. Даже на твою долю хватит стервятников, желающих тебя добить. Они уже знают, что им делать.
– То есть в пробе ничего не было?
– Ты сейчас об этом волнуешься? Были ли в пробе пришельцы? Какое хамство.
– Говори, Опарна, было ли что-то в пробе?
– Ничего там не было. Воздух.
Ему показалось нелепым, что сейчас для него мучительнее всего был провал Шаровой миссии. Он отвернулся к окну и попытался смириться с ударом поражения. Ему хватало мужества принять наказание Опарны и мудрости понять, что такова природа любви – не знать соразмерности ни в дарах, ни в расплате. Но понимание, что ему теперь придется отказаться от радости и облегчения, какие обрел он, найдя в стратосфере пришельцев, сокрушило Ачарью. Он заподозрил, что второй попытки может не случиться. И впервые в жизни познал страх унылого, порожнего будущего.
Он подошел к окну и глянул на спокойное море. За спиной он ощущал присутствие Опарны. Ему было не странно, что они – вместе, но без единого слова, как старая пара, которой не нужны речи. Оба не отрываясь смотрели в окно, однако никогда прежде, даже своими первыми нагими взглядами в подвале, не проникали они друг в друга так глубоко.
Когда наконец она заговорила, то была лишь разновидность тишины, словно шум моря и песни птиц. Он услышал, как она мечтательно рассказывает о своем волнении, когда прибыл пробоотборник, и о надеждах, что в нем отыщет ему повод для счастья.
– Мы произвели все мыслимые проверки, Арвинд, – сказала она, – и когда я начала понимать, что там ничего нет, знаешь, что я сделала? Я четыре дня не выходила из лаборатории. Четыре дня и четыре ночи, без перерывов, я проверяла и проверяла, потому что не хотела тебя печалить. Но на четвертую ночь что-то случилось. До меня что-то дошло. Словно я внезапно пробудилась от дурацкого сна. И мне стало так стыдно. Я спросила себя, отчего я так цепляюсь за мужчин. Вот старый мерзавец, причинивший мне столько боли, а я тут с ума схожу, лишь бы его осчастливить, как дура ищу что-то в дурацком стальном ящике. Я так на себя разозлилась, Арвинд, – и на тебя, и вообще на все.
И вот под покровом утренних сумерек она загрязнила образец микробными культурами, какие нашлись в лаборатории. Это ее утешило. Она сказала, что от мысли полностью его погубить она почувствовала себя и сильной, и в кои-то веки умной.
Они вновь терпеливо умолкли в противоестественном единении. А затем он услышал, как ее легкие шаги удаляются из кабинета. После этого он простоял у окна много часов подряд. Голуби прилетали, восторженно присаживались на подоконник, но пугались его призрачного взгляда. Внизу, на дорожках вокруг главного газона, ученые сбивались в кучки. Их возбуждение, замаскированное под потрясение, ни с чем было не перепутать – в точности так же гостей на похоронах развлечение смерти переполняет ужасом. Ачарья начал понимать загадочное хладнокровие мужчин, ведомых на эшафот. Его всегда завораживала их ровная походка и сила ног, что несли их неуклонно к полому деревянному пьедесталу. И вот теперь он переживал почти то же. Внутри – тошнотворный, обессиливающий страх, от которого пахло гноем. Но, как и осужденные, идти Ачарья мог.
Звонки начались под вечер. Ачарья предоставил телефоны самим себе. То и дело заглядывал Айян – сообщить, что старые друзья и журналисты звонят и умоляют о разъяснениях. В приемной скапливались посетители, и их бормотание постепенно перерастало в первые шумы надвигавшейся бури.
– Что же нам делать, сэр? – спрашивал Айян.
Новость о письме Опарны полетела по миру, заражая всякого хоть сколь-нибудь заинтересованного. Копии письма невесть как начали сыпаться во входящие журналистам и ученым, с темой письма «Индийский Усок» – Ачарью уже сравнивали с опозорившимся южнокорейским ученым Хваном Усоком, обнародовавшим вымышленные революционные открытия в исследовании стволовых клеток. Блоги полнились возмущенными причитаниями о современной науке, изобилующей фальшивками, более сострадательным анализом, отчего вдруг великий ученый пал так низко, и бесстрастными опровержениями старых зубров, отказывавшихся верить, что Ачарья на такое способен. В письме Опарны им явственно виделась месть разъяренной женщины. Но всем, так или иначе, хотелось считать, что Арвинд Ачарья повержен. Хмурые телерепортеры у крепостных ворот Института рассуждали о потрясении, постигшем научное сообщество.
Астроном в сиянии славы, обнаруживший пришельцев, сбит в полете красавицей-коллегой, заявившей, что она по его указке подделала результаты исследований. Вот это история.
* * *Разбирательство назначили в комнате без окон. Бежевый, отчего-то безупречный ковер, молчаливая отчужденность. В отличие от прочих соборных пространств Научно-исследовательского института, где обширные овальные столы сообщали стульям вокруг себя равенство – по крайней мере, до того, как их занимали неисправимые спесивцы, – эту замыслили с явной целью: отчитывать. За красновато-бурым дубовым столом с одинокой розой, выглядывавшей из узкой белой вазы, сидели с торжественностью, которой сами себя наделили, пятеро мужчин. Все стулья из комнаты вынесли, оставив всего два, и вид у них был чрезвычайно строгий, без подлокотников, и их, унылые, развернули сиденьями к судьям.
Опарна вошла с продуманной улыбкой на грани мрака и удали. На ней были небесно-голубые шальвары и сорочка. Волосы ниспадали томными локонами. Она увидела мужчин за столом – сокращенный вариант Тайной вечери, – и ее неумолимо потянуло расхохотаться. Басу – черный костюм, красный галстук – по центру, Намбодри – справа от него. Остальных троих она не знала. Этим, должно быть, за пятьдесят.
Здороваясь с Опарной, мужчины поднялись один за другим.
– Пожалуйста, садитесь, – великодушно предложил Басу. Она села на один из двух суровых стульев и задумалась, откуда этим мужчинам известно, как это все надо обустраивать. Подобное расследование не имело прецедентов, но они знали, как именно расставить стол и стулья. Опарна попыталась вообразить, что произойдет, когда появится Ачарья. Они вдвоем, вместе, в этой комнате, на этих стульях, будут смотреться словно скверная пара на семейной консультации. И она вновь постаралась не расхохотаться.
Далее она подумала, как с этой ситуацией разбирались бы женщины. Если бы присяжных набрали из женщин с менопаузой? Жуткая мысль. Они бы разделали ее в два счета. Но комиссия из стареющих мужчин – это легко.
– Вы, разумеется, знакомы с господином Джаной Намбодри, – произнес с изяществом Басу и представил остальных троих больших ученых из разных делийских институтов. Они смотрели на нее едва ли не почтительно или даже благодарно, не разберешь, и, несомненно, разделяли общую печаль.
