Елена Лактионова - Вот пришел папаша Зю…
— Мы с Михаилом Сергеевичем решили уйти из большой политики, — выдал Борис Николаевич, обмакнув в остатки пива спинку тарани.
— Насовсем, — согласился Гробачёв, швырнув на стол обглоданный хвост.
— На рыбалку! — воскликнул Ёлкин, облизывая пиво со спинки.
— За грибами! — поддержал его Гробачёв и заглянул в пустую кружку.
— Мужики, не пора ли нам это дело отлить? — внёс серьёзное предложение Лужников, тяжёлым взглядом шаря по сторонам. — Вон там, за углом.
Троица с трудом поднялась из-за столика и гуськом, держась за попадающиеся на своём пути стулья и чьи-то плечи, прошествовала за угол.
— Мужики, предупреждаю: туалет платный, пятьдесят копеек с носа, — разъяснил и. о. городничего Лужников.
— Обдираловка! — возмутился Гробачёв.
— У, сатрап! — Ёлкин поднёс к носу Лужникова тяжелый кулак. — Ты мне брось свой дикий капитализм, понимаешь.
— Ни слова о политике! — напомнил Гробачёв.
— Пусть этот буржуй свою нужду за пятьдесят копеек справляет, — обиделся Ёлкин. — А мы, простой народ, понимаешь, и забесплатно отольём.
Борис Николаевич направился к ближайшим кустам. Михаил Сергеевич последовал за ним. Юрию Михайловичу, чтобы не отстать от вновьприобретённых друзей ничего не осталось, как, поглубже надвинув на лоб кепку и озираясь по сторонам, пересечь границу осеннего скверика. Но как только он раздвинул кусты, глазам его представилась любопытная картина.
Эта удалённая часть сквера, представляющая собой небольшую полянку, использовалась простым народом исключительно как альтернатива «буржуйскому» платному туалету. Трава здесь давно не росла, а чахлые кустики едва прикрывали срамоту его пользователей. Посреди полянки Юрий Михайлович к своему удивлению обнаружил некое скопление народу, мужского, разумеется, кому-то внимающего. Он подошёл ближе и увидел стоящего на кочке и ораторствующего Григория Явленского. Он был одет в длинную, до пят, чёрную сутану с белым воротничком, на манер протестантских священников. В руках он держал книгу со множеством закладок. «Молитвенник, наверное, — отметил Лужников. — Или Евангелие».
— Вы поступили неправильно, отдав свои голоса Зюзюкину, — выговаривал Явленский пастве. — Теперь вы имеете то, за что голосовали. Вы сами проголосовали за такую свою жизнь. Так вам и надо. Вот если бы вы отдали свои голоса за другого кандидата — за меня — вы имели бы другого президента. То есть, меня. Если бы вы голосовали за меня, то поступили бы правильно. Если бы вы выбрали меня президентом, всё было бы совсем по-другому. Было бы правильно.
— Как «правильное пиво»? — поинтересовался кто-то из паствы.
— Ещё лучше. Я же вас учил, чтобы вы голосовали за меня. А вы меня не послушались, и не выбрали. Вы поступили неправильно.
— А что лучше: правильный президент или «правильное пиво»? — снова поинтересовался тот же голос.
— Правильный президент лучше, — уверил Григорий Явленский. — Потому что при правильном президенте будет много правильного пива.
— Ай-яй-яй, что же мы наделали! — сокрушилась паства.
— Вы получили того президента, за кого голосовали, — терпеливо объяснил Явленский. — Теперь вы будете без правильного президента и без правильного пива.
Паства сокрушённо молчала — пожалуй, больше сожалея о потере правильного пива.
— Никак Григорий в монахи подался? — подошёл к Лужникову Ёлкин.
— Это он от отчаяния или в знак протеста, я так понимаю, — предположил Гробачёв.
— Кабы только не сбежал Григорий из своего монастыря, — усмехнулся Лужников. — От беглых Гришек много смуты на Руси.
Когда Явленский, окончив свою обличительную проповедь, гордо и независимо прошествовал мимо трёх друзей, они смогли рассмотреть молитвенник Григория, прижатый к груди и с заложенным в него пальцем. По чёрному бархатному переплёту молитвенника шла тиснёная золотом надпись:
Пятьсот и один день Программа Спасения
Танец маленьких лебедей
Подходя к своему дому, Ёлкин и Гробачёв обнаружили ещё одну небольшую толпу возле своего подъезда.
— Никак очередной пастырь пасёт своих овец, — предположил Михаил Сергеевич.
— Своих баранов, — буркнул Ёлкин.
Нехорошее предчувствие кольнуло ему сердце. И оно не обмануло его.
Подойдя ближе, друзья ахнули: на старой липе, что росла в палисадничке под окнами, висели два тряпичных чучела — одно Ёлкина, другое — Гробачёва. Чучела были подвешены на верёвке за шею, а руки их были связаны сзади. На груди обоих красовались таблички с надписями. У Ёлкина было написано: «Он был демократом», а у Гробачёва: «Он начал, а Ёлкин докончил разваливать Советский Союз». Обе таблички были подписаны: «пучки».
Народ глазел на повешенных, читал таблички и гадал, кто такие пучки. При появлении прототипов повешенных, народ возбудился ещё больше, расступился и стал ждать реакции.
Ёлкин пришёл в бешенство. Чучела висели достаточно высоко, чтобы самому снять их.
— Это же террор начинается, Михаил Сергеевич! — окончательно рассвирепел Ёлкин. — Самый настоящий красный террор, понимаешь!
— Я так полагаю, что не красный, а коричневый, Борис Николаевич, — поправил совисельника Гробачёв. — Я бы даже так сказал: красно-коричневый. — И про себя подумал, что, видать, совсем без политики им не обойтись.
Ёлкин, заскрипев зубами, быстрым шагом направился домой. Гробачёв попытался удилищем снять повешенного друга, но безуспешно.
Мрачнее тучи ворвался Ёлкин к себе в комнату. Тут его ждал новый удар.
— Папа, кажется, у них началась тотальная централизация, — тревожно сказала Татьяна, кивнув на включённый телевизор. — Большинство газет уже отменены, за исключением двух-трёх прокоммунистических. Газетные киоски завалены только «Правдой» и «Советской Россией». По первому каналу весь день крутят «Лебединое озеро» как во времена путча.
Борис Николаевич подлетел к телевизору. По всем каналам бегущей строкой один и тот же текст гласил: «Уважаемые товарищи! В связи с реконструкцией нашего канала просьба переключиться на основной, центральный канал». Ёлкин переключился на основной, центральный канал. Танец маленьких лебедей приветствовал его.
Это был предел. Борис Николаевич зарычал как медведь и со всей силы трахнул кулачищем по телевизору. Маленькие лебеди подпрыгнули, закружились в фуэте и посыпались на землю умирать.
— За что?! — вдруг отчаянно рыкнул Ёлкин во всю глотку. — ЗА ЧТО ??!!
Его рык услыхали жильцы во всех комнатах и содрогнулись. Они решили, что за их соседом уже нагрянули люди из органов и перед тем, как увести, избивают ногами. Михаил Сергеевич понуро сидел на диване в своей комнате, и весь его вид говорил, что следующая очередь будет за ним.
— За что я столько лет боролся?! — продолжал отчаянно взывать Ёлкин. — Сколько жизней наших россиян положил и чуть свою не угробил, понимаешь! А какие-то пучки меня повесили!
— Боря, может, это подростки похулиганили? — робко предположила Наина Иосифовна.
— Подростки?! Не-ет… Ты видела, что они написали на табличках? Красно-коричневые фашисты! И это, так сказать, репетиция.
— Не волнуйся так, тебе нельзя волноваться, — снова попыталась утихомирить мужа Наина Иосифовна. — Иди лучше пообедай.
— Не могу я есть, когда меня только что повесили! — снова рассвирепел Ёлкин. — Кусок в горло не лезет! Ная, как ты можешь говорить о еде в такой момент?!
— Папа, не гони волну! — встала на защиту матери Татьяна. — И, пожалуйста, не устраивай истерик. Всё утрясётся.
— И это говорит мне моя дочь?! Уйди, ты недостойна своего отца! Предатели! Вам хорошо рассуждать, это не вас повесили!
Ёлкин с досадой направился к двери, открыл её — и кучка перепуганных жильцов, не успевших отпрянуть, в испуге уставилась на него.
— Вы что тут делаете, швабры?! — рыкнул на них Ёлкин.
— Вы, товарищ Борис Николаевич, не больно кипятитесь-то! — осадила его божья старушка Ниловна. После всех демонстраций и пикетирований, в которых она участвовала, она ужасно осмелела. — Чем вам коммунисты плохи? Лишь бы войны не было.
— Лишь бы войны не было?! — оторопело переспросил её Ёлкин. — Вот! Вот за что я боролся: чтобы людям кроме убогого «лишь бы войны не было» ещё чего-то захотелось. Чтобы они… чтобы вы… нормальной человеческой жизни захотели!.. Чтобы жили по-человечески!.. Эх! — сказал он в сердцах.
Он снова ворвался в комнату и поспешно стал натягивать куртку.
— Боря, ты куда?! — заволновалась Наина Иосифовна.
— Нужно начинать всё сначала, — решительно сказал Ёлкин. — Нужно поднимать массы! — И, воинственно выкрикнув: — Сарынь на кичку! — выбежал из квартиры, грохнув дверью.
— Боря!
— Папа!
— Борис Николаевич! — неслось ему вслед.
