Елена Лактионова - Вот пришел папаша Зю…
— Господа! Или, по новым коммунистическим правилам — товарищи! — обратилась к экс-президентам мадам, лукаво посмотрев на обоих. — А у меня идея… — и Харита Игнатьевна вдруг поманила пальчиком обоих мужчин к себе в комнату.
Гробачёв с Ёлкиным недоумённо переглянулись.
— Идёмте-идёмте, Михаил Сергеевич, Борис Николаевич! — Харита Игнатьевна распахнула дверь своей комнаты, приглашая войти.
Михаил Сергеевич, как истинный галантный кавалер, не могущий отказать даме, прошёл первым. За ним неуклюже последовал Борис Николаевич.
— Друзья мои! — снова обратилась к экс-президентам Харита Игнатьевна, когда за ними закрылась дверь. — Идея у меня вот какая: я хочу вас помирить! Ну сколько можно портить друг другу жизнь?
И, видя, что оба стоят буками, подошла к ним и взяла за руки.
— Господа, ну что вы стоите, как два бычка? Ну? Давайте, как мирятся дети: возьмите друг друга за мизинцы… — Харита Игнатьевна подошла к мужчинам, сцепила мизинцами их опущенные руки и немного покачала их из стороны в сторону. — Теперь повторяйте за мной: «мирись-мирись, больше не дерись»! Всё! Теперь вы снова друзья и никогда больше не будете враждовать друг с другом! — И Харита Игнатьевна разбила своей рукой мизинцы Елкина и Гробачёва. — Теперь мы по этому случаю выпьем шампанского…
Харита Игнатьевна достала из холодильника бутылку «Советского» и стала разливать по фужерам.
«Откуда у неё дефицитное шампанское?» — подозрительно покосился на бутылку Ёлкин.
«Наверняка из валютного магазина», — отметил про себя Михаил Сергеевич по тому же поводу.
Харита Игнатьевна поднесла фужеры мужчинам, чокнулась с каждым, со значением глядя поочерёдно в глаза каждому, и заставила их выпить на брудершафт. Борис Николаевич упрямился и смотрел исподлобья. Михаил Сергеевич стоял некоторое время, опустив уголки губ, а потом обратился к Ёлкину с краткой речью на двадцать минут, в которой в сжатой форме охарактеризовал изначальные их благожелательные отношения с последующим не слишком благоприятным их развитием на фоне взаимного соперничества, индивидуальных черт характера и отношения к реформам. В заключение Гробачёв сказал:
— Действительно, Борис Николаевич, навоевались мы с тобой столько, что на всю жизнь хватит. И оказались в результате наших боёв в одной коммунальной квартире: я когда ещё говорил, что мы в одной лодке, помнишь, Борис Николаевич? Я так думаю, что нам с тобой больше делить нечего: власть в квартире, я так понимаю, принадлежит пахану Железе, и отдавать её он никому не собирается. А делить друг с другом коммунальные влияния — это нам с тобой, Борис Николаевич, я думаю, не по рангу. Я готов выпить с тобой, так сказать, на брудершафт и протянуть тебе свою дружескую руку.
Ёлкин упрямо вздохнул.
— Борис Николаевич, — игриво обратилась к нему Харита Игнатьевна, — ну не будьте букой. Нехорошо отвергать протянутую вам руку для примирения. Поверьте мне, вы вполне могли бы быть друзьями. Вы вместе так прекрасно смотритесь!
Ёлкин, всё ещё глядя сердито, вдруг начал улыбаться. Улыбка его становилась всё шире и шире, наконец он, впрямь как молодой бычок, собравшийся бодаться, нырнул рукой с фужером шампанского под локоть Михаила Сергеевича.
— Только чур, уговор, — сурово сказал Ёлкин, — никаких разговоров о политике!
— Согласен, Борис Николаевич!
И Михаил Сергеевич с Борисом Николаевичем выпили шампанское на брудершафт к великой радости Хариты Игнатьевны. Она заставила их расцеловаться, крепко пожать друг другу руки и говорить теперь друг другу «ты» (впрочем, Михаил Сергеевич в этом смысле опередил события).
— Михаил Сергеевич, хочешь, я тебя в теннис играть научу? — щедро предложил Ёлкин. — У меня и вторая ракетка есть.
— Э-э нет, Борис Николаевич, — возразил Гробачёв. — Это не для меня. Мне бы что-нибудь поспокойнее. Например, по лесу побродить с корзиной.
— Ну-у, поспокойнее — это не для меня, — сказал Ёлкин. — Не больно-то люблю я это спокойствие. Рыбалочку разве что.
— На рыбалку и я согласен! — пришёл к консенсусу Михаил Сергеевич. — А от политики — честно скажу, Борис Николаевич, я устал.
Последнее признание Михаила Сергеевича было вызвано тем обстоятельством, что ему вернули его заявление о приёме в КПРФ из первичной организации, куда он обратился по совету Зюзюкина.
В знак исторического Примирения Михаил Сергеевич подарил Ёлкину замечательную гавайскую удочку, а Борис Николаевич сначала хотел было подарить своему новому другу теннисную ракетку, но, посовещавшись с Малым Женским Советом, подарил ему большую корзину для грибов.
Эх, яблочко, куда ты котишься?
На следующий же день, чтобы отметить своё Великое Примирение, Ёлкин и Гробачёв решили вместе отправиться на рыбалку. Софку с собой не взяли: место, где можно разживиться червями — под кирпичами, обрамляющими дворовую клумбу — Борис Николаевич давно проведал сам.
Один был крепкий уговор у экс-президентов: ни слова о политике! О чём угодно — о погоде, рыбной ловле, жёнах и родственниках, но только не о политике. И слово своё оба держали.
Такого сухого тёплого октября, как в этом году, в Москве давно не было. Голубое небо плескалось в Москве-реке, и жёлто-красные листья цеплялись за поплавки. Михаила Сергеевича Раиса Максимовна заставила надеть шляпу, а непокрытую шевелюру Бориса Николаевича, такую же серебристую, как сверкающие на солнце рыбёшки, трепал лёгкий ветерок.
На обратном пути, проходя мимо пивного ларька, оба экс-президента переглянулись и молча, будто по команде, направились к нему.
— Я угощаю, Борис Николаевич, — Михаил Сергеевич жестом остановил Ёлкина, полезшего было в карман.
— Ну чё, у меня денег что ли, нету, — самолюбиво сказал Борис Николаевич. Хотя деньги на карманные расходы ему выделяла Татьяна из скудного семейного бюджета, основанного в основном от продажи утюгов. — На кружку пива уж найду мелочишко.
— Сделай одолжение, Борис Николаевич, — попросил Гробачёв. — Позволь мне тебя угостить пивком.
— Ладно уж, — нехотя согласился Борис Николаевич, решив в самое ближайшее время перещеголять друга в угощении.
Когда Михаил Сергеевич принёс две кружки пенистого пива, и друзья сделали по паре глотков, Борис Николаевич вдруг подозрительно покосился на Гробачёва:
— А откуда это у тебя, Михаил Сергеевич, деньжонки водятся? Может, тебе персональную пенсию не задерживают?
— Это вопрос политический, Борис Николаевич, — уклонился от коварного вопроса Гробачёв, слизывая с верхней губы пенку. — А на политические темы — у нас уговор.
— Политический, так политический, — не стал возражать Ёлкин. — А я думал, что экономический.
Оба снова отхлебнули из кружек.
— Эх, тараночки к пивку не помешало бы, — мечтательно произнёс Ёлкин.
— Или солёных креветок, — добавил Гробачёв.
— Михаил Сергеич, Борис Николаич! — окликнул вдруг дружков знакомый голос.
Оба обернулись. Через два столика от них не спеша потягивал пивко бывший московский мэр, теперь временно исполняющий обязанности городничего до новых, коммунистических выборов, Юрий Михайлович Лужников. Он был в неизменной кепочке, неприметный, без свиты, ничуть не отличаясь от толпящегося здесь люду.
— Сделайте одолжение, — пригласил он жестом экс-президентов. — Тараночки к пивку не желаете ли?
Вообще-то с Лужниковым они прежде не больно-то якшались, да чего уж вспоминать… Теперь все равны, все опять — товарищи. К тому же тараночки хочется…
Гробачёв с Ёлкиным переглянулись и, захватив свои кружки, пересели к Юрию Михайловичу. Тот достал из внутреннего кармана куртки две жирные тарани и щедрым жестом бросил на стол:
— Угощайтесь! Свою-то не скоро насушите, — кивнул он на небогатый экс-президентский улов. — На что берёт?
Разговор пошёл исключительно о рыбалке, где, что и на что ловиться, где продаётся хороший мотыль, и что лучше идёт на мормышку.
Взяли ещё по кружке пива.
— Эх, Борис Николаевич, Михаил Сергеевич, — совсем раздобрел Юрий Михайлович, — я ведь такие места в Подмосковье знаю! У меня и лодка есть. Давайте как-нибудь махнём с ночёвкой на вечерний и утрешний клёв, а? Палатку возьмём, примус, ухи наварим.
— Замётано! — авторитетно сказал Гробачёв.
— Молоток! Предложение принимается, — согласился Ёлкин.
— Только чур: ни слова о политике! — поднял палец Лужников.
— О политике — ни слова, — согласился Ёлкин, заметно соловея.
— Вот что я вам скажу, — глубокомысленно изрёк Гробачёв, обсасывая тараньин хвост, — а зачем вообще эта политика? Лично мне она надоела. Это моё такое мнение. Надоела — и всё.
— Мы с Михаилом Сергеевичем решили уйти из большой политики, — выдал Борис Николаевич, обмакнув в остатки пива спинку тарани.
