Ману Джозеф - Серьезные мужчины
Ему придется отвечать на этот вопрос за какие-нибудь тридцать секунд, чтобы заработать шанс выбиться среди мальчиков, которых лет с семи пичкали микроэлементами и упражняли отвечать именно на такие вопросы, – эти мальчики посещали репетиторов и запоминали все подряд формулы на свете еще до того, как научились онанировать, родители шептали им в уши, каждый день их жизни, ответ на решающий вопрос: «Кем ты хочешь стать?» Ади придется сражаться с ними за кусочек будущего, которое божьи люди неуверенно порицали как «материальный мир», – в точности за то место, какого любой отец желает своему сыну. Ади, вопреки трудностям нищеты, придется как-то найти способ пробиться в инженерный колледж. И сделать все для того, чтобы ни дня своей жизни инженером не проработать. Ибо все будут ему говорить, что настоящие деньги – они в управлении бизнесом.
И вот так, еще до окончания курса по инженерному делу, он начнет все заново и приготовится биться с тысячами тысяч мальчишек, подобных ему, на очередных вступительных экзаменах. Когда наконец все одолеет и превратится в нежить, полностью забудет, чего он на самом деле хочет от жизни, светлокожие соседи по общежитию будут смотреть на него с печальной ухмылкой и перешептываться, что этот вот получил место по 15-процентному лимиту для далитов. «Повезло гаду», – станут они говорить.
Айян поднялся со стула и еще раз обдумал свое решение. То, о чем он собирался потолковать с Ачарьей, – безумно, однако не безумнее жизни. Последняя игра, сказал он себе. Последнее трепыхание в его однокомнатном жилье, прежде чем они полностью привыкнут к неизбежности будущего, которое он только что со всей ясностью увидел.
Ачарья сидел императором, упокоив громадные руки на подлокотниках трона, и взгляд его блуждал в сиянии небесных сфер, кои, возможно, чуть склонились от чести быть воображенными столь величественным умом.
– Сэр, – сказал Айян.
Ачарья кивнул, пялясь в голую стену.
– Я хотел просить вас кое о чем.
– Просите скорее.
– Мой сын Ади все время говорит о вас. С тех пор как вы познакомились, он просто с ума сходит. Даже во сне бормочет про Институт. Хочет сдать экзамены сюда.
Ачарья кивал быстрее, уже раздражаясь.
– Вы сказали ему, что нужно сдать единый вступительный экзамен, – сказал Айян. – Я понимаю, сэр, что это смахивает на шутку, но он очень серьезно к этому отнесся. Говорит, что хочет сдать этот экзамен.
– Так пусть, – сказал Ачарья.
– В этом году. Он хочет сдать его в этом году.
– В апреле?
– Да, сэр.
– Вы спятили?
– Я понимаю, что так оно выглядит, сэр. Но сын говорит, что сдаст его.
– И чем же он хочет заниматься после этого?
– Математикой, думаю.
– Он так сказал?
– Да.
– Айян, вы всерьез предполагаете, что я допущу десятилетку сдавать ЕВЭ?
– Ему одиннадцать, сэр.
– Все равно безумие.
– Это целиком и полностью на ваше усмотрение, сэр.
– Он, может, и исключительный мальчик, Айян, но этот экзамен сдают десять тысяч не самых тупых выпускников вузов. И лишь сотня проходит.
– Я понимаю, сэр. Просто подумал, что лучше все же спросить. А еще я знаю, что, по правилам, претендент должен быть по меньшей мере выпускником вуза, чтобы получить допуск к экзамену.
– Да ладно правила. Я просто считаю абсурдным допускать одиннадцатилетнего мальчика к этому экзамену.
– Я думал, что все же стоит спросить, – он так рвется.
– Ни за что, – сказал Ачарья, несколько позабавленный мыслью, что малыш может участвовать в Институтском вступительном экзамене. – Единый вступительный экзамен – не игрушка для развлечения детей, – добавил он.
– Я понимаю, о чем вы, сэр.
– И что такое с кофе последнее время? На вкус – химия.
– Я попрошу обслугу быть внимательнее, сэр.
Айян уже собрался уходить, и тут Ачарья вдруг сказал:
– Погодите. – Он поиграл с метеоритным пресс-папье, словно совещаясь со своей совестью и разумом. Спросил тихо: – Мальчик огорчится?
– Ничего страшного, сэр.
– Да и по мне, ничего страшного. Я спросил, огорчится ли он.
– Немножко, сэр, но ничего страшного.
– Я напишу ему личное письмо и растолкую, почему ему нельзя сдавать экзамен. Напишу и скажу, что он слишком юн. Ладно?
– Спасибо вам большое, сэр.
– Так что пока не сообщайте ему плохую новость, – заговорщицки сказал Ачарья вполголоса, – погодите, пока я не напишу письмо. Поняли?
– Да, сэр.
Айян вернулся за свой стол и выдохнул. Он предполагал, что блистательный ум Ачарьи может усмотреть обаяние в просьбе малыша дать ему шанс, но абсурдность просьбы до него все же дошла, и Айян почувствовал себя чуточку глупо. Вообще-то он не очень хотел, чтобы Ади сдавал экзамен. У мальчика, очевидно, нет и тени надежды на успех. Айян просто хотел, чтобы весть о малолетке, допущенном к жесточайшему экзамену страны, хоть денек поболталась в газетах и, быть может, на телеканалах и подарила последнюю праздничную суматоху у него дома и в туалетной очереди.
Единый вступительный экзамен – ЕВЭ – навевал ужас убийственно дотошного отборочного процесса. Но был в нем и налет искусства. Он длился три часа, этот тест с вариантами ответов, и включал сотню вопросов, разделенных на физику, химию и математику.
Из десяти тысяч претендентов, ежегодно садившихся писать ЕВЭ, лишь двести попадали в списки на собеседование, и половина имела шанс одолеть его – пятьдесят в аспирантуру и пятьдесят на позиции научных сотрудников. Как составлялся опросник ЕВЭ, как его печатали, хранили и распространяли по экзаменационным центрам – тщательно охраняемая тайна, известная лишь старым зубрам. Айян об этой тайне кое-что знал. Он даже знал, как проковырять дырочку в крепости системы безопасности, выстроенной вокруг экзаменационных бумаг. Слабым местом в этой непроницаемой стене была, как ни странно, скромная папка, хранившаяся в бухгалтерии в стальном шкафу без замка. Сам того не ведая, Айян принялся рисовать в блокноте крепостные стены, а потом и сцены осады. Наконец он изобразил ворону, вылетающую из крепости с чем-то в клюве. На столе зазвонил телефон, и Айяна вытрясло из грезы. Он снял трубку и задумался, с чего бы ему размышлять о вопроснике ЕВЭ.
Весь день он думал об этом и уже начал бояться, что одержим этим безумным замыслом. Но вечером, когда Ачарья выдал ему написанное от руки письмо для Ади, горячка начала спадать. Подтверждение получено. Ади не будет сдавать экзамен. Когда Айян ввергся в вечную скорбь чоулов БДЗ, его нечестивое возбуждение умерло бесследно.
Во чреве БДЗ в тот вечер царил праздничный дух. Айян осознал это, когда увидел, что все головы в разбитых мощеных проулках повернулись в одну сторону. Дети мчались туда, куда таращились взрослые. Рядом с Корпусом номер Тридцать три возвели грубую сцену. Возле нее уже собралась небольшая толпа. По обеим сторонам от сцены громоздились здоровенные колонки. Кто-то из мужчин тянул между фонарными столбами иллюминацию. Толпа вдруг взревела. Тощий пылкий мальчик взобрался на сцену. Он встал спиной к толпе и расставил ноги. Брейк-данс?
Мальчик ждал начала музыки. Народ прибывал. Юнец обернулся и тоскливо глянул на своих друзей под сценой – те не справлялись со звуком. Вечно так перед брейк-дансом. Айян видел это тысячу раз: мальчик в кожаных штанах стоит спиной к толпе, ноги расставлены, смиренно ждет, когда начнется музыка. Но на сей раз ожидание вышло кратким. Тьму внезапно наполнил зловещий грохот барабанов. Волна пошла от кончиков пальцев левой руки и добралась до правой, после чего вернулась тем же путем, но тут музыка резко оборвалась. Руки опали. Мальчик вновь расставил ноги и стал ждать.
Айян пошел дальше. Из теней возник пьяница в просторных шортах и футболке с надписью «Умник».
– Мани, – сказал он. Хотя человека мотало в единоличном шторме, какой могла вызвать лишь смесь рома с жареными яйцами,[21] звучало в этом голосе что-то проникновенное и сильное. Была в нем властность, восходившая к иному времени, когда они еще мальчишками очень дружили, а их простые судьбы казались переплетенными. Айян, обычно обращавшийся с такими поверженными друзьями, просто продолжая шагать и кивая или бормоча на ходу, вынужден был остановиться. – Мани, – сказал человек, – ты знаешь, что случилось с Панду?
Айян покачал головой. Панду был самым стремительным андерарм-подающим,[22] каких видывал Нижний Парел. То было очень давно, когда Панду, еще неразумно счастливый мальчик, рисовал эротические образы девочек с ведерками, ожидавших очереди в уборную под судьбоносными лучами солнца. Со временем бессчастье взрослости и рабский труд шофера в «Аренде автомобилей Баладжи» преобразили Панду. Он сделался молчалив, больше не находил времени рисовать и каждый вечер напивался до одури.
