Голамхосейн Саэди - Персидские юмористические и сатирические рассказы
— Хотите чего-нибудь выпить? — спросил мой спутник, беря меня под руку.
— Нет, благодарю вас, не хочу.
— Почему же? Давайте выпьем по кружке пива, а потом продолжим нашу беседу. Должен вам сказать, вы мне как-то сразу понравились.
— Благодарю, но…
— Никаких «но»! Примем по кружечке, весь грех за это беру на себя.
— Ну что вы, дело не в грехе. Ведь все пьют: шейхи, муллы, служащие, рабочие, огнепоклонники, мусульмане, верующие и неверующие. Просто я должен…
— Нет, нет, никаких отговорок. Все равно я вас не отпущу!
— А здесь поблизости есть что-нибудь подходящее?
— Конечно, есть, почему бы не быть. Мы же не библиотеку ищем…
Вскоре мы остановились перед распахнутой настежь дверью какой-то забегаловки. Вошли. Разношёрстная публика. На столах грязные тарелки, початые и пустые бутылки. В углу мы увидели свободный столик и сели за него. Мой спутник заказал две бутылки пива с фисташками. Я вежливо предложил ему сигарету.
— Так на чем я остановился? — закуривая, спросил он.
— На этой… как её… канаве.
— Да черт с ней, с канавой. Это ещё полбеды, мелочь. Положение с автобусом ещё хуже, с такси — вообще из рук вон плохо. А уж о дороговизне продуктов и народном образовании вообще лучше не говорить… Вот я, к примеру, клянусь тебе жизнью троих своих детей, дошёл уже до точки и близок к… Ну ладно, хватит об этом, давай-ка лучше выпьем.
— Как тебя, кстати, зовут?
Я назвался. Он тоже представился.
— Так вот, посмотри-ка повнимательней на здешнюю публику. У каждого свой дом, семья, жена, дети. Что же заставляет их до поздней ночи торчать здесь и глушить водку?
— Наверное, здесь веселее.
— Веселее?
— Ну да!
— Что ты чепуху-то мелешь! Какое здесь веселье? Заботы, горести и невзгоды, мысли о квартплате, о занемогших близких, беспокойство о завтрашнем дне, страх перед сегодняшним… Тут не до веселья! Веселье у тех, кто одной ногой здесь, а другой — в Лондоне, одной — в Лондоне, а другой — в Соединённых Штатах. Ты только повнимательней всмотрись в эти лица. Можно ли про них сказать, что им весело?
— Не знаю, вам лучше видно.
— Почему ты увиливаешь от ответа? Меня, что ли, побаиваешься?
— Да нет, чего мне вас бояться? Просто нечего сказать.
— Вот то-то. Наша жизнь — сплошная ложь. Все мы подозреваем всех и каждого, подсиживаем, доносим друг на друга. Исчезли у нас такие понятия, как благородство, честность, принципиальность, гуманность. Каждый норовит околпачить другого. Каждый думает о том, как бы урвать кусочек пожирней. Почти каждый, кто здоровается с тобой, намерен как-то использовать тебя в своих целях. Кто же, по-твоему, во всем виноват?
— Я в этом не разбираюсь.
— А лесть, подхалимство? Встречаясь, мы так притворно хвалим и превозносим друг друга, что становится тошно. В конце концов до каких пор ещё терпеть, сколько ещё все это будет продолжаться?..
— Не знаю, что и ответить вам. Я ни в чем не виноват, шёл себе домой…
— Дёрнем ещё по кружке?
— Ну что же, давай!
— Так ты говоришь, куда ты шёл?..
— Я говорю: шёл к себе домой.
— Ну, представь, что ты пошёл бы домой, к чему бы ты пришёл? И вообще те, кто шли, к чему пришли? Вот, например, Александр Македонский, Нерон, Аттила — к чему они пришли?..
Официант, два раза по сто пятьдесят водки!.. Чингисхан — к чему пришёл? Да что далеко заглядывать? Вот ближе: Гитлер, Муссолини — к чему пришли? Джонсон, президент Соединённых Штатов Америки, который бросал бомбы на головы вьетнамцев,— к чему он пришёл?..
Увидев, что мой спутник перекинулся на международное положение, я облегчённо вздохнул: ведь продолжи он дальше начатую тему, не известно, до чего бы договорился. (Кстати, он и так уж наговорил довольно много такого, о чем я не решаюсь писать.)
Вдруг я ощутил на своём плече тяжесть чьей-то руки. Обернулся и увидел официанта.
— Вы что-нибудь хотели мне сказать?
— Да нет, ничего. Просто кафе закрывается, все уже разошлись.
Я огляделся по сторонам и вижу, что в зале, кроме нас двоих, никого не осталось. Мой приятель стал усиленно рыться в карманах брюк, потом в карманах пиджака, снова в карманах брюк…
У меня было двадцать туманов, шестнадцать с половиной я выложил официанту, несмотря на энергичные протесты моего нового знакомца. Мы вышли. Прощаясь, он сказал:
— Все, что я здесь наговорил, пусть останется между нами. Никому ничего не рассказывайте. И сами будьте поосторожней!
— Да знаю я! — говорю.— Как вы уже изволили заметить, каждый, кто здоровается с тобой, намерен как-то использовать тебя в своих целях. Тут самому Аллаху несдобровать!
— Счастливого пути!
— Прощайте.
…Поскольку в этот ночной час такси достать не удалось, пришлось мне от остановки Резван до улицы Хаки, где находится мой дом, плестись пешком.
Домой я прибыл уже под утро. Жена не спала.
— Ты же собирался вчера прийти пораньше и принести детям сладости!
— Собираться-то собирался, да дело в том, что вчера вечером пришлось, как обычно, задержаться в типографии. Ты себе даже не представляешь, какие сложности и трудности мы преодолеваем. Наборщик повздорил с начальством и уволился. Взяли нового, а он ещё не разобрался в наших машинах. Так что ничего не оставалось, как набирать самим. Все набирали — и директор, и главный редактор, и сотрудники журнала поголовно… Они, бедняги, и сейчас ещё там трудятся.
— Ну, а удалось вам закончить набор?
— Да, слава богу, журнал уже в печати.
— Там, на плите, я тебе оставила мясо и гороховый суп. Ты, наверное, не ужинал, садись поешь!
Бедный Мортаза
Когда друзья сообщили мне, что Мортаза стал наркоманом, я очень расстроился. Ведь мы дружили с ним ещё со школьной скамьи, и, хотя жизнь порой разлучала нас, он был мне дорог по-прежнему.
— Ах, бедняга! И давно это с ним? — расспрашивал я.
— Сам он говорит, будто уже месяцев семь-восемь, но по всему видно, что раньше: уж больно он осунулся и ослаб!
Вслед за тем на меня посыпались упрёки: я-де его старый товарищ, у меня, дескать, влиятельные связи в верхах, и теперь, когда Мортаза оказался в столь плачевном положении, только я в силах помочь ему.
Я хотел было отшутиться, что, ей-богу, и моё-то положение не лучше, но после таких хвалебных речей в мой адрес как-то неудобно было развенчивать легенду, которая сложилась вокруг меня. Да, сами-то мы прекрасно сознаем, что ничего особенного собой не представляем, но зачем посвящать в это других.
— Да, вы правы,— сказал я с глубокомысленным видом.— Виноват, не спорю. Мне надо было раньше позаботиться о Мортазе, я обязан был вытащить его из этой мрачной трясины невзгод и нищеты, что довела человека до этой губительной страсти. Но и сейчас ещё не поздно. Постараюсь сделать все, что в моих силах.
И чтобы не ударить в грязь лицом и закрепить впечатление о себе как о влиятельной персоне, я небрежно добавил:
— Ведь если я даже среди ночи позвоню министру здравоохранения, он меня выслушает и тут же выполнит любую мою просьбу. О других уж и говорить не приходится!..
На следующий же день родственники Мортазы привели его ко мне, чтобы я срочно договорился по телефону об устройстве его в больницу, где — Аллах велик! — несчастный, может быть, и излечится от наркомании.
С помощью друзей и влиятельных особ я начал действовать. Ведь жаль в самом деле — пропадает человек!
Не буду описывать, с каким трудом мне удалось связаться с директором крупной больницы на три тысячи девять коек и договориться с ним о встрече.
Когда мы с Мортазой вошли в кабинет директора больницы и я отрекомендовался, бедняга Мортаза в знак уважения к моим многочисленным титулам и званиям даже никак садиться не хотел и все раскланивался. Но — Аллах свидетель — на директора это не произвело ни малейшего впечатления, он не только не приподнялся мне навстречу, но даже не оторвал глаз от бумаги, которую держал в руке для пущей важности. Я почувствовал, что заряд пущен вхолостую. Чтобы и дальше не сплоховать, я напряг память, соображая, с кем бы господин доктор мог быть знаком. И тут мне пришло на ум внушительное имя: Эззат оль-Мамалек[102]! Не долго думая, я приятно улыбнулся и сказал:
— Господин доктор!.. Не помню, позавчера или третьего дня я был в гостях у господина Эззат оль-Мамалека, все наши были там; так вот, вспоминали мы друзей, и когда речь зашла о вас, то господин Эззат оль-Мамалек очень высоко о вас отозвался!
Услышав имя Эззат оль-Мамалека, доктор оторвался от бумаг и уставился в мои лживые глаза. Я сидел как на раскалённой сковородке. Вот сейчас господин директор больницы скажет, что никакого Эззат оль-Мамалека знать не знает,— и все кончено!
