Пелам Вудхаус - Укридж и Ко. Рассказы
— Я бы оставил, — перебил я умиротворяюще. — В конце-то концов, какое это имеет значение? Время от времени подобного не избежать. Практичный человек со смехом оставляет без внимания…
— Да, но…
— Пойдем выпьем?
Это приглашение заставило его поколебаться. Пламя битвы в его глазах угасло. Он на миг задумался.
— И ты бы не засадил кирпичом в окно? — осведомился он в сомнении.
— Ни в коем случае!
— Пожалуй, ты прав.
Он взял меня под руку, и мы перешли через дорогу, направляясь к призывно манящим и бодрящим огням пивной. Кризис завершился.
— Корки, — сказал Укридж несколько минут спустя, предусмотрительно поставив свою кружку на стойку, чтобы под воздействием необоримых эмоций не расплескать ее содержимое. — Я не могу, нет, я просто не могу поверить в тот поразительный факт, что ты оказался в этом препаршивейшем городишке.
Я объяснил ситуацию. Мое присутствие в Лланиндино объяснялось тем, что газета, которая иногда пользовалась моими услугами, поручила мне в качестве специального корреспондента сочинить обстоятельный и интеллектуальный отчет (что было совершенно не по зубам их тамошнему корреспонденту) о деяниях некого Эвана Джонса, последнего из проповедников-евангелистов, которые время от времени вызывают очередные бури в сердцах уэльских шахтеров. Его завершающее и самое многочисленное собрание должно было состояться в одиннадцать часов на следующий день.
— Но что здесь делаешь ты?
— Что здесь делаю я? — сказал Укридж. — Кто — я? Да где же еще мог бы я быть? Или ты не слышал?
— Слышал что?
— Разве ты не видел афиш?
— Каких афиш? Я приехал только час назад.
— Мой милый старый конь! Тогда понятно, почему ты не в курсе здешних дел. — Он осушил свою кружку, удовлетворенно вздохнул и вывел меня на улицу. — Вот взгляни!
Он обращал мое внимание на напечатанную броскими красными и черными буквами афишу, которая украшала боковую стену салона головных уборов «Бонтон». Уличное освещение в Лланиндино оставляет желать лучшего, но я сумел прочесть:
ЗАЛ СТАРЫХ ДРУЗЕЙ
Эксклюзивный десятираундовый бой
ЛЛОЙД ТОМАС
(Лланиндино)
против
БОЕВОГО БИЛСОНА
(Бермундси)
— Состоится завтра вечером, — сказал Укридж. — И не скрою от тебя, малышок, что ожидаю нажить на этом колоссальное состояние.
— Так ты все еще менеджер Боевого? — сказал я, удивленный таким безоговорочным упорствованием. — А мне казалось, что твои две прошлые попытки должны были тебя расхолодить.
— О, на этот раз он — сама готовность. Я побеседовал с ним по-отечески.
— И сколько он должен получить?
— Двадцать фунтов.
— Двадцать фунтов! Так откуда же возьмется колоссальное состояние? Ведь твоя доля десять фунтов.
— Нет, мой мальчик. Тебе не хватает моей дьявольской сметки. На этот раз никакого отношения к призу я не имею. Я организатор.
— Организатор?
— Ну, один из. Помнишь Айзека О’Брайена, букмекера, чьим партнером я был, пока этот олух, Чокнутый Коут, не обанкротил контору? Его настоящее имя Иззи Превин. Это дельце мы сварганили в равных долях. Иззи приехал неделю назад, снял зал, занялся афишами и всем прочим, а я прибыл с добрым старым Билсоном сегодня днем. Ему мы выдадим двадцать фунтов и еще двадцать фунтов — второму типчику, а остальную наличность мы с Иззи поделим по принципу пятьдесят на пятьдесят. Богатство, малышок! Вот что это такое. Богатство, не грезившееся никаким Монте-Кристо. Из-за этого типчика Джонса в городок съехалась уйма народу. Завтра зал битком набьют любители со всех окрестностей по пять шиллингов с головы: самые дешевые места два шиллинга шесть пенсов, стоячие — один шиллинг. Прибавь привилегию на продажу лимонада и жареной рыбы и получаешь прибыль, почти не имеющую параллелей в анналах коммерции. Да я был бы в убытке, если бы взамен меня пустили попастись на Монетном дворе с совком и мешком.
Я принес ему подходящие случаю поздравления.
— А как Боевой? — спросил я.
— Натренирован до последней унции. Приходи посмотреть его завтра утром.
— Утром не могу. Мне надо быть на собрании этого Джонса.
— А, да. Ну, так попозднее. Но только не позже трех, потому что тогда он будет отдыхать. Найдешь нас по адресу: номер семь, Карлеон-стрит. Спросишь дорогу к «Шляпе с перьями», а там сразу налево.
На следующий день, когда я отправился повидать мистера Билсона, мной владело странно возвышенное настроение. Мне впервые довелось присутствовать на подобном евангелическом собрании, и ощущение у меня было такое, будто я упивался шампанским под аккомпанемент очень громкого оркестра. Еще до того, как проповедник поднялся на кафедру, сама обстановка уже действовала опьяняюще, как ощущение пузырьков шампанского во рту. Ведь множество собравшихся, не успев занять свои места, затянули духовные гимны. И хотя у меня сложилось не слишком лестное мнение об обитателях Лланиндино, отрицать силу их голосовых связок не мог бы никто. В поющем уэльском голосе есть нечто не свойственное никаким другим поющим голосам — всепроникающая надрывность, которая пробирается вам прямо в подсознание и размешивает его телеграфным столбом. А сверх этого — еще и проповедь Эвана Джонса.
Мне почти сразу стало ясно, почему этот человек проносился по стране, как огонь. Он источал магнетизм, неотразимую истовость, и голос его был гласом пророка, вопиющего в пустыне. Его пылающие глаза словно пронизывали конкретно каждого из собравшихся там индивидов, и всякий раз, когда он умолкал, к небу, как дым плавильной печи, устремлялись причитания и пение. И когда, проговорив, как я с изумлением убедился, сверившись со своими часами, заметно больше часа, он умолк окончательно, я заморгал, как разбуженный лунатик, встряхнулся, убеждаясь, что нахожусь действительно там, а не где-нибудь еще, и ушел. И вот теперь, направляясь на поиски «Шляпы с пером», я, как уже упомянул, испытывал странный душевный подъем, смахивавший на экстаз, и шел не торопясь, словно в трансе, когда внезапный оглушительный гам заставил меня очнуться от моих дум, и я увидел вывеску «Шляпа с пером», подвешенную на здании через улицу.
Это был подозрительного вида притон в подозрительной части городка, и звуки, доносившиеся из его недр, отнюдь не проливали бальзам на душу миролюбивого прохожего. Там неистовствовали крики и звенело бьющееся стекло. Затем, пока я стоял, окаменев, дверь распахнулась, и из нее в заметной спешке появилась знакомая фигура. Мгновение спустя в двери показалась женщина.
Это была маленькая женщина, но в руках у нее была самая большая и самая устрашающая швабра, какие мне только доводилось видеть. При каждом взмахе со швабры сыпались капли грязной воды, и мужчина, с тревогой оглянувшись, поспешил продолжить свой путь.
— Привет, мистер Билсон, — сказал я, когда он проскакивал мимо.
Возможно, это была не самая подходящая минута, чтобы занять его непринужденной беседой. И он, не выразив ни малейшего намерения задержаться, скрылся за углом, а женщина, не жалея крылатых слов, победоносно взмахнула шваброй и вернулась в пивную. Я пошел дальше, и вскоре из бокового проулка опасливо выскользнула могучая фигура и зашагала в ногу со мной.
— Я вас сразу-то не узнал, мистер, — извинился мистер Билсон.
— Да, вы ведь как будто спешили, — заметил я.
— Р-ры! — сказал мистер Билсон и на минуту погрузился в задумчивое безмолвие.
— А кто такая, — осведомился я, возможно, не слишком тактично, — эта ваша почтенная приятельница?
Мистер Билсон немного смутился. На мой взгляд, совершенно напрасно. Даже герои имеют право ретироваться от швабры в руках разгневанной женщины.
— Выскочила из задней комнаты, — сказал он застенчиво. — И подняла шум, когда увидела, что я сделал. Ну, я и ушел. Женщине ведь не вмажешь, — рыцарственно оправдывался мистер Билсон.
— Ну, конечно, — согласился я. — Но в чем все-таки было дело?
— Я творил благо, — добродетельно сообщил мистер Билсон.
— Творили благо?
— Опрокидывал ихнее пиво.
— Чье пиво?
— Все ихнее пиво. Вошел туда и увидел, что грешники сидят и пьют пиво. Ну, я и поопрокидывал кружки. Все до единой. Обошел комнату и опрокинул все ихние кружки с пивом, одну за другой. У них, у бедных грешников, ну прямо глаза на лоб полезли, — сказал мистер Билсон и издал звук, в котором я подметил сходство с бездуховным смешком.
— Могу себе представить!
— А?
— Я говорю: полезли, об заклад побьюсь.
— Р-ры! — сказал мистер Билсон. Он нахмурился. — Пиво, — произнес он с суровым аскетизмом, — пить нехорошо. Грех — вот что такое пиво. Оно, как змей, укусит и ужалит, как аспид.
Эта ссылка на библейскую притчу заставила меня облизнуться. Много лет прочесывал я страну в поисках именно такого пива. Однако благоразумие помешало мне поделиться этой мыслью с моим собеседником. Он в дни нашего знакомства любил пропустить кружечку не меньше всякого другого-прочего и вдруг по непостижимой причине вроде бы проникся воинствующим пуританским отвращением к этому напитку. Я решил сменить тему и сказал:
