Пелам Вудхаус - Укридж и Ко. Рассказы
— Митинг начался? — осведомился констебль, дернув головой в сторону дверки.
— Да. Председатель обещал быть кратким, когда я вышел сюда.
— А! Ну, пусть разогреются, — сказал он загадочно. На несколько минут наступило благостное молчание, и аромат дешевой сигареты слился с другими запашками коридора.
Вскоре, однако, тишина была нарушена. Из невидимого зала донеслись еле слышные рукоплескания, а затем зазвучала музыка. Я вздрогнул. Слова были неразличимы, но в мужественном ритме ошибиться было нельзя.
Тум тумтити тумтити тумтити тум,
Тум тумтити тумтити тумтити тум,
Тум тумтити тумтити тумтити тум.
Тум тумтити тумТИТИ ТУМ.
Да! Несомненно! Я весь засиял скромной гордостью.
— Мое, — сказал я с вымученной небрежностью.
— А? — вопросил констебль, впавший в задумчивость.
— Да то, что они поют. Моя вещица. Мой Гимн Избирателей.
Мне показалось, что констебль посмотрел на меня как-то странно. Возможно, с восхищением, только оно больше смахивало на разочарование и неприязнь.
— Так вы за Лаурора? — сурово вопросил он.
— Да. Я написал гимн для его избирателей. Они как раз сейчас его поют.
— Я против него in toto[6] от корней до верхушки, — категорически сказал констебль. — Мне не нравятся его взгляды — крамола, вот что они такое. Чистейшая крамола.
Я не нашелся что сказать на это. Такое расхождение во мнениях было прискорбно, но что делать? В конце-то концов, почему политические разногласия должны были помешать тому, что выглядело зарождением чудесной дружбы? Оставить их без внимания, вот что подсказывала тактичность. Я попытался мягко вернуть разговор на менее спорную почву.
— Я в первый раз в Редбридже, — сообщил я непринужденно.
— А? — отозвался констебль, но, как я заметил, ни малейшего интереса не ощутил. Тремя быстрыми затяжками он докурил сигарету и растер ее подошвой. И в процессе этого им словно бы овладевало странное целенаправленное напряжение. Его глаза вареной рыбы как будто говорили, что время краткого отдыха осталось позади и пора вернуться к констебльским обязанностям.
— Здесь проход на эстраду, мистер? — спросил он, кивая шлемом на мою дверку.
Не знаю почему, но тут мной овладели дурные предчувствия.
— А что вам понадобилось на эстраде? — спросил я с опаской.
Теперь уже нельзя было более сомневаться в неприязни, которую он ко мне испытывал. Таким леденящим был его взгляд, что я робко попятился к дверке.
— Не ваше дело, — сказал он строго, — что мне понадобилось на эстраде. Но, если хотите знать, — продолжал он с той легкой нелогичностью, которая отличает великие умы, — так я собираюсь арестовать одного прохиндея.
Быть может, это было не слишком лестно для Укриджа, но почему-то я сразу же проникся уверенностью, что если на эстраде, где он сидит, кому-то грозит арест, то этот кто-то — он. За этой дверкой позади Носача сплотилось не меньше двадцати других его сторонников, но мне и в голову не пришло, что тяжелая длань закона и порядка намеревается опуститься на чье-то другое плечо. И мгновение спустя безошибочность моей интуиции получила неопровержимое подтверждение. Пение стихло, и звучный голос заполнил все пространство. Он заговорил, был прерван дружным хохотом, снова заговорил.
— Вот этого, — сказал констебль лаконично.
— Тут какая-то ошибка, — возразил я. — Это же мой друг, мистер Укридж.
— Как он по фамилии, я не знаю, и мне его фамилия ни к чему, — сурово сказал констебль. — Но если он верзила со стеклами на глазах, который проживает в «Быке», так он-то мне и требуется. Может, он и полон юмора, и находчивый оратор, — сказал констебль с горечью, когда новый взрыв веселого хохота приветствовал, видимо, еще один выпад против стороны, пользующейся его поддержкой, — только все равно придется ему пойти со мной в участок и объяснить, почему он ездит на украденном автомобиле, который объявлен в розыск.
У меня кровь застыла в жилах. И меня озарило.
— Автомобиль? — пролепетал я.
— Автомобиль, — сказал констебль.
— А заявление о краже автомобиля подал джентльмен по фамилии Коут? Ведь в таком случае…
— Я не…
— В таком случае произошла ошибка. Мистер Укридж близкий друг мистера Коута и…
— Я не знаю, чьей фамилии автомобиль, который украли, — вразумительно объяснил констебль. — Я только знаю, что он объявлен в розыск, а этот прохиндей на нем ездит.
Тут что-то твердое воткнулось в меня пониже спины, которой я прижимался к дверке. Тихонько просунув туда руку, я нащупал пальцами ключ. Блюститель порядка нагнулся поднять оброненный блокнот, а я тихонько повернул ключ и спрятал его в карман.
— Может, вы не против чуток посторониться и открыть доступ к этой двери? — сказал блюститель порядка, выпрямляясь, и произвел эксперимент над ручкой. — Да она заперта!
— Неужели? — сказал я. — Неужели?
— Как вы прошли через эту дверь, если она заперта?
— Она не была заперта, когда я прошел через нее.
Несколько секунд он смотрел на меня с тупым подозрением, затем властно постучал в дверку могучим согнутым пальцем.
— Ш-ш-ш! Ш-ш-ш! — донесся возмущенный шепот сквозь скважину.
— Никаких «Ш-ш-ш! Ш-ш-ш!», — с раздражением объявил констебль. — Откройте дверь, вот что. — И он заменил согнутый палец кулачищем в баранью ногу. Звук ударов разносился по коридору, как отдаленные раскаты грома.
— Ну, знаете ли! — запротестовал я. — Вы прерываете митинг.
— А я и хочу прервать митинг, — ответил этот сильный, но не молчаливый мужчина, бросая холодный взгляд через плечо. И миг спустя, доказывая, что его дела не отстают от слов, он попятился шага на два, поднял огромную весомую ступню и пнул. Строитель Зала Ассоциации Механиков позаботился о пристойной прочности всех компонентов своего детища, но он и подумать не мог, что возникнет ситуация, когда его дверям придется противостоять ступне блюстителя порядка. Менее сокрушительный удар замок еще выдержал бы, но против подобного он оказался бессилен. С резким звуком, подобным крику человека, выражающего официальный протест, дверка поддалась. Она распахнулась, открыв панораму изумленных лиц за ней. Не знаю, достиг ли этот шум ушей тех, кто заполнил зал, но он произвел несомненное впечатление на небольшую привилегированную группу, занимавшую эстраду. Я успел увидеть фигуры, спешащие к месту нарушения спокойствия, председателя, разинувшего рот, как испуганная овца, нахмурившегося Укриджа, но тут все заслонила спина констебля, зашагавшего вперед через обломки.
Миг спустя сомнения в живейшем интересе зала уже быть не могло. Из всех углов неслись крики, и, выскочив на эстраду, я увидел, что рука Закона уже опустилась. Она сжимала плечо Укриджа могучей хваткой на глазах всех присутствующих.
Прежде чем шум и крики достигли своего апогея, выдалась секунда, когда у констебля еще был шанс, что его услышат. И он умело им воспользовался. Откинул голову и взревел, словно давая показания перед глухим судьей:
— Он… совершил кра-жу ав-то-мо-биля! Я ар-рестую его за кра-жу чу-жо-го-мо-би-ля! — провозгласил он с такой звучностью, что его услышали все. А затем с ловкостью человека, набившего руку в искусстве извлекать нарушителей закона из гущи их друзей, он исчез, и Укридж исчез вместе с ним.
Последовала долгая минута потрясенного изумления. Ничего сколько-нибудь подобного еще не случалось на политических собраниях и митингах в Редбридже, и собравшиеся находились в растерянности, видимо не зная, что теперь делать. Первым, к кому вернулась способность мыслить, был мрачный замухрышка в третьем ряду, который критическими возгласами привлек к себе внимание еще во время речи председателя. Теперь он вскочил со своего стула и влез на него.
— Люди Редбриджа! — закричал он.
— Сядь! — автоматически взревел зал.
— Люди Редбриджа, — повторил замухрышка голосом, совершенно не соответствовавшим его малому росту, — хотите ли вы довериться… собираетесь ли вы поддержать… намерены ли вы передать свои дела в руки того, кто поручает ПРЕСТУПНИКАМ…
— Сядь! — порекомендовало множество голосов, но немало других вопили: «Валяй, валяй!»
— …кто поручает ПРЕСТУПНИКАМ выступать с речами со своей трибуны? Люди Редбриджа, я…
Тут кто-то ухватил замухрышку за ворот и стащил на пол. Кто-то еще ударил хватателя воротника зонтиком по голове. Кто-то третий переломил зонтик и поразил его владельца в нос. После этого, можно сказать, боевые действия охватили весь зал. Каждый словно бы дрался со всеми остальными, а в задних рядах группа серьезных мыслителей, в которых я как будто узнал обитателей Бисквитного Ряда, начала четвертовать стулья и метать их останки куда глаза глядят. И когда толпа ринулась к эстраде, митинг окончательно завершился. Председатель возглавил паническое бегство к моей дверке с быстротой, делающей честь человеку его лет, а за ним по пятам устремились привилегированные особы. Я оказался где-то в середине процессии, отстав от лидеров, но показывая хорошую скорость. Последнее, что я увидел в завершение колоссального митинга в поддержку кандидатуры Носача Лаурора, было разом осунувшееся страдальческое лицо Носача, когда он ушиб колено о перевернутый стол в своем стремлении достичь выхода тремя широкими шагами.
