Натаниэль Бенчли - Русские идут!
— Слушай, мисс, — перебила Ида Палмер, вынимая изо рта последние прищепки, — кто ты, я не знаю, и что ты там про себя воображаешь — тоже. Пока Гардинер не хватает двоек и не приходит домой каждый день с расквашенным носом, все слава Богу. А коли так, то нечего всяким чужакам жаловаться на моего сыночка. И так неприятностей хватает, новые ни к чему разводить. Если ты чего про учебу хочешь сказать, я послушаю, а если просто так пришла лясы точить, ступай отсюда, да поживее, не лезь, куда не просят. Поняла?
— Извините, — тихо проговорила Барбара, повернулась и ушла.
Теперь, прогуливаясь под руку с Гарни по Главной улице, Барбара со смущением вспоминала этот неудачный визит.
— Это была моя неудача, — признала она. — Я допустила неверный подход, поэтому…
— Никакие подходы не помогут, — возразил Гарни, — держитесь от них подальше, вам же будет лучше.
— Но это моя работа! Я здесь не только для того, чтобы учить детей читать и писать, я должна их воспитывать!
Гарни рассмеялся.
— Нет, ей-Богу, бросьте это, а то хлопот не оберетесь.
Они свернули на тропинку, ведшую к пансиону, где жила Барбара. Вокруг темнели силуэты домов, белая изгородь смутно маячила вдали. Девушка остановилась и повернулась лицом к Гарни.
— Могу я вас кое о чем попросить?
— Конечно, — ответил Гарни, неожиданно почувствовав, что у него засосало под ложечкой, — о чем угодно.
— Помогите мне найти подход к родителям моих учеников. Если на моей стороне будет уроженец острова, кто знает здешних людей, ко мне будут относиться по-другому.
— Вы с ума сошли! В любой семье вам дадут от ворот поворот!
— А мне и не нужна любая семья. Я хочу поговорить лишь с некоторыми родителями.
— Зря вы это. Вас просто выгонят с острова.
— Не выгонят, если вы мне поможете.
Гарни притих на минутку, потом улыбнулся.
— А я-то думал… Да, промашка вышла!
— В чем?
— Я тоже хотел обратиться к вам с просьбой, вернее, с предложением. Собирался предложить вам выйти за меня замуж, выкинуть всю эту учительскую чепуху из головы, уехать ко всем чертям с этого острова и поселиться где-нибудь на материке. Вот такие у меня были задумки.
— Зачем уезжать? Разве жить на острове плохо?
— Я хочу жить как все нормальные люди. Не гадать, плохой будет год или хороший в смысле рыбы или моллюсков, не забивать себе голову этой чертовщиной. Зимой здесь возникает такое ощущение, будто сидишь в тюрьме. Если я не выберусь с острова, то наверняка свихнусь. Но, видать, мое предложение не стыкуется с вашими планами, так?
После долгого молчания Барбара произнесла:
— Да, думаю, что так. И все равно, благодарю вас.
— Ну и выбросьте его из головы.
— Ваше предложение так неожиданно…
— Оно остается в силе, если вы захотите покинуть остров.
Барбара покачала головой и повернулась к калитке.
— Пойдете со мной завтра на лодке? — спросил Гарни.
— С удовольствием. А куда вы собрались?
— Да никуда особенно. Просто хочу ее опробовать после ремонта. Там зажигание барахлило, но, по-моему, я его отладил.
— Я буду готова, во сколько вы скажете. Хотите, возьму с собой поесть?
— Конечно, если не трудно.
— Договорились.
Они стояли у изгороди, глядя друг другу в глаза. Наконец Барбара откинула задвижку и вошла в калитку.
— Я завтра позвоню, — сказал Гарни ей вдогонку.
Ее каблуки простучали по ступенькам, раздался скрип отворяемой двери, потом она захлопнулась. Гарни увидел, как в окне Барбары зажегся свет. Он повернулся к забору, размахнулся и всадил кулаком в затрещавшие тонкие доски. Забор покачнулся, а кулак словно огнем прожгло. Гарни пошел по тропинке обратно на Главную улицу.
Когда он вернулся в «Пальмовую рощу», его охватило уныние, грозившее перерасти в глухую тоску. Ему не хотелось ни пить, ни разговаривать, но Гарни знал, что, если он поддастся своему настроению, дело, скорее всего, кончится дракой, а это сейчас было не ко времени. Для драк время наступало в конце февраля или в марте, когда зимние штормы держали людей взаперти, а воющий ветер рвал нервы в мелкие клочки. Тогда неосторожное слово или неудачная шутка могли сыграть роль искры в пороховом погребе. Но сейчас драка была бы ничем не оправдана: наступил сезон, когда жители острова сплачивались перед натиском зимы в этакое бесшабашное братство, напоминающее экипаж тонущего судна, которое уже покинули пассажиры. Потасовка в это время означала бы, что зачинщику либо надоело жить на острове, либо он просто выпендривается: в обоих случаях друзья и знакомые отшатнулись бы от него.
Конечно, всех островитян нельзя было назвать друзьями: они четко делились на фракции, кланы и группировки по социальному положению, политическим убеждениям и профессиональным интересам. Однако в любом случае все обитатели острова крепко держались друг за друга, и горе тому, кто угрожал нарушить это единство.
Гарни толкнул дверь в «Пальмовую рощу» и вновь окунулся в дым, гомон и неистребимый запах солярки от обогревателей.
Леверидж выглядывал из кабинки. При виде Гарни он просиял и поманил его к себе, приветственно подняв бокал. Гарни подошел, и Леверидж сделал знак бармену.
— Я не хочу больше пива, — отказался Гарни, — скажи, чтобы налили водки, — и полез в карман за деньгами.
Леверидж посмотрел на товарища.
— Что-нибудь стряслось?
— Да нет. Просто не хочется пива.
Леверидж заказал рюмку водки, допил бокал и решил:
— Я, пожалуй, тоже выпью водки. Клем, тащи сюда две порции.
— Извиняюсь, — ответил бармен, — заплатите сперва.
— Подожди-ка, — заволновался Леверидж, — когда это я тебя обманывал? Что за новости такие?
— Так хозяин велел, — объяснил бармен, откупоривая три банки с пивом и придвигая их страждущим.
— Слушай, Клем, — заговорил Леверидж, отталкивая деньги, которые пытался ему всучить Гарни, — я вчера устроился на работу — вместе с Саем Уиддемером подрядился красить и сторожить летние домики. Деньги дадут в понедельник, и я тут же тебе начну выплачивать долг. Через две, максимум три недели я полностью с тобой рассчитаюсь. Так что ж ты поднимаешь шум из-за пары рюмок, когда ты все равно получишь с меня денежки сполна?
— Извиняюсь, — не отступал бармен, — так хозяин велел. Вот вы с ним и объясняйтесь.
— На. — Гарни подал Левериджу банкноту в пять долларов. — Держи, пока тебе не заплатили.
Леверидж запротестовал, но Гарни запихнул деньги ему за ремень.
— Возьми, тебе говорят. Пока вы языки чешете, я умираю от жажды.
— Добро бы мне действительно нечем было платить. — Леверидж извлек смятую бумажку и положил ее на стойку. — Тогда он был бы прав, но деньги-то у меня будут, раз я заимел работу…
— Ну не потопаешь ведь ты и вправду к хозяину объяснять что к чему, — перебил его рассуждения Гарни.
— Этот сукин сын родного отца заставит платить за выпивку. Скряга, каких поискать.
Выпивку принесли, и Леверидж поднял рюмку.
— За тебя, — объявил он Гарни. Потом добавил: — Твоя девушка очень милая.
— Спасибо, — с горечью отозвался Гарни.
Леверидж хлебнул водки:
— Я слышал, она что-то этакое сотворила в школе?
— Просто попыталась воспитывать ребят по детской психологии, как ее учили в колледже. И чего она там только не нахваталась! Ее даже русскому языку учили, представляешь, какой бред?
— Здесь он ей не понадобится, — проронил Леверидж. — Так, значит, весь сыр-бор из-за русского языка?
— Нет, говорят же тебе, из-за детской психологии. Некоторые дети время от времени чересчур шалят, так Барбара вбила себе в голову, что обязательно должна их понять, перевоспитать. Ну родители ей, конечно, прямо сказали, что это не ее дело, но ведь ее не переубедишь. Ох, чует мое сердце, нарвется она на неприятности… А ведь она еще к тому же и нездешняя…
— Это точно, — отозвался Леверидж. — Я сюда приезжаю уже сорок с лишним лет, а все равно чужак для здешних. Я могу быть сто раз прав, но меня не послушают — чужак, и все тут.
— Ну а Ида Палмер ее попросту выставила. Еще случай: у нее в классе есть малец, который на уроках сосет большой палец. Барбара отправилась к нему домой, и что же? Его отец сидит, смотрит телевизор и тоже сосет большой палец. Ясное дело, тут жалуйся, не жалуйся на парня — все как об стенку горох.
— У всякого есть свои причуды. И он к ним так привык, что думает, будто с причудами не он, а все остальные.
— А гори все огнем. — Гарни залпом выпил рюмку.
— Давай повторим. Это хоть тоску, как пиво, не нагоняет.
После седьмой рюмки Леверидж, закинув голову в потолок, громко запел неожиданно свежим, чистым тенором песню «Ирландские глаза», потом спросил Гарни:
— Ты любишь петь?
— Люблю, а что ты хочешь спеть?
