Илья Пиковский - Похождения инвалида, фата и философа Додика Берлянчика
Когда все, кроме Газецкого, вволю накупались, яхта «Папирус» снялась с якоря. Берлянчик был счастлив. Гляда на необъятные небеса, он чувствовал себя в центре мироздания, его властелином. Рядом сидела Любаша, не спускавшая с него заботливых коровьих глаз. Всякий раз, когда на лице Берлянчика появлялись признаки сердечной слабости, она тут же уводила его в каюту, осторожно помогая спуститься по стремянке вниз. Назад Берлянчик взлетал, как юнга по боцманскому свистку, растягивался на палубе и, сияя от полноты чувств, начинал беззастенчиво хвастать синьору Марчелло. Он уверял итальянца, что если его дела в районах выйдут на расчётные величины, он скупит всё побережье Каролино-Бугаза, застроит его мотелями, ресторанами и игорными домами и таким образом положит начало всемирно известному Дому Давида Берлянчика. Жизнь казалась прекрасной. За бортом плескались уютные семейные волны, отливавшие пенистой бирюзой. Слева блаженствовал Миша Газецкий, лысую голову которого Вероника пристроила на своих коленях. Её внимание к нему сразу подскочило в цене с того момента, как к ней проявил интерес итальянец. Под белыми грудями Газецкого залегли нарядные солнечные тени.
— Миша, — говорил Берлянчик, — посмотри на побережье. Скажи правду: ты можешь представить себя его хозяином? Нет. А знаешь, как мы его назовём? Каролино-Вегас, Миша.
Лицо молодого бизнесмена вспорола детская серповидная улыбка. Он посмотрел на Берлянчика влюблёнными глазами.
— Додик, вы личность! У вас фантастический размах. Я сразу это понял и если возражал, то исключительно из общих интересов. Ведь кто-то должен возражать… Но в душе я был в восторге!
Сидя на корме, Виталий Тимофеевич и синьор Кармелло, обожавший русские народные песни, орали пьяными голосами:
«Ах, лимончики, вы мои лимончики,
Вы растёте в Палермо на балкончике!»
С другой стороны, на носу сидела переводчица, обхватив колени руками и уставившись на морскую даль. Контуры её строгого лица, казалось, дрожали и плавились в солнечном мираже. Яхта «Папирус» держала путь к неведомым и сказочным исполкомовским берегам.
Глава 3. УСПЕХ ЧЕРЕЗ ТОЧКУ ИДИОТА
В Каролино-Бугазе Берлянчик, Газецкий и Виталий Тимофеевич забрали девиц и, тепло попрощавшись с итальянцами, пересели в Мишину «Вольво», которую пригнал его шофёр. Веронике, оказавшейся шестой в пятиместном салоне, пришлось разместиться у Миши на коленях. За это она была вознаграждена сразу по прибытии в Белгород-Днестровский. Миша всю дорогу радостно мычавший: «Ах, поворую, перестану, а когда богатым стану!» — тут же отправился в местный ювелирторг и щедро одарил Веронику золотой цепочкой, обещая в Тирасполе купить ей бриллиантовые серёжки. Морская стихия пробудила в нём дух чумацкой вольницы, всегда опасный для осмотрительного семейного еврея.
В Тирасполе их ждал Петя Димович, который сообщил им неприятную новость: оказалось, что он сидел в одной зоне не с главой администрации Ново-Петровского исполкома, а с директором Минского велосипедного завода. Димович извинился за ошибку и добавил, что Катенька, первая из двух его жён, родила, и поэтому он должен немедленно вернуться в Одессу. Затем он ещё раз извинился и укатил. Исход этих скучных для неё объяснений Вероника встретила томной улыбкой:
— Миша, мы хотели посмотреть в Тирасполе серёжки?
— На обратном пути! — мрачно отрезал Газецкий.
Берлянчик громко расхохотался.
— Додик, чему вы смеётесь? — спросил Газецкий, пожимая плечами. — Уж не тому ли, что мы зря полдня проболтались в море и сожгли канистру бензина?
О золотой цепочке, которую он так опрометчиво подарил Веронике, Миша вслух не сказал, но его ошалевший взгляд испепелял этим доводом тоже.
— Не волнуйся, Миша, — успокоил Берлянчик. — Я хорошо знаю Петю Димовича и предвидел этот итог. Ещё вчера я созвонился с шестью райадминистрациями и договорился о встрече.
Первый райцентр, куда вкатила Мишина «Вольво», встретил их полуденным зноем и тишиной. Газецкий держал Веронику на коленях, уже не касаясь её бёдер руками, чтобы не брать на себя никаких дополнительных финансовых обязательств. При этом он протирал очки и настороженно мычал: «Ах, поворую — перестану», суеверно опуская конец строки: «А когда богатым стану». Это раззадорило Берлянчика. Как всегда в подобных случаях, он упрямо касался именно того, что вызывало у Газецкого наибольшее сомнение: закупки прибрежной полосы и проекта Каролино-Вегаса. Газецкий слушал эту трескотню с какой-то непонятной ухмылкой на лице, которая годилась на любой случай: если бы идея Каролино-Вегаса оказалась животворной, она могла означать, что Миша это сразу понял и оценил. В противном случае, её можно было трактовать как обычную учтивость человека, который давно понял, что имеет дело с прожектёром и дураком.
Машина остановилась возле райадминистрации и Берлянчик, Газецкий и Виталий Тимофеевич вышли из неё. Следом за ними выпорхнули окаменевшие от тесноты и неудобных поз девицы. Они подтянули свои велотреки с кружевными оборочками и двинулись к райадминистрации.
— Куда?! — испуганно воскликнул Газецкий, тараща глаза. — Девочки, назад. Ждите нас в машине!
— Зачем? — удивился Берлянчик.
— Как это — зачем? Додик, я вас не понимаю... Вы что же собираетесь явиться к председателю с нашими подружками?
— А почему бы нет?
— У меня карандашная мушка на щеке, — сонно напомнила Любаша. — Может быть, это и в самом деле неприлично?
— Девочки, в машину, я сказал!
— Не надо, Миша. Я лучше знаю председателей: это такие же люди, как и все. Поверь, он примет Любашу в велотреках и с карандашной мушкой на щеке куда с большей радостью, чем какого-нибудь ветерана, который тридцать лет стоит первым на квартирном учёте. Уверяю тебя!
— Оно, конечно, — солидно поддакнул Виталий Тимофеевич. — Если взять, к примеру, Любашу или ветерана? Понятно, что девочка сподручней.
— Всё, всё! Конец дебатам, — торопил Берлянчик. — Это всё же председатель, а мы заставляем его ждать... Виталии Тимофеевич, где служебная бутылка «Наполеона»?
— Тут. В «дипломате».
Виталий Тимофеевич, который по старой директорской привычке любил только голые факты, тут же подхватил «дипломат» и хотел его раскрыть, чем поверг Додика в немалое смущение,
— Как вам не стыдно, Виталий Тимофеевич, неужели я не верю, что вы не прошляпили коньяк?! Я же помню, когда вы руководили целым комбинатом!
Берлянчик поправил пляжную бейсболку с надписью «Оклахома» и зашагал к исполкому. Вероника решительно двинулась за ним. Она пересекла площадь перед зданием с заносчивостью горожанка, презирающей райцентровских прохожих. Пелеринка на её груди подпрыгивала, обнажая все нежные прелести под ней, а на босоножках нестерпимо сверкали огромные никелированные застёжки. Ослеплённая адским горением застёжки, одинокая курица на площади вспорхнула и, пронзительно кудахча, бросилась наутёк. За Вероникой плелась её подруга, застенчиво прикрывая карандашную мушку на щеке. Шествие замыкали Виталий Тимофеевич со служебным «Наполеоном» в «дипломате» и Газецкий, который тяжело ступал в своих огромных звёздно-полосатых шортах, набычив голову и сцепив руки за спиной.
— Миша, что за вид? — недовольно спросил Берлянчик, когда они поднялись на второй, руководящий этаж. — Я же говорил: в райадминистрации не любят унылых ходатаев. Перестань думать о том, как тебя встретит председатель… Думай о море, о яхте, о синьорах Кармелло и Марчелло, и ты увидишь, он тебя встретит как родного брата!
С этими словами Додик потянул дверь в приёмную, которая оказалась на замке.
— Что вы дёргаете ручку? — крикнула уборщица, воевавшая со шваброй в коридоре. — Там никого нет!
Сияние несметных сокровищ в глазах Берлянчика сменилось тусклыми коридорными сумерками.
— А где же председатель?
— Ещё за той вечер уехал.
— Позвольте, — возмутился будущий владелец Каролино-Вегаса, переходя на фальцет. — Что значит — уехал?! Мы же отмахали на яхте сорок пять километров...
В ответ Берлянчик услыхал грохот швабры, положившей конец всяким объяснениям. К столице следующего района экипаж «Вольво» направлялся в гробовом молчании. Вероника по-прежнему сидела на коленях у Газецкого, который тяжело сопел за её спиной и угрюмо протирал очки. Теперь, когда растаяли золотые миражи, она перестала быть для него дразнящим мотыльком любви, а стала обычным неудобным весом. На лице Вероники было скучное выражение беженки.
— Виталий Тимофеевич, — наконец промолвил Газецкий, возвращая очки на переносье. — Подержите, пожалуйста, Веронику.
С этими словами Миша подвинул свою ношу таким образом, что правая часть её хорошо выписанных ягодиц оказалась на «дипломате» со служебным «Наполеоном». Виталий Тимофеевич высокомерно поморщился, освобождая «дипломат» от Вероники. Кроме двух основных добродетелей — умения пить и держать язык в заднице, бывший директор комбината ещё умел подавлять свою плоть и чрезвычайно гордился этим. Он всегда считал, что водка более мужское занятие, чем женщины.
