Сью Таунсенд - Адриан Моул: Годы прострации
— Би-би-си, надо же!
Выходя, я старался держаться от рождественской елки как можно дальше.
Пятница, 23 ноября
Кто-то повесил мишуру на аппарат лучевой терапии. По-моему, это явно идет вразрез с основными принципами государственного здравоохранения.
Салли поделилась со мной секретом: Энтони собирается подарить ей собаку на Рождество.
Любит ли она собак, поинтересовался я.
— Нет, — ответила Салли, — но Энтони любит.
— И какие же собаки нравятся Энтони? — допытывался я.
— Крупные. Он и сам как настоящий волчара.
— Из того, что вы рассказывали, у меня почему-то не сложилось впечатление о нем как о вожаке стаи.
— Энтони бывает очень настойчивым, — горячо запротестовала Салли. — На прошлых выборах он заставил родителей проголосовать за консерваторов.
Я уговаривал ее собраться с духом и сказать Энтони правду: она бы предпочла «симпатичные часики».
Поднялся наверх к мистеру Карлтон-Хейесу. Медсестра укладывала его чемоданчик. Сегодня его выписывают. Стараниями Лесли в их доме сделали пандусы и расширили двери так, чтобы в них проходила инвалидная коляска.
Я спросил босса, когда закроют магазин.
— Скоро, дорогой мой, — очень тихо ответил он. — В течение месяца.
Поехал в магазин. Бернард втолковывал высокому сутулому мужчине, что все обладатели Букера предварительно переспали с судьями, иначе бы им этой премии не видать как своих ушей.
— И Анита Брукнер[56] тоже? — не поверил сутулый.
— А как еще объяснить сей факт? — вопросом на вопрос ответил Бернард.
Он потащил сутулого к полке с книгами букеровских лауреатов:
— Пошерудите тут, книжек немного, быстро управитесь. А потом скажите, по заслугам ли их авторы получили премию, потому что я в этом сильно сомневаюсь.
Я направился в подсобку и начал просматривать литературу, которую Бернард купил у «полярника», но уже через десять минут почувствовал, что мне нужно присесть. Перспектива дожидаться автобуса откровенно пугала, и я вызвал такси. Дома сразу же лег в постель. Позвонил матери и попросил забрать Грейси из школы.
В 3.10 дня вскочил как ошпаренный и ринулся в туалет. Помочился с жуткой, обжигающей болью. Позвонил в отделение лучевой терапии, переговорил с Салли.
— Почти наверняка это побочное действие терапии, — сказала она. — Просто до сих пор вам везло.
Суббота, 24 ноября
Георгина уехала рано утром с Фэрфакс-Лисеттом. Они отправились на разведку в конкурирующее заведение, замок Бельвуар, там они надеются поднабраться идей на предмет, как привлечь публику. Прощаясь с женой, я пожелал ей хорошо провести время.
— Это не развлечение, Адриан, — огрызнулась она, — это работа.
У меня не было сил спорить с ней.
Отвел Грейси к родителям, сел на велосипед и поехал на терапию. На середине подъездной дорожки вынужден был повернуть обратно и вызвать такси. Такси дважды в день — убийственная роскошь. А как я буду добираться до больницы, когда деньги кончатся?
Возвращение домой обошлось мне в 14 с половиной фунтов. Когда я сказал водителю, что утром за ту же самую поездку я заплатил всего 10.80, он ответил:
— Днем моя тачка жрет больше бензина.
Я промолчал, но с тех пор пытаюсь найти научное объяснение этому явлению. Забрал Грейси, потом переоделся в халат и пижаму, хотя на улице было еще светло. Чувствую себя инвалидом — даже поел рисового пудинга из банки.
Грейси сгребла все подушки с дивана, взяла чистые простыни из сушильного шкафа и соорудила себе шалаш, и я не остановил ее — слабость не позволила.
До возвращения жены я так и не вылез из пижамы и халата. Георгина вышла из себя, увидев, в каком состоянии находится гостиная, и окончательно распалилась, когда обнаружила, что Грейси сидит в шалаше в ее винтажном коктейльном платье от Вивьен Вествуд. Дневник, я правда хотел помочь ей навести порядок, но не смог пошевельнуться. Неужели это начало моего заката?
Грейси отправили в ее комнату, но вряд ли это может считаться наказанием. Там у нее игрушек больше, чем в детском универмаге.
Воскресенье, 25 ноября
На такси в больницу. На такси обратно. Переоделся в пижаму. Лег в постель. Вставал только для того, чтобы помочиться, испытывая невыносимую боль.
Ко мне в спальню пришла Грейси и доложила, что они с матерью только что посмотрели «Титаник».
— Мамочка плакала в конце, — добавила Грейси.
— Что ж, это очень грустный фильм, доченька. Я удивляюсь, как мамочка разрешила тебе его смотреть.
— Она все еще плачет, — сказала Грейси.
Я нехотя встал и пошел искать Георгину. Нашел ее в ванной, она рыдала, прижавшись лицом к банному полотенцу.
— Не плачь, дорогая, это всего лишь кино, — попытался я утешить жену.
Георгина швырнула полотенце в ванну и закричала:
— Думаешь, я плачу из какого-то дурацкого фильма? У меня уже три недели глаза на мокром месте!
— Если ты беспокоишься обо мне…
— Не все в этом мире вертится вокруг тебя, Адриан. У меня есть своя жизнь, знаешь ли!
Мне бросилось в глаза, что на пальце у нее нет обручального кольца. Я спросил, почему она его не носит.
— Ты, конечно, не заметил, — ответила Георгина, — но я сильно похудела за последнее время. И теперь оно сваливается с пальца.
Понедельник, 26 ноября
После терапии меня встретила мать — в новенькой «мазде», выкрашенной в тот оттенок зеленого, какой в природе не водится. Припарковалась мать прямо у онкологического корпуса, в неположенном месте. Переваливая через «лежачих полицейских» на пути к больничным воротам, она сообщила, что сегодня утром приняла решение: опустошить старую банку из-под конфет, в которую она три года складывала монетки, и отнести их в автосалон.
— Пока у меня есть на что похоронить Джорджа, деньги меня не волнуют, — заявила она. — И я видеть не могу, с каким трудом ты добираешься до больницы. Поэтому отныне я буду возить тебя туда и обратно.
Я — совершенно искренне — возразил:
— Нет, мама, нельзя эксплуатировать тебя до такой степени.
— Я твоя мать, Адриан, а ты — мой очень больной мальчик. Ради тебя я пройду по горящим углям, переплыву океан, кишащий акулами, сражусь с полярным медведем…
Мысль о том, что дважды в день я буду заперт в машине с моей матерью, наполняет меня ужасом. Минуты через две она включила радио, и четыре стереоколонки взревели песней Джеймса Бланта «Ты прекрасна».
Пока мы ехали, позвонила Пандора:
— Немедленно продавай все акции и ценные бумаги, какие у тебя есть. Финансовый рынок вот-вот рухнет.
Я сказал ей, что моя мать предсказывала такой поворот событий много месяцев назад.
— Редкая прозорливость! — с восхищением заметила Пандора. — Я всегда говорила, что твоя мать — ведьма.
Мать взяла у меня телефон, продолжая рулить одной рукой:
— Пэн! Как ты? С кем-нибудь встречаешься?
Не знаю, что ответила Пандора, но мать рассмеялась:
— Членик с кукиш — еще не самая большая беда на свете, и это не должно тебя смущать, особенно если у мужика куча денег.
Мы остановились на красный свет, и тут в окно со стороны водителя постучал полицейский. Поскольку освоиться в новой машине мать еще не успела, стекло она опускала целую вечность. Полицейский что-то говорил, но мы его не слышали — Джеймс Блант во все горло восхвалял свою несравненную возлюбленную, а Пандора, теперь уже по громкой связи, рассказывала матери что-то скабрезное о Питере Мендельсоне[57].
— Вы владелица этой машины, мадам? — осведомился полицейский.
— Да, — ответила мать. — Прибомбила ее сегодня утром.
— Можно взглянуть на ваши водительские права?
Мать поставила сумку себе на колени и передала мне телефон. Он выскользнул у меня из пальцев, упав между переключателем скоростей и моим сиденьем. Я потянулся, чтобы поднять его, но в результате только глубже загнал его под кресло. Пандора во весь голос жаловалась на начальника лондонской полиции. Водительские права мать нашла очень не скоро, предварительно перерыв всю сумку. Полицейский глянул на фотографию, затем уставился на мою мать. Тем временем Пандора восклицала во весь голос:
— Полин, мы живем прямо-таки в полицейском государстве!
Наконец и стражу порядка удалось вставить слово:
— Вы знаете, почему я остановил вас, мадам?
— Нет, не знаю.
— Вы ехали, вихляя, и разговаривали по мобильному телефону.
— Вот мой сын, констебль, — мать указала на меня, — он болен раком, и я пыталась записать его на срочную консультацию…
