Пелам Вудхаус - Укридж и Ко. Рассказы
— Ладненько, — сказал Укридж.
Но тут Кредитор внес в происходящее деловую ноту.
— А как насчет, — осведомился он, — моих одного фунта двух шиллингов и трех пенсов?
На момент могло показаться, что возникли некоторые затруднения. Но Укридж, неизменно находчивый, тут же отыскал выход.
— Старичок, у тебя при себе не найдется одного фунта двух шиллингов и трех пенсов? — обратился он ко мне.
И они у меня нашлись, спасибо моему вечному невезению.
Мы пошли рядом по Пибоди-роуд. Укридж уже полностью оправился от мимолетной растерянности.
— Вот тебе и доказательство, малышок, — провозгласил он ликующе, — что никогда не следует отчаиваться. Как ни черна перспектива, старый конь, никогда ни в коем случае не отчаивайся. Сработал ли бы этот мой план или нет, решить невозможно. Но вместо этой всей канители с хитрым притворством, против которой я всегда возражаю, мы получили милый бесхлопотный выход из положения, палец о палец не ударив. — На несколько секунд он предался приятным мыслям. — Мне и в голову не приходило, — продолжал он, — что настанет время, когда Эрни Финч вызовет у меня прилив самых добрых чувств, но, провалиться мне, малышок, будь он сейчас здесь, я бы его расцеловал. Прижал бы его к своей груди, черт подери!
Он вновь погрузился в размышления.
— Поразительно, старый конь, — сказал он затем, — как все само собой складывается. Сколько раз я почти совсем был готов уплатить этому прыщу Гриндли его деньги для того лишь, чтобы избавиться от его назойливых выскакиваний в самые неподходящие минуты, но всякий раз меня словно что-то останавливало. Не могу тебе объяснить, что именно. Какое-то чувство. Будто твой ангел-хранитель руководит тобой у тебя за плечом. Кошки-мышки, только подумай, что было бы со мной теперь, поддайся я этому импульсу. Именно появление Гриндли перевесило чашу весов. Черт побери, Корки, мой мальчик, это счастливейший день в моей жизни.
— Он мог быть и счастливейшим в моей, — грубо проворчал я, — если бы я верил, что когда-нибудь снова увижу эти один фунт два шиллинга и три пенса.
— Малышок, малышок! — запротестовал Укридж. — Это не слова друга. Не омрачай мига чистейшей радости. И не беспокойся. Ты получишь назад свои деньги. Сторицей!
— А когда?
— В один прекрасный день, — бодро ответил Укридж. — В один прекрасный день.
Длинная рука Чокнутого Коута
Обладая состоянием достаточно солидным, чтобы смягчать удары, которые отвешивает жизнь, некоторые мужчины и с течением лет остаются на удивление схожими с мальчиками, которыми когда-то были. В моем школьном отделении имелся отрок по фамилии Коут. Д. Г. Коут. Более известный как Чокнутый из-за нелепых и глупых суеверий, которыми руководствовался в каждом своем поступке. Мальчики — народ трезвый, практичный и не слишком терпимый к точке зрения того, кто отказывается пойти тихонько покурить позади гимнастического зала не из нравственных убеждений (таковые, к его чести, он презрел бы), но потому лишь, что утром видел сороку. А именно так поступил Д. Г. Коут, и вот тогда-то я впервые услышал, как его назвали Чокнутым.
Но, раз данное, прозвище это прочно к нему прилипло. Причем вопреки тому — поскольку на половине первой сигареты нас застукал и физически образумил мускулистый директор школы, — что эта его сорока как будто показала себя птицей очень осведомленной. Пять счастливых лет, пока мы не разъехались по нашим разным университетам, я Коута иначе как Чокнутым не называл, и как Чокнутого я приветствовал его, когда мы в один прекрасный день повстречались в Сандауне почти сразу после финиша трехчасового заезда.
— Удачно поставил? — поинтересовался я, когда мы поздоровались.
— Просвистал, — ответил Чокнутый пригашенным, но не страдальческим тоном плутократа, который может себе это позволить. — Поставил десятку на Моего Камердинера.
— На Моего Камердинера! — вскричал я, потрясенный такой необъяснимой поддержкой одра, который уже на разминке продемонстрировал внушительные симптомы летаргии и апатии, не говоря уж про склонность спотыкаться о собственные ноги. — Что на тебя нашло?
— Да, пожалуй, у него никаких шансов не было, — согласился Коут, — но неделю назад Спенсер, мой камердинер, сломал ногу, и я счел это указанием.
И тут я понял, что, вопреки усам и добавочному весу, он остался прежним Чокнутым моих школьных лет.
— Ты всегда ставишь на лошадей по этому принципу? — осведомился я.
— Ну, ты не поверишь, как часто он срабатывает! В тот день, когда мою тетку заперли в фешенебельном приюте для умалишенных, я выиграл пятьсот фунтов, поставив на Безумную Джейн в розыгрыше юбилейного кубка. Сигарету?
— Спасибо.
— Боже мой!
— Что случилось?
— Мой карман обчистили, — пробормотал Чокнутый Коут, извлекая из него дрожащую руку. — У меня в бумажнике было без малого пятьсот фунтов, и он исчез!
В следующую секунду я с изумлением заметил на его лице слабую улыбку покорности судьбе.
— Итого два, — прошептал он как бы самому себе.
— Два — чего?
— Два несчастья. Они обязательно выпадают тройками. И когда случается какая-нибудь пакость, я всегда стискиваю зубы перед следующими двумя. Ну, во всяком случае, теперь, слава Богу, осталось только одно.
— Ну, а первое?
— Я же сказал тебе, что Спенсер, мой камердинер, сломал ногу.
— Но по-моему, оно должно числиться в трех несчастьях Спенсера. Так при чем тут ты?
— Ну, дорогой мой, без Спенсера мне приходится очень скверно. От болвана, которого прислало мне взамен агентство, толку никакого. Ты только погляди! — Он выставил элегантную ногу. — По-твоему, это можно назвать складкой?
С учетом мешковатости моих собственных брючин, я бы назвал эту складку идеальной, но его она словно бы совершенно не устраивала, и потому мне пришлось посоветовать ему покрепче стиснуть зубы и терпеть, как подобает мужчине, а вскоре прозвонил колокол, возвещая заезд три тридцать, и мы расстались.
— Да, кстати, — сказал Чокнутый в последнюю секунду, — ты будешь на обеде выпускников-рикинианцев на следующей неделе?
— Да, буду. И Укридж тоже.
— Укридж? Боже мой, я не видел старину Укриджа уж не знаю сколько лет!
— Ну, он там будет. И, думается, займет у тебя малую толику на краткий срок. Так что ты обретешь свое третье несчастье.
Решение Укриджа присутствовать на ежегодном обеде выпускников школы, в которой мы с ним (так сказать) учились, явилось для меня неожиданностью: пусть обед, предположительно, будет превосходно приготовленным и насыщающим, однако билеты стоили полсоверена с головы, причем участникам полагалось быть в вечерних костюмах. А Укридж, хотя иногда располагал десятью шиллингами, заложив фрак, а иногда располагал фраком, взяв его напрокат за десять шиллингов, тем и другим одновременно располагал крайне редко. Тем не менее он сдержал слово и вечером перед банкетом появился у меня для предварительного подкрепления, одетый безупречно и готовый для пиршества.
Быть может, нетактично, но я спросил, какой именно банк он ограбил.
— По-моему, на той неделе ты мне говорил, что с деньгами у тебя туго, — добавил я.
— Было туже, чем эти инфернальные брюки. Ни в коем случае не покупай готовую одежду, Корки, мой мальчик. Она никогда не бывает впору. Но теперь все это позади. Я прошел поворот, старичок. В прошлую субботу в Сандауне мы собрали неслыханный урожай.
— Мы?
— Фирма. Я же тебе говорил, что вошел пассивным компаньоном в дело одного букмекера.
— Господи Боже ты мой! Или ты хочешь сказать, что оно приносит доход?
— Приносит доход? Мой дорогой старый малышок, да как оно может не приносить дохода? Я же тебе сразу сказал, что это золотое дно. Богатство светит мне в глазные яблоки. Позавчера я купил дюжину рубашек. Так что сам видишь.
— И сколько ты заработал?
— В некоторых отношениях, — сентиментально вздохнул Укридж, — я сожалею об этом благосостоянии. Ведь прошлые беззаботные безденежные деньки были не так уж плохи, а, Корки, старичок? Жизнь тогда казалась забористой, стремительной, яркой, интересной. И не следует забывать об опасностях богатства, которое может расслабить и изнежить человека. Впрочем, оно имеет свои положительные стороны. Да, в целом я не жалею, что разбогател.
— И сколько же ты заработал? — снова осведомился я. На этот раз с уважением. Тот факт, что Укридж купил шесть рубашек вместо того, чтобы похищать мои, указывал на финансовое благополучие по меньшей мере графа Монте-Кристо.
— Пятнадцать фунтов, — сказал Укридж. — Пятнадцать золотых соверенов, мой мальчик! И всего за одну неделю скачек! Не забывай, скачки устраиваются круглый год. Из месяца в месяц, из недели в неделю мы будем расширяться, мы будем разворачиваться, мы будем развиваться. Было бы уместно, старичок, шепнуть словечко-другое ребятишкам на этом сборище, рекомендуя им наши услуги. Айзек О’Брайен — так называется наша фирма, Блю-стрит, три, Сент-Джеймс. Телеграфный адрес: «Айкоби, Лондон». Наш представитель присутствует на всех сколько-нибудь значимых скачках. Но про мою связь с фирмой не упоминай. Не хочу, чтобы она получила огласку, так как это может неблагоприятно сказаться на моем положении в обществе. А теперь, малышок, если мы не хотим опоздать на эту оргию, возьмем ноги в руки.
