Дмитрий Ненадович - Повесть о потерянном времени
Колонна боевых машин достигает пункта назначения только к полуночи и в автопарке тут же образуется очередь на заправку. Ни одна боевая машина не имеет права встать в бокс с пустыми баками, а если машине сильно повезет, то она может попасть в свое стойло еще и отмытой от дорожной грязи и лесной паутины. Личный состав воинов-связистов покидает автопарк и еще будет долго строиться и пересчитываться. Пересчитывать оружие и боеприпасы. Проверять состояние и комплектность средств химзащиты. Часам к трем этот героический личный состав (личность владельца не установлена) будет уложен спать до семичасового утра. А тем временем, в парке остаются одни водители, возглавляемые Просвировым. Такой чести он был удостоен лично «Буонапарте» — Пчелкиным. Тот понимал толк в оказании знаков внимания. Всем ведь было известно, что военный водитель — это не военный и не водитель. Не военный, потому как считался самой низкоквалифицированной боевой единицей и в «мирное» время постоянно привлекался для выполнения черновых работ во время производства которых водитель постепенно деградировал как военный и превращался в дворника, маляра, свинопаса, пахотного крестьянина и т. д. А «не водитель», потому как в «мирное» время за руль боевой машины попросту не допускался: во-первых, с целью экономии горючего, а во-вторых, в силу необходимости выполнять обязанности гарнизонного дворника, маляра, свинопаса, пахотного крестьянина и т. д. Поэтому когда «не военный и не водитель» ехал в составе колонны машин, он был еще более или менее адекватен, но когда ему предоставлялась возможность где-либо поманеврировать — это было зрелище, достойное финальной ключевой сцены для многомиллионного голливудского боевика. Вот и сейчас, если бы не непрерывная Серегина беготня, сопровождаемая громким ором на нанайском наречии, между бензоколонками, мойкой и боксами, автопарк к утру мог всего этого лишиться, и взгляду самого старшего автопаркового военноначальствующего — майора Завдрыщенко, предстала бы панорама обороняющегося уже полгода от фашистских полчищ города Сталинграда. Но жертвы и разрушения удается предотвратить. Очередь рассасывается к самому утру. До подъема спящего личного состава остается ровно час. Сергей строит измученных водителей, считает их, считает оружие, благодарит их за службу и отправляет в расположение роты, дабы еще до подъема без суеты и спешки могли эти якобы «водилы» свершить чудесное преображение из чумазых и плохо организованных шахтеров, пошатывающихся от усталости после смены, в бодрых и дисциплинированных бойцов Красной Армии, являющих собой образец внешнего вида. Отправив бойцов, Сергей вернулся к воротам бокса и уже хотел было опечатать их, как откуда-то из темноты перед ним вырос какой-то щеголеватый рыжий прапорщик. Его огненно-рыжая шевелюра горела даже в слабеньких лучиках высоко висевшего над боксами фонаря и как бы подсвечивала его чистенькую, тщательно отутюженную форму.
— Одну минуточку, товарищ старший лейтенант. Я начальник пожарной охраны гарнизона. Прапорщик Багров. Мне надо оценить противопожарное состояние бокса.
— Да-а-а, Ваш внешний вид и фамилия очень даже соответствуют занимаемой должности. А другого времени для этого ответственного мероприятия Вы не могли найти?
— Вы, наверное, не поняли. Меня лично Ахтунг прислал. Вызвал вчера вечером и наказал проверить боксы как, только туда заедет батальон. А то говорит, еще чего забудут, подлецы. Машины с полными баками. Проблем потом не оберешся.
— Прямо так и сказал: «подлецы»?
— Прямо так и сказал. Вы же его еще не знаете. А что? Он тут ведь самый главный и может себе позволить особенно не выбирать выражения.
— Вы действительно так считаете?
— Да, конечно.
— Очень жаль. Но это Ваше право. А вот транслировать мне оскорбительную чушь вашего зарвавшегося начальника в следующий раз я Вам очень сильно не советую. Могу ведь в запале перепутать истинный источник словесного поноса и ударить по телу ближнего из говорящих. Понимаю, что это идет вразрез с генеральной линией партии, но ничего с собой поделать не могу.
— Хм, чушь, говорите? Зарвавшийся начальник? Ну-ну. Так я осмотрю бокс? Не возражаете?
— Смотрите уже, коль пришли. Коль есть на это высочайшее повеление.
— Есть, есть. Даже не сомневайтесь.
Включив внутреннее освещение, прапорщик проворно исчез в глубоком чреве бокса. Из чрева бокса стали доноситься, постепенно удаляясь, звуки открываемых и закрываемых дверей кабин уже задремавших было автомобилей. Наконец из самой глубины бокса раздался радостный крик пожарного-прапорщика, видимо, нашедшего то, что доселе никому найти не удавалось. Видимо, обнаружил он, наконец сокровища древних инков, не известно какими путями в этот бокс попавшие. А может, удалось ему, наконец, отыскать пропавшую во время войны янтарную комнату? А что? Немцы ведь умудрились дойти в те далекие военные годы до этих краев. В Москву направлялись. А как по зубам получили, то все побросали и на юго-запад ретировались. Может, и янтарную комнату тогда бросили? Никто ее с войны разглядеть не мог в полутемном боксе, но нашелся-таки наконец особо глазастый прапорщик — и вот вам, пожалуйста. Извольте забрать все в музей, а внимательному прапорщику перечислить на его сберкассовский счет полагающиеся по закону 25 %. И все, можно уже больше не служить. Можно уже купаться в благоденствии, устроившись для отмазки на пол-ставки пожарным инспектором в стоящую рядом с домом и давно не работающую котельную. В те времена ведь по другому-то было никак нельзя. Вы думаете, ради чего работал подпольный миллионер Корейко? Ради грошового жалования бухгалтера? Конечно же, нет. Исключительно для того, чтобы не преследоваться по закону за тунеядство. Тунеядцев тогда очень сильно не любили. Это сейчас можно спокойненько, к примеру, сдавать квартиры, доставшиеся в наследство от почившей в бозе родни, и ни в одном списке трудового коллектива не числиться. Можно жить себе поживать без единой записи в трудовой книжке. Сейчас можно даже вообще этой книжки не заводить. А тогда — нет. Такого допустить было никак нельзя. Если отсутствует ваша фамилия в каких-либо списках, к вам сначала начнет захаживать участковый и просматривать соответствующие отметки в вашей трудовой книжке. После просмотра участковый будет всячески укорять вас и, если вы будете упорствовать, его визиты участятся, а глубина укоризны будет возрастать от визита к визиту. И если вы в скором времени не одумаетесь и не попадете в какой-нибудь список хотя бы как-то трудящихся граждан (пусть даже из рук вон плохо трудящихся), то вскоре за вами приедет целый наряд милиции, и отправят вас тогда валить сибирскую тайгу. А там не забалуешь. Народ очень строгий там. Не дадут сачкануть вам. А после того как вы там в Сибири исправитесь, в вашу трудовую книжку и паспорт поставят особые штампы. А с этими штампами вы, вроде бы окончательно полюбивший трудиться, уже не сможете этого сделать никогда. Только на своем огородном участке сможете вы теперь как следует поработать, проливая бальзам на исправленную в Сибири душу. Ни один трудовой коллектив Вас теперь не примет. И поделом. Надо было головой думать в свое время и не бузить попусту.
Как-то мы сильно отвлеклись от темы в своих размышлениях о возможной судьбе огненного прапорщика, связанной с его дорогостоящими находками. Что же все-таки нашел он там, в полутемном боксе? Может сокровища древних инков и янтарная комната — это дешевая бижутерия в сравнении с этим «что же»? Иначе, почему же так сильно возликовал он поздней ночью, граничащей с уже брезжащим на востоке утром? Сергей тут же поспешил на радостные вопли и обнаружил прапорщика, ликующе направляющего луч своего жужжащего ручным приводом фонарика внутрь кабины одного из горбатых в своей неукротимой мощи «УРАЛов». Это был тот самый злополучный «УРАЛ» «имени Заболонника» со свежепокрашенным бампером.
— Ну и чего же вы так верещите-то, товарищ главный пожарный прапорщик? Случилось что-то невероятное? Я — то уж было обрадовался, подумал, что Вы клад какой нашли. Вот, думаю, хоть кому-то в этой жизни сильно повезло. А Вы кабину зачем-то освещаете. Там единственно-то, что и было ценного, так это пирожки лейтенанта Захарука, но и их давно уже в запале сожрал его водитель Заболонник. А вы тут голосите на весь спящий гарнизон… Сейчас машины от Ваших воплей заведутся, возьмите себя в руки и дайте этим счастливцам еще немного поспать, — не скрывая своего устало-бессонного раздражения, разразился длинной тирадой старлей.
— Нет-нет. Вы подойдите-ка сюда, пожалуйста. Гляньте, в кабине «бычки» от сигарет!!!! — фуражка рыжего прапора от возмущения сползла на затылок.
— А-а-а! Курят в дороге, мерзавцы, а сил, чтобы выбросить бычок в окно, уже не хватает. А может им воспитание не позволяет? Гхм, мало вероятно. Ладно, завтра мы с ними разберемся по законам военного времени, — устало зевая, произнес старлей и уже было повернул к открытому выходу из бокса.
