Валентин Катаев - Красивые штаны. Рассказы и фельетоны (сборник)
– Как бывший помещик.
– Я не помещик.
– Докажите.
– Я ж вам в прошлом году уже доказывал.
– Докажите в этом.
– Хорошо.
И пошел человек опять в станицу Динскую.
– Дайте справку, что я не помещик.
– Не дам.
– Почему?
– Потому, что вы – Малышевский.
– Ну так что ж из этого?
– Раз Малышевский, значит, помещик.
– Да нет же! Хлебороб. У вас в архиве есть мое метрическое свидетельство. Посмотрите.
– Не смотрел и смотреть не желаю.
И пошел человек обратно. И в слезах обратился к самому высшему своему начальству:
– Товарищи! Ведь вы же знаете по прошлому году, что я не помещик. А меня все-таки уволили. Помогите!
– Не помогу.
– Почему?
– Потому, что все ваши документы – фальшивки, а сам вы – обманщик.
– Я не обманщик.
– Нет, обманщик. Вы утверждаете, что вы не Малышевский, в то время как я отлично знаю, что вы Малышевский.
– Я не отрицаю, что я Малышевский.
– Ага! Ну, а раз Малышевский, значит, помещик.
И пошел человек, шатаясь, к себе домой.
Таковы обстоятельства, в которых в данную минуту находится Малышевский, старый учитель с тридцатилетним стажем, до последнего времени работавший на консервкомбинате имени Микояна в станице Крымской методистом.
Как же могло на глазах у всех произойти это неслыханное безобразие?
Как могло случиться, что на глазах у всех два старых хороших педагога – товарищ Малышевский с женой (тоже старая учительница) – оказались на старости лет выброшенными за борт?
Вы не знаете, как это случилось, товарищ Кравцов, председатель Динского стансовета, дававший безответственные разноречивые справки?
А вы, директор комбината, подписавший приказ № 425 от 13 августа 1935 года, где документы товарища Малышевского названы ложными и честный человек представлен в виде грязного афериста, – вы (не имею чести знать вашего имени), вы не знаете, как это случилось?
А вы, представители заводской общественности?
На ваших глазах произошло самое страшное в нашей стране преступление: беспредельно унизили человеческое достоинство. Что же сделали вы для того, чтобы не допустить этого?
Мы не сомневаемся, что честное имя учителя Малышевского будет навсегда восстановлено и виновные будут сурово осуждены.
1935
Оперативный Загребухин
– Ну, что скажете хорошенького, товарищ Загребухин? – спросил редактор, подымая доброе, утомленное лицо от гранок. – Чем порадуете читателя?
Писатель Загребухин скромно опустился на стул, повесил голову и пригорюнился.
– Пришла мне, знаете ли, Павел Антонович, одна мыслишка. Одна, так сказать, идейка. Верите – даже не идейка, а целая идея. И так она меня, знаете ли, увлекла, что я буквально сон потерял. Не сплю, не ем. Только об ней все время и думаю.
– Нуте-ка, нуте-ка, это интересно. Выкладывайте.
Писатель Загребухин пригорюнился еще больше, потупил глаза, и, нервно сжимая руки, сказал глухим голосом:
– Мало у нас в прессе уделяют внимания животноводству, Павел Антонович. И плодоводству. Душа, знаете ли, болит. Вот мне и пришла в голову мысль. Не знаю только, как вы посмотрите. Хотелось бы мне съездить в какой-нибудь хороший животноводческий совхоз, в какой-нибудь, знаете ли, этакий плодоовощной питомник, да и написать в газету подвал-другой. Как вы на это смотрите?
– Это именно то, что нам надо! – воскликнул редактор, и глаза его засияли. – Это именно то, чего мы жаждем! Поезжайте, голубчик. Как можно скорее. Мы вам будем очень-очень благодарны. Только не отвлечет ли это вас от больших творческих замыслов? От широких полотен, от эпопей, от трилогий?
– Эх, Павел Антонович, Павел Антонович! – с горечью сказал Загребухин. – Пускай эпопеи другие пишут. Не до эпопей мне, Павел Антонович. Не такое у нас время, чтобы над эпопеями да трилогиями потеть. Писатель должен быть на уровне эпохи. Надо писать быстро, остро, оперативно. Главное – оперативно. Злободневно, так сказать.
– Верно, товарищ Загребухин. Правильно. Золотой вы у меня человек! Езжайте. Посмотрите. Изучите. Напишите.
– Слушаюсь! – бодро воскликнул Загребухин. – Напишу. Изучу. Посмотрю. Съезжу.
Через неделю читатель прочел большую статью Загребухина:
«Подъезжаем к воротам животноводческого совхоза „Новый мир“. Въезжаем. Навстречу нам выходит директор Синюхин. Это могучий, волевой человек в синей косоворотке. Он радушно показывает нам коров и свиней. Хорошие коровы. Превосходные свиньи. Садимся за стол. Дружеская беседа вертится вокруг коров. Вертится вокруг свиней. Особенно вокруг поросят. Недолгий летний день кончен. Пора уезжать. С большой неохотой мы расстаемся с товарищем Синюхиным. Бросаем последний, прощальный взгляд на превосходных коров и выдающихся свиней. Но увы! Надо ехать. Надо еще посетить плодоовощной питомник „Красный мак“. Выезжаем за ворота. Едем. Мчимся. Золотые лучи солнца весело освещают…»
И читатель думает:
«Ишь ведь какой человек этот Загребухин. Тонкий. Наблюдательный. Все-то он заметил. Все-то он описал. И как, дескать, подъезжаем. И как, дескать, уезжаем. И как, дескать, коровы и как, дескать, свинки! Ничего от него не укрылось. Одно слово – писатель! Гений!»
А Загребухин тем временем гуляет по своей дачке с гостями и показывает хозяйство:
– Вот это у меня поросята.
– Выдающиеся поросята!
– А вот это у меня молодые мичуринские яблоньки.
– Выдающиеся яблоньки!
– Да уж чего говорить, – скромно опускает глаза Загребухин, – поросятки что надо. И яблоньки что надо. Плохих не держим.
– И дорого изволили платить? Небось такой поросеночек тысячи две тянет, если не больше?
– Ровно шесть, – говорит Загребухин.
– Тысяч?
– Нет, что вы! Рублей.
– Шесть рублей?
– Да. Шесть рублей. С копейками. По государственной цене.
И нежная улыбка блуждает на пухлых губах Загребухина. Нежная и загадочная.
Гости молитвенно складывают руки. И думают завистливо:
«Ну же и человек этот Загребухин! В полном смысле слова гений».
А Загребухин идет дальше по своим владениям и показывает:
– Вот это у меня погреб. А это коровник. Погреб немножко завалился. Надо бы немного цемента.
– Цемент теперь кусается. Не достанешь. Да и с транспортом…
Загребухин загадочно щурится на солнце и тяжело вздыхает:
– Да. С цементом, конечно, туго. С транспортом тоже не того… Ну да ничего… Как-нибудь сдюжим.
А через две недели читатель читает новую большую статью Загребухина:
«Вряд ли кто-нибудь из моих читателей представляет себе, сколько громадного политического, социального и морально-логического смысла заложено в простом скучном слове „цемент“. И, однако, цемент – это целая поэма. Начнем с его производства. Подъезжаем к воротам энского цементного завода. Въезжаем. Навстречу нам выходит директор Жмуркин. Это могучий, волевой человек в люстриновом пиджаке. Он радушно показывает нам свое производство. С восхищением смотрим на мешки с цементом. Садимся за стол. Дружеская беседа вертится вокруг цемента. Пора уезжать. С большой неохотой расстаемся с товарищем Жмуркиным. Бросаем последний взгляд на чудесный цементный завод. Но увы! Надо ехать. Впереди еще детская пошивочная мастерская, мясокомбинат, ликеро-водочный завод, дровяной склад, питомник черно-бурых лисиц…»
Не нарадуется редактор на своего выдающегося сотрудника Загребухина.
– Вот это человек! Вот это гражданин! Вот это писатель! Горячий, отзывчивый, оперативный. Другие писатели копаются в какой-то психологии, пишут романы, новеллы, эпопеи и прочее такое. А мой орел Загребухин не таков. Мой орел Загребухин знает, что жизнь не терпит, чтоб от нее отставали. Загребухин мчится впереди жизни. Молодец Загребухин. Настоящий гений!
И когда знакомые Загребухина открывают газету и читают очередной подвал Загребухина, который начинается словами: «Мало кто знает, сколько поэзии в производстве толя…», – то они уже догадываются, что на коровнике Загребухина прохудилась крыша.
1945
Опереточные малютки
Не везет нашему рославльскому железнодорожному рабочему клубу. Как ни пытается стать рабочим клубом – все сбивается на оперетку.
Городской профессиональный клуб, обслуживающий мелкие союзные объединения, долго выдерживал, крепился. Но соблазн был велик, успех оперетки и двухтысячный доход железнодорожного клуба наконец сломили стойкого т. Савченкова (председатель правления), и, закрыв руками глаза, он подписал от имени правления договор на… «Тайны гарема»…
Из письма рабкора
Есть такой старый анекдот:
На черной лестнице встречаются два мальчика, и между ними начинается следующий разговор.
– А у нас блины пекут! – хвастливо заявляет первый мальчик, задирая веснушчатый нос к небу.
Второй мальчик обиженно моргает глазами, долго и сосредоточенно ковыряет в носу, мучительно придумывает, чем бы покрыть хвастливое сообщение своего приятеля, и, наконец, тусклым басом сообщает:
