Елена Лактионова - Вот пришел папаша Зю…
— Справку?! Освобождение?! — взревел Борис Николаевич. — Освобождение от колхоза?! Да я, когда был студентом… Да я на стройке…
— Боря, — вступила Наина Иосифовна, — успокойся, тебе нельзя волноваться.
— Папа! О твоей трудовой юности все наслышаны! — не сдавалась Татьяна.
— Молчать! — стукнул кулаком по столу Борис Николаевич, так, что все присутствующие вздрогнули. — Поедет в колхоз как миленький! Со всеми ребятами, с коллективом! Куда все поедут, туда и он поедет! А отлынивать от работы и отрываться от коллектива я ему не позволю! — И добавил уже мягче, взглянув на растерянного внука: — Позорить своё имя, понимаешь, я не дам. Борис Ёлкин никогда от работы не увиливал и за справками не прятался! Мотаешь на ус? — и ласково ему подмигнул.
— Мотаю, — не стал возражать Борис Ёлкин-младший.
— Не подведёшь свою фамилию?
— О чём речь, дед! — заносчиво ответил внук.
— Ну вот то-то! А то развели мне тут: «справку», «освобождение». Я этого не люблю, понимаешь.
И Бориса Ёлкина стали готовить в колхоз.
— Ма, нам сказали, нужны резиновые сапоги и телогрейку какую-то, — объявил он ещё через пару дней.
— С ума сошли! Где мы возьмём тебе резиновые сапоги? А телогрейку?! Это музейное достояние!
— А я у Софки спрошу, — догадался Борис Николаевич. — У него есть, наверное.
Софокл как раз был занят весьма важным делом: шнурком от ботинка он доставал провалившиеся пробки из винных бутылок. Это было делом кропотливым, тонким, можно даже сказать, ювелирным, и требовало большой сосредоточенности и усердия. Суть его заключалась в том, что плоский шнурок, сложенный петлёй, нужно опустить в пустую (если не считать пробки и дохлых мух) винную бутылку, набросить его там на торец пробки, и аккуратно подтянуть к горлышку, одновременно маневрируя бутылкой. Нужно стараться, чтобы пробка не вывалилась из петли (тогда начинай всё сначала), не перекосилась (а то не попадёт в горлышко), чтобы шнурок не перекрутился (а то ничего не получится) и не лопнул (его перед работой нужно проверить на прочность, как верхолазы проверяют спасательные верёвки). Если все эти правила соблюдены, и пробка точно вошла в горлышко, тут наступает самый ответственный момент: сильным уверенным движением нужно рвануть шнурок, обмотанный вокруг ладони, и — шпок! — со смачным звуком пробка вылетает из горла. Всё — бутылочка готовенькая. Неси и сдавай.
Как раз в ту минуту, когда Софокл, от усердия высунув язык, набрасывал шнурок на эту чёртову пробку, которая почему-то всё время выскальзывала, открылась дверь, и к нему, уже по-свойски, без стука, вошёл Ёлкин. Рука Софки дёрнулась, и пробка в очередной раз выскользнула из петли.
— А, мать твою, ё-моё, — ругнулся Софокл, но, увидев гостя, расплылся в улыбке: — Николаич! Проходи, проходи!
Борис Николаевич, с трудом маневрируя по заставленному бутылками полу, попытался пройти к свободному стулу, но не совсем удачно, и бутылки, как кегли, валясь и роняя друг друга, устроили страшный звон и переполох.
— А-а, понимаешь… — проворчал Борис Николаевич. — Развёл тут…
— Так заработок ж, Николаич, — невозмутимо сказал Софокл. — Вот считай, по восемь копеек бутылка…
— Ладно, это ты сам считать будешь, — перебил его Ёлкин. — Ты мне лучше вот что скажи: у тебя резиновые сапоги и телогрейка найдутся? Борька, внук, понимаешь, в колхоз на картошку едет, ему нужны сапоги да телогрейка.
— Сделаем по первому разряду, Николаич! Какой размер-то у Борьки твоего?
— Да ты, лучше, того… побольше.
— Все баки вокруг обшарю, а тебя уважу, Николаич! Об чём речь!
— Только ты того… — замялся Ёлкин. — Не говори уж ему, где взял-то. А то они, молодёжь-то, знаешь…
— Ясное дело! Молоток!
Когда через пару дней Борис Николаевич преподнёс внуку узелок — завёрнутые в телогрейку кирзовые сапоги (Софокл так постарался, что вместо резиновых даже надыбал кирзовые), то думал, тот будет фыркать и ни за что не облачится в эти помоечные трофеи. Борис Николаевич даже приготовился к проповеди на тему своей трудовой юности.
— На вот. Я тебе тут для колхоза приготовил одёжу кое-какую…
Борис Ёлкин-младший, развернув узел и увидя такой живописный наряд, пришёл в дикий восторг.
— Дед, это же класс! — заорал он. — Где ты всё это достал?! Это же последний писк моды!
Да, у молодёжи сейчас входил в моду новый стиль «гранж». Ещё он назывался «назад — в светлое будущее» или «я живу при коммунизме». Если Борис с ребятами встречали кого-нибудь, одетого в этом стиле на улицах Москвы, они с превеликой завистью осматривали счастливчика и долго смотрели ему вслед. На рынке эти шмотки стоили ужасно дорого, и Борис-младший, зная о тяжёлом материальном положении своей семьи, родным о них даже не заикался. Он, правда, и не подозревал, что именно эта клёвая куртяга называется телогрейкой. Он думал, что «телогрейка» — это какая-то очень тёплая футболка. А сапоги вообще превзошли все его ожидания.
— Дед, это что, настоящая кирза?! — Ёлкин-младший обнюхивал голенища сапог. — Класс!
Он тут же напялил на себя обнову. Сапоги оказались на два размера больше и протёрты на сгибах. Телогрейка была вся в масляных пятнах, затёртых до блеска, и прожжённой в нескольких местах: из дыр торчали клоки грязной ваты.
— Деда… это же… — завороженно шептал Борис, оглядывая себя перед зеркалом. — Это же… кайф.
Так как сапоги оказались велики, и при ходьбе сваливались с ног, Борис Николаевич предложил внуку соорудить портянки.
— А-а! Портянки… — завороженно произнёс Борис-младший, предвкушая в новом для него слове ещё один приятный сюрприз.
Борис Николаевич с большим удовольствием разорвал на полосы кусок портьеры, уселся на стул и стал обучать внука наворачивать портянки.
— Наука эта нехитрая, но без умения мозоли заработаешь, — поучал он. — Смотри сюда и учись, пока я жив. Берёшь портяночку… Внимательно смотри! — р-раз вот так. И вот так! Так и так! — Борис Николаевич сделал несколько ловких движений, и нога его оказалась обёрнутой шторой плотно и аккуратно. — Во, глянь-ка, нога как куколка получается. Это тебе получше, чем в носке будет, понимаешь.
Ёлкин-младший восторженно смотрел на ногу деда: она действительно стала похожа на аккуратно запеленованного младенчика. Он и не подозревал, что дед может так здорово наворачивать портянки.
— Ух ты! — восхитился Борис-младший. — А ну-ка, дед, дай я.
Для штанов в стиле «гранж» сгодились старые джинсы, которые для верности Боря ещё потёр об асфальт. А к зиме дед обещал внуку справить настоящую суконную шапку-ушанку (рассчитывая, конечно, на Софокла).
На следующий же день Борис Ёлкин-младший в своём супермодном наряде пошёл в институт на занятия. Сдавать телогрейку в гардероб он ни за что не согласился и в полной экипировке явился в аудиторию. Его тут же под восторженные и завистливые возгласы обступили однокурсники.
— Классные шмотки!
— Борька, гад, где достал?
— Ну! — с гонором ответил Ёлкин-младший. — Места надо знать.
— А для нас в том месте не найдётся?
— Не-а. Это для избранных.
— Ну ты пижон, блин!
— Деда это шмотки, — не моргнув глазом, соврал Ёлкин-младший. — С тех самых времён. Он, когда на стройках социализма работал, так одевался.
— И чего, до сих пор хранил?! — недоверчиво спросил кто-то.
— Ну! Семья для музея берегла. Думали, вот будет демократия, все будут из бутиков во всё новое одеваться, а это останется, как историческая реликвия, — дал волю фантазии Ёлкин-младший. — Думали, поместят в музей под стекло и бирочку приколят: «Так одевался простой народ во времена советской власти». А тут — бац! — снова власть Советов вернулась. Я и говорю: «Как музейный экспонат эти шмотки потеряли свою ценность, дайте хоть мне в них засветиться, а то скоро опять так все будут одеваться, будет неинтересно». Вот мне предки и отвалили, — с гордостью окончил Борис и скосил глаза на стайку девчонок, стоявшую поодаль.
Собственно, ради этой стайки все эти заливания несколько повышенным голосом — чтобы долетали слова — и произносились. А особенно ради одной, за которой Борис вторую неделю ухаживал. И эта одна тоже косила взглядом в сторону мальчишек, обступивших Бориса, наблюдая, в свою очередь, какое впечатление произведёт на него она. Потому что она была девочка модная и уже неделю ходила по институту, вызывая завистливые вздохи подруг: мало того, что этот Борька Ёлкин, пользующийся у девочек большим успехом, положил на неё глаз, она ещё где-то отхватила настоящий промасленный рабочий комбинезон, из огромных накладных карманов которого торчали гаечный ключ и отвёртка, а голова её была повязана красной косынкой кончиками на затылке. Называлось это женское направление моды «сто тысяч подруг — на тракторы!»
