Владимир Войнович - Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина. Лицо неприкосновенное
– Эти зубы делал лично товарищ Сталин? – умилился капитан и протянул руки. – Можно потрогать?
– Дурак, – сказал Сталин, отодвигая обломки. – У тебя руки в крови, а ты ими все хочешь трогать.
И тут в мозгу капитана забрезжило спасительное воспоминание. Если это отец Сталина, то, значит, сам Сталин должен называться Иосиф Моисеевич. Но его ведь зовут… его ведь зовут… Миляга никак не мог вспомнить отчество любимого вождя.
– Я извиняюсь, – начал он нерешительно, – но ведь, кажется, у папы товарища Сталина другая фамилия. И имя не такое. – Постепенно капитан приходил в себя. – Почему же, собственно говоря, вы себя выдаете за папу товарища Сталина?
– Потому что я и есть папа товарища Сталина. Мой сын, товарищ Зиновий Сталин, самый известный в Гомеле зубной техник.
– Вот оно что! – К капитану вернулось игривое настроение. – Ну что ж, у нас зубные техники тоже работают очень неплохо.
Он нажал кнопку звонка. В дверях появилась Капа.
– Свинцова! – приказал капитан.
– Сейчас. – Капа вышла.
– Вы хотите опять позвать сюда этого идиота? – забеспокоился Сталин. – Вы знаете, я вам не советую этого делать. Вы еще молодой человек, у вас все впереди. Зачем вам портить свою карьеру? Послушайте совета старого человека.
– Я вас уже слушал, – улыбнулся капитан.
– Послушайте еще. Я с вас денег за совет не возьму. Я вам только хочу сказать, что, если кто-нибудь узнает, что вы арестовали и били Сталина, пусть даже не того Сталина и даже не его папу, а просто какого-нибудь Сталина, боже мой, вы даже не представляете, что с вами будет!
Капитан задумался. Пожалуй, старик прав. Положение действительно щекотливое.
Вошел Свинцов.
– Звали, товарищ капитан?
– Выйди, – сказал Миляга. Свинцов вышел.
– Послушайте, – сказал капитан. – Моисей… э-э…
– Соломонович, – не без достоинства подсказал Сталин.
– Моисей Соломонович, зачем вам носить эту фамилию? Вы же знаете, кому она принадлежит.
– Во-первых, она принадлежит мне, – сказал Моисей Соломонович. – Потому что мой отец был Сталин и мой дедушка тоже Сталин. Нам эту фамилию дали еще за царя. Дедушка имел небольшой заводик, где он варил сталь. И поэтому его прозвали Сталин.
– Но все-таки неудобно такое совпадение…
– Это вам неудобно, а мне даже очень удобно. Потому что, если у меня будет фамилия Шпульман или, например, Иванов, так-таки этот ваш идиот сможет вставлять мне зубы сколько захочет. Между прочим, в Гомеле начальник много раз предлагал мне менять мою фамилию, но я сказал ему одно слово – нет. Между прочим, он был на вас очень похож. Это был не ваш брат?
– У меня нет братьев, – грустно сказал капитан. – Я был единственный ребенок в семье.
– Мне таки вас очень жаль, – посочувствовал Сталин. – Один ребенок в семье – это всегда плохо. Потому что он может вырасти эгоист.
Это замечание капитан пропустил мимо ушей. Изорвав протокол допроса, он бросил его в корзину. Затем он встал, лично поднял с полу танкистский шлем, обдул его и протянул гостю.
– Очень рад был познакомиться, – улыбнулся Миляга и пожал Моисею Соломоновичу руку.
Но тот уходить не спешил. Прежде чем покинуть Учреждение, он попросил вернуть ему голенища и выписать направление в областную поликлинику для ремонта зубных протезов.
– Это мы устроим. – Капитан вызвал Капу и приказал ей немедленно составить соответствующий текст.
Капа была потрясена приказанием, не зная, чем оно продиктовано. Учреждение всегда проявляло заботу о людях, но не до такой степени!
– Может быть, вы отправите его на курорт? – спросила она насмешливо.
Старик оживился и просил на курорт его покуда не отправлять.
– Я очень люблю курорт и особенно Крым, – сказал он. – Крым – это жемчужина юга, это цимес. Но я боюсь, что туда скоро войдут эти немцы.
– Да уж немцы бы вас полечили, – сказала Капа многозначительно.
Ей тут же пришлось пожалеть о своем неосмотрительном замечании. Старик выразил явное недовольство.
– Эта девушка, мне кажется, немножко антисемитка, – сказал он с явной тревогой за ее будущее. – А ведь она молодая и выросла, я думаю, не при старом режиме. И наверное, она партийная или комсомолка.
Глядя на Капу как на несчастную калеку, он вздыхал, охал, качал головой и сказал с горечью, что, если она не изменит своих убеждений, ей придется тоже целовать его «в заднее место». Однако, прежде чем приступить к этой церемонии, ей придется вытереть губы.
– Потому что моя жена Циля, – объяснил он, – очень ревнива. И если она увидит губную помаду, получится целый гвалт и разлад семьи.
Не понимая, что происходит, Капа взглянула на капитана. Почему он не прикажет немедленно его расстрелять?
– Капочка, – улыбнулся ей капитан, явно торопясь замять инцидент, – я тебя очень прошу – пойди и выпиши товарищу направление.
Обиженно поджав губы, Капа отправилась выполнять приказание. Она тут же вернулась и, не глядя на старика, спросила, как его фамилия. Старик охотно открыл рот, но его опередил капитан.
– Не нужно никакой фамилии, – быстро сказал он. – Напиши на предъявителя.
– Ничего не понимаю, – сказала Капа. – Что это за человек, у которого нет фамилии?
– У меня есть фамилия, – сказал старик.
– Да, у него есть фамилия, – подтвердил капитан, – но она секретная. – Он улыбнулся отдельно старику и отдельно Капе. – Пойди и напиши, что тебе сказано. Предъявитель сего направляется…
Несколько минут спустя капитан провожал старика до ворот как самого почетного гостя. На лавочке у ворот действительно сидела старая женщина. Она держала на коленях рваную плетеную кошелку и смотрела прямо перед собой. Сразу было видно, что ожидание есть привычное ее состояние. Минуты и часы ожидания она заполняла обычно перечислением великих людей, которых дал миру ее народ. Сейчас она смотрела прямо перед собой и, загибая пальцы, бормотала:
– …Маркс, Эйнштейн, Спиноза, Троцкий, Свердлов, Ротшильд…
– Циля, – сказал ей Сталин, – я хочу познакомить тебя с этим молодым человеком. Это очень интересный молодой человек.
– Он еврей? – оживилась Циля.
– Он не еврей, но очень интересный молодой…
– Ох! – потеряв к Миляге интерес, покачала головой Циля. – Что у тебя за дурная привычка? Как только приезжаем на новое место, ты сразу идешь к этим гоям. Неужели ты не можешь найти себе другую компанию?
– Циля, ты напрасно так говоришь. Это очень хороший молодой человек. Он даже немножко лучше того, который был в Гомеле. Потому что тот, который был в Гомеле, держал меня в тюрьме трое суток, и трое суток я ему объяснял, почему меня нельзя держать в тюрьме. А этот понял все сразу.
Вернувшись к себе, капитан Миляга сказал Капе что-то примирительное и взял у нее письмо, пришедшее с сегодняшней почтой. Вероятно, это была анонимка. Адрес Учреждения был написан левой рукой, адрес отправителя вовсе отсутствовал. В этом не было ничего необычного. В Учреждение, возглавляемое капитаном Милягой, граждане почти всегда писали письма без обратного адреса и за редкими исключениями левой рукой. (Исключения составляли левши, они обычно писали правой рукой.) В таких письмах содержались обычно мелкие доносы. Кто-то критиковал карточную систему. Кто-то выражал сомнение в нашей скорой победе над немцами. Кто-то на кухне рассказал анекдот сомнительного содержания. Некий бдительный товарищ просил обратить внимание на творчество поэта Исаковского. «Слова данного поэта, – писал бдительный товарищ, – в песне «Лучше нету того цвету…» звучат с пластинок и разносятся при помощи радио на весь Советский Союз, в том числе и известная строчка «Как увижу, как услышу». Но прислушайтесь внимательно, и вы уловите нечто другое. «Каку вижу, каку слышу» – вот так звучит этот текст, если прислушаться». Бдительный товарищ предлагал пригласить поэта Куда Надо и задать ему прямой вопрос: «Что это? Ошибка или злой умысел?» Заодно автор письма сообщал, что он уже сигнализировал об этом вопиющем факте в местную газету, однако ответа до сих пор не получил. «Упорное молчание газеты, – делал вывод бдительный товарищ, – поневоле наводит на мысль, не находится ли редактор в преступной связи с поэтом Исаковским, а если находится, то не является ли это признаком разветвленной вредительской организации?»
К чести Учреждения надо сказать, что оно принимало меры далеко не по каждому такому сигналу, иначе на воле не осталось бы ни одного человека.
Итак, письмо, пришедшее с последней почтой, на первый взгляд казалось вполне заурядным. Но капитану почему-то подумалось, что именно в этом письме содержится важное сообщение. Он вскрыл письмо и с первых строк понял, что не ошибся.
«Сообщаем, что в нашем селе Красное скрывается дезертир и предатель Родины товарищ Чонкин Иван, который проживает в доме почтальона Беляшовой Анны и имеет при себе оружие, а также боевую технику в виде аэроплана, который не летает на бой с немецко-фашистскими захватчиками, а стоит в огороде без всякой пользы в периуд тяжелых испытаний для нашей страны. Красноармеец Чонкин Иван, хотя его место на фронте, на фронте не воюет, а занимается развратом, различными видами пьянки и хулиганства. Вышеупомянутый Чонкин Иван высказывал незрелые мысли и недоверие к марксистско-ленинскому учению, а также к трудам Ч. Дарвина о происхождении человека, в результате которых обезьяна в человека превратилась посредством труда и осмысленных действий. Плюс к вышеуказанному, он допустил преступную потраву скотиной Беляшовой Анны огорода известного местного селекционера и естествоиспытателя Гладышева Кузьмы, и этими своими действиями Чонкин, безусловно, нанес большой урон нашей советской науке сельского хозяйства на ниве гибридизации. Просим унять зарвавшегося дезертира и привлечь к ответственности по всей строгости советских законов. К сему жители деревни Красное».
