Евгений Крыжановский - От аншлага до «Аншлага»
Всего этого мы просто не можем не учитывать, готовя свои выступления и налаживая взаимоотношения со зрителями. Но как бы мы тщательно ни готовились, моделируя всевозможные мыслимые и немыслимые ситуации и стараясь предугадать реакцию зрителей на наши действия, жизнь все равно оказывается богаче любой фантазии и преподносит почти каждый раз нам какие-нибудь сюрпризы. О некоторых из них я и расскажу в этой главе.
Однажды на гастролях в Омске мы выступали в местной филармонии с невероятным успехом, собирали каждый вечер переполненные залы, каких, по словам администратора, здесь не видели никогда. И вот, во время одного из наших выступлений, когда зал буквально грохотал от аплодисментов и хохота, на сцену поднялась женщина и подошла к микрофону. Мы, не выходя из образов, замерли, приготовившись слушать восторженный отзыв и благодарности. Но женщина неожиданно сказала:
— Халтура! Верните мне деньги за билет!
Зрители, как и мы, ожидавшие, что она будет говорить нам комплименты, от неожиданности притихли. Билет на наше выступление стоил тогда прилично, кажется, 3.60 или 3.80, по тем временам сумма нешуточная. От нахлынувшей обиды я сначала хотел ответить женщине, что, так как спектакль она посмотрела, то возвращать ей, собственно, нечего, надо было обращаться на пару часов раньше, но потом вовремя опомнился и сдержался, тем более что Ю. Лесной уже достал из кармана и подал мне «пятерку», заготовленную им, разумеется, совсем для иных целей. Я подчеркнуто торжественно вручил ее женщине, потом подошел к микрофону и, понимая, что рискую, так как не придумал ничего путного, чтобы выкрутиться в случае неудачи, обратился к залу:
— Может, еще кто-нибудь так считает, так мы могем.
Но благодарные зрители меня поняли правильно и ответили просто шквалом аплодисментов. Довольная собой женщина в это время уже спускалась со сцены, так, по-моему, и не поняв, кому эти аплодисменты предназначались.
Да, «пятерку» ту я Лесному недавно вернул, но он все равно недоволен и требует еще какую-то «индексацию».
А вот что произошло во время нашего выступления в Феодосии. В самый кульминационный момент, когда пел наш «казацкий» хор, на сцену вдруг выбежала с горящими счастливыми глазами женщина и стала быстро и громко говорить в микрофон:
— Братья белорусы! Вы даже не представляете, какое огромное удовольствие доставили всем нам! Большое вам спасибо!
Мы, разумеется, прекратили пение и держали паузу, надеясь, что она будет не очень длинной. Но женщина, повернувшись к нам спиной, обратилась к залу:
— Мы должны молиться за этот «Христофор», они такую радость несут людям, и вообще нам всем нужно молиться, чтобы наша жизнь стала лучше. Я приглашаю всех к нам, в общину евангельских христиан-баптистов. Приходите завтра…
И дальше пошла страстная проповедь, призывавшая присутствующих стать членами баптистской общины. Мы в это время молили, как могли, Бога о том, чтобы он надоумил женщину побыстрее уйти со сцены. И наша молитва была услышана. Женщина, отвесив нам прощальный поклон, под аплодисменты гордо спустилась в зал, а мы, наконец, продолжили пение, хотя накал был сбит, и впечатление было уже далеко не то. Видимо, состязаться с Богом нам было тогда еще не по силам.
К сожалению, наши контакты со зрителями во время выступлений не всегда заканчивались так благополучно. Как-то при проведении одной из первоапрельских юморин, в тот момент, когда на сцене был «Христофор», подвыпивший зритель стал громко выкрикивать всякие гадости в адрес артистов. Мужчины, кстати, в отличие от женщин, редко поднимаются на сцену, предпочитая «высказываться» прямо из зала, чем серьезно отравляют радостную атмосферу, ради создания которой мы всегда тратим так много сил. Находившийся на сцене Сергей Александров, огорченный неприятным инцидентом, резко бросил в адрес зарвавшегося нахала: «У, паскуда!» А в это время я читал как раз то место своего монолога, где говорилось о тогдашнем мэре Минска Герасименко А. В., присутствовавшим вместе с супругой на этой юморине. Никто из зрителей никак не связал реплику Александрова с моим монологом, но сопровождавшие мэра бдительные чиновники решили, что была брошена тень на его репутацию, в антракте они подняли шум и заставили нас принести публичные извинения, чем еще больше привлекли всеобщее внимание к этому досадному недоразумению. Мы потом долго не могли прийти в себя после разыгравшегося скандала, которого совсем не желали, так как относились к Александру Васильевичу всегда с большим уважением. Но недаром говорят, ни от чего наперед не зарекайся.
Справедливости ради надо отметить, что бывали, правда, редкие, у нас случаи, когда мужчины-зрители выступали не только из зала, а поднимались и на сцену. Помню, пародировали мы как-то наш парламент и, выступая от имени депутатов, критиковали всех и вся. Один из зрителей, видимо, так был воодушевлен происходящим на сцене, что не удержался, выбежал к нам, подскочил без очереди к микрофону и стал на чем свет стоит крыть наше правительство.
Нечто подобное произошло и во время наших гастролей по Сибири. В одном из маленьких городков мы исполняли озорные частушки, которые так пришлись зрителям по душе, что многие из них пытались даже нам подпевать. Чувствуя искреннюю поддержку зала, мы вошли во вкус и, увлекшись, даже не заметили, как среди нас оказалась очень энергичная симпатичная старушка. Она, оттеснив нас от микрофонов, в танце прошла по авансцене, а потом стала петь свои собственные частушки. Нам ничего не оставалось, как принять предложенные правила игры и подыгрывать ей, изображая кордебалет.
В одной из наших программ был номер, который мы называли «Тургенев». Смысл номера заключался в том, что на сцену мы выводили двух зрителей мужчин, которые должны были озвучивать животных из повести Ивана Сергеевича Тургенева «Бежин луг». То есть они должны были мычать, как быки, хрюкать, как кабаны, кукарекать, как петухи. Зритель принимал этот номер на «ура». Люди просто падали с кресел от хохота, потому что вид мычащих, кричащих, поющих, храпящих мужиков, к тому же перепуганных из-за того, что их вытащили на сцену, вызывал в зале просто истерику. Конечно, очень важно было выбрать этих «артистов». Робкий и тихий парень будет стесняться и все делать так же робко и тихо. Наглый и самоуверенный будет вести себя вызывающе, да еще и нахамит. Я всегда очень боялся» добровольцев», которые просто вылетали на сцену и, стараясь насмешить своих друзей в зале, делали все наоборот. Например, говоришь ему:
— А ну, как крякают утки? Покажи, ― а он вдруг начинает лаять или свистеть… Естественно, становилось не смешно, и в зале устанавливалась тишина. Ты говоришь, — в избе заплакал ребенок, — протягиваешь такому «импровизатору» микрофон, а он в него — бе-бе-бе… То есть номер практически срывался. А о пьяных вообще, молчу… Я всегда очень переживал и не любил делать «Тургенева», но кроме меня, его сделать никто не мог, поэтому я покорно нес свою ношу. Но однажды, на протяжении трех выступлений подряд, этот номер был просто «убит» такими вот «помощниками». Вернее, не номер, а я. То есть, три раза я делал «Тургенева», и три раза на сцену поднимались или тихони, или наглецы, или пьяные, что хуже всего…
Я до того нервничал, что наотрез отказывался выступать с «Тургеневым» в этой программе. Наши ребята убеждали меня не делать этого, говорили, что это просто стечение обстоятельств, что, мол в следующий раз все будет нормально. Я не уступал. Тогда Толя Длусский предложил:
— Хочешь, я сам тебе выберу зрителя? Пока ты будешь объяснять публике условия игры, я лично спущусь в зал и выберу тебе веселого, интеллигентного мужчину, который не сорвет тебе такой классный номер.
Все дружно поддержали инициативу Анатолия, и я сдался.
Всю неделю, до этой программы, я успокаивал себя, я говорил себе, что теперь-то все будет в порядке, Толя не подведет. Но все равно, я очень сильно нервничал. Наконец наступил день выступления. Первое отделение прошло нормально, зрители прекрасно реагировали, а Толя из-за кулис, в дырочку, наблюдал за публикой, выискивая наиболее подходящего из них. В антракте я еще раз попробовал отказаться от своей «Голгофы», но Длусский убедил меня, что он уже нашел» клиента». Закончился антракт, я вышел на сцену и стал рассказывать зрителям, что артистом быть не трудно, что надо просто выйти на сцену и громко и грамотно говорить текст. И предложил желающим выйти на сцену и попробовать себя в роли артистов, озвучивающих на радио повесть И.С.Тургенева «Бежин луг». Тут же из зала на сцену полез детина, под смешки и гиканье своих дружков. Был он нагл, развязен и от него пахло алкоголем. Я понял — этот будет веселить своих собутыльников. Номеру хана. Да и моим нервам тоже. Но оставалась надежда на Толю. И тут я увидел, что Толя сдержал слово. Его выведенный на сцену зритель был само воплощение «помощника». Он был прилично одет, очень добросердечно улыбался, всем видом показывая готовность помочь мне. Правда, я видел, что он чуть-чуть растерян, но это бывает с каждым, кто впервые вышел на сцену. Он посматривал в зал, ища глазами свою подругу, которая тоже мило улыбалась и кивала ему, мол, не бойся, покажи себя. Я воспрянул духом. Еще раз с шутками и прибаутками объяснил «артистам», что им надо делать. Детина, ухмыляясь, подмигивал в зал своим собутыльникам, но «мой» внимательно, как мне показалось, даже очень внимательно, меня слушал и по-прежнему мило улыбался. Я понял, что, несмотря на детину, номер будет спасен.
