Элина Савва - Адам и Ева постсоветского периода
В воскресенье Елена Андревна сильно волновалась, долго собиралась, подбирая подходящую одежду: это, пожалуй, будет слишком ярко, это – коротко, в брюках – нельзя. Духи? Можно ли наносить духи? А макияж? Как же на улицу совсем без макияжу? Всё равно, что голой – засмеют! И Елена Андревна мигом представила, как она идёт по улице, низко наклонив голову и пряча глаза в асфальт, чтоб никто не заметил, что она без макияжу, а прохожие всё равно тыкают пальцем, скалят зубы, нагло заглядывают в лицо и ржут, переговариваясь между собой: «Глядите! Глядите! Без макияжу! Чай, не Дженнифер Лопес, а даже глаз не подкрасила!» И снова ржут.
«Пожалуй, глаза немного подведу!» – решилась Елена Андревна нанося на веки карандашные чёрные стрелки, – «И чуть-чуть туши!» Пальцы привычным быстрым движением отворачивали крышечку брасматика.
«А губы?» И снова внутреннему взору Елены Андревны представилась ржущая толпа, указующая перстами в её бледные, ненакрашенные губы.
Из богатой палитры ящичка трюмо она выбрала самый блеклый, нейтральный, не вызывающий цвет и подмахнула легонько помадой губы.
«Платок!» – в самый последний момент, когда она уже заносила ножку над домашним порогом прострелило молнией её голову.
Из-за долгих сборов Елена Андревна основательно припозднилась, отчего и получила от соседки нагоняй, вместо приветствия:
– Ты чего? Служба давно началась! И что ты намазюкалась, как на танцы? Чай, не девица! Давай, давай вытирай всё!
Елена Андревна достала белоснежный носовой платок, быстро и нервно протёрла губы, отчего ткань покрылась болезненными розоватыми пятнами.
На пороге храма Елена Андревна опять совершила кучу ошибок, о чём немедленно была уведомлена:
– Три раза надо креститься, три, а не один. Перекрестилась – поклон. Да пониже, пониже!
Свечи наша героиня ставила тоже неправильно:
– Куда ты – левой? Окстись! Правой! Только правой!
– Каблуками не стучите, женщина! – сказал ей кто-то сбоку, когда она переходила от одного подсвечника к другому.
– Что ж мне, летать? – огорчённо подумала Елена Андревна тут же обрывая себя на неподобающих мыслях.
– Эй, эй, нам налево, – потянула её за рукав соседка. – Направо – там только мужчины стоят.
– Но здесь тесно!
– Женшчына в церкви да молчит! – прошипела старуха и молитвенно опустила голову. Через секунду, не сдержавшись, добавила:
– Да и юбку тебе надо подлиннее – чай, не молодица.
Елена Андревна скорбно поджала губки. В старухи она себя не записывала, старательно накладывая всё богатство сельскохозяйственной продукции в качестве масок себе на лицо, да и юбка была померной длины. Даже слишком – до середины икры.
– Неужели это главное? – спросила она.
– В церкви мелочей не быват! – отрезала старуха.
Елена Андревна, ещё более подобравшись, старалась вникнуть в смысл службы. Но по этому поводу у её проводницы комментариев не находилось. Только раз старуха, неожиданно и сильно потянув её за подол, приказала: «На колени! На колени!» и сама сложилась вчетверо в молитвенном экстазе. Елене Андревне с трудом удалось непривычное движение на людях. Густо покраснев от застенчивости, стыда и приложенного физического усилия, она шёпотом спросила: «Почему?» Молитвенница, слегка повернув склонённую голову и приоткрыв корявый глаз прошипела: «Тихо!». «Так нада!» – промолвила она, прикрыв веки важно и утомлённо, словно архиерей. Елена Андревна чувствовала себя страшно неловко и с облегчением вздохнула, когда можно было встать.
Наконец, на амвон вышел молодой батюшка со светлым приятным лицом. Слушая проповедь, все потянулись ближе к нему. Среди всей службы, это был самый понятный для Елены Андревны момент. Но священник говорил совершенно непривычные для её слуха вещи: о прощении врагов и молитве за них. Елена Андревна позабыла о своей спутнице, о том, правильно ли она стала и как выглядит в глазах других. Она внимательно ловила каждое слово, пытаясь вникнуть в смысл.
– Нет ничего благодатнее молитвы о врагах, ибо они – лучшие учителя наши. Они учат нас смирению, терпению и величайшему дару христианина – умению прощать. Обида разъедает только вашу душу, делая её готовой ко греху. Не поминайте зло, не воздавайте тем же – а, наоборот, искренне пожелайте вашим обидчикам всех благ земных и небесных, помолитесь об их исправлении, о спасении их душ – и вы почувствуете, как преобразится ваш внутренний мир. Апостол Павел готов был пожертвовать не просто своей жизнью, а более ценным – своей бессмертной душой ради преследовавших его.
Не попрощавшись с соседкой и не исполнив всех дальнейших предписаний внешнего благочестия, Елена Андревна в глубокой задумчивости вышла из храма.
Дома, повязывая фартук на талию и готовясь к обеденной стряпне, она всё вспоминала слова батюшки и недоумевала: «Как же это – молиться за врагов? И с какой стати? Вот я буду молиться о них, а они мне дальше будут зло какое-нибудь делать… Или всё же попытаться?» И тут Елена Андревна сообразила, что особых врагов-то у неё и нет. «Грабители!» – вспомнила она прошлогоднюю историю. – «Но как же я буду им желать благ земных? Ведь они их получают за счёт невинных граждан! Выходит, я буду молиться о том, чтобы они побольше награбили? Ну, вот ещё!» И, рассердившись, Елена Андревна с силой плюхнула ложку томата в борщ, отчего стая пунцовых брызг разлетелась по белоснежному кафелю, но она не заметила. «Да и потом, если б меня тогда не понесло, всё бы обошлось», – вспоминая болезненную для её самолюбия историю, Елена Андревна схватила без прихватки горячую крышку, уронила её и решила грабителей пока отставить. «А вот, Катерина Ивановна давеча одолжила у меня «ключ» и уже пару недель как не отдаёт!», – возмутилась Елена Андревна и пребольно задела палец открывалкой, откупоривая консервированные огурцы. Она охнула, открывалка со стуком упала, крышка банки отлетела в противоположный угол кухни. «Ну вот, и молись о ней теперь», – закусив губу от боли раздражённо думала Елена Андревна. В окно она заметила, как к подъезду подъехала серебристая стильная машина. Из неё выпорхнула приятного вида девица и, помахав невидимому за тонированным стеклом спутнику, скрылась в подъезде. «Ах, эта, вертихвостка! Каждый раз с другим хахалем», – гневно взбивая тесто думала Елена Андревна. «И как такой благ желать, если у неё и без того полно. Всё хи-хи, да ха-ха. Видеть её не могу, размалёванную!» – метала горячей рукой овощи в салат Елена Андревна. «Недавно идёт нам навстречу с ворохом покупок, а мой Пётр Иваныч, МОЙ Пётр Иваныч, возьми да дверь ей и открой в подъезд – это ж надо, разлюбезничался!»
Пётр Иваныч сидел на диване, читал газету и с некоторым удивлением прислушивался к грохоту кастрюль, крышек и сковородок на кухне. «Странно», – думал он, – «обычно приготовление пищи проходит спокойнее».
Борщ выкипал из кастрюли, свирепо морщась багровой мордой и тяжело ухая крышкой; из духовки раздавался запах чего-то однозначно подгоревшего, на сковородке почернела зажарка, а перед внутренним взором Елены Андревны разворачивалась во всей красе обидная картина: Пётр Иваныч держит открытой дверь подъезда перед смазливой соседкой, она проходит, улыбаясь, как довольная лошадь, спотыкается, роняет один из пакетов, Пётр Иваныч наклоняется помочь, слетают с носа его очки, девица их поднимает, сдувая с них пыль, сложив краснючие полные губы в трубочку прям перед пётривановичевским лицом, он от растерянности краснеет, рука невольно выпускает ручку подъездной двери, которая, качнувшись и начав движение в обратную сторону, легонько прихлопывает по заднице возмущённую всей картиной Елену Андревну, замешкавшуюся в общей неразберихе. Соседка, хохотнув, проскальзывает в подъезд, а Пётр Иваныч, томатнее борща, тупо смотрит ей вслед. Потом переводит взгляд на жену: «Ты не ушиблась Еленочка?» – при этом становясь ещё краснее, хотя, казалось, это вряд ли уже возможно.
«Старый пень!» – прервала свои воспоминания Елена Андревна. – «Лысый, правильный, противный, а перед смазливым личиком – как все!» И звонко, с размаху, замедлившись в начале и ускоряясь ближе к приземлению, полетела любимая чашка Петра Иваныча, разбиваясь вдребезги на мелкие кусочки, один из которых отскочил рикошетом по голени Елены Андревны, оставляя яркую длинную царапину.
У Петра Иваныча от плохого предчувствия ёкнуло сердце. Он появился на пороге кухни.
– Что ты делаешь, дорогая? – спросил изумлённый Пётр Иваныч, в волнении задрав очки на лоб и разглядывая побеленные мукой стены, расплескавшиеся ветряной сыпью томатные капли на белом кафеле, разлитое молоко… Посреди беспорядка стояла хозяйка, с всклокоченными волосами, искажённым злостью лицом, сияющей ссадиной на ноге. Когда он вернул на переносицу очки, то узнал в ней свою Елену Андревну. Она вмиг как-то обмякла и бормотала:
– Я… я… обед готовлю. И ещё, хотела, как в церкви учили – за врагов, то есть о врагах, попробовать помолиться, то есть, я просто размышляла…
