Эдуард Дворкин - Кривые деревья
Притворяться, однако, не пришлось. В обширном помещении Любови Яковлевне не встретилось ни единой живой души. Преспокойно расправляясь с жаренным в масле тестом и добравшись до самой приправленной луком рассыпчатой начинки, молодая женщина бестрепетно прохаживалась между объемистыми высокими стеллажами. С некоторых пор она благополучно отринула всеобщее и застарелое заблуждение. Не было здесь никакой вечности. Противопоставляющий себя плотскому, мир вымышленный на поверку оказался еще более несовершенным. Присутствовали абстрактные теории, наличествовала надуманная психология, по раздутым главам расхаживали ходульные носители глубочайших авторских заблуждений. В отдельных случаях рельефно вырисовывался пейзаж, местами прорывались яркие и сочные детали — не было, однако, главного. Ощущения живой жизни. Веющего со страниц свежего ветра. Непредсказуемого полета фантазии. Умной иронии. Элементарной улыбки…
Зацарапавши ногтями по корешкам, Любовь Яковлевна выбрала пухлейший том. Модный, обсуждаемый в каждом салоне Маркевич. «Пожухлые левкои». Роман… Она раскрыла книгу наугад, и сразу какие-то противные пыльные люди суконным слогом принялись жаловатьсяна тягость бытия, отсутствие понимания и невозможность счастия. Ощущая свою же неубедительность, персонажи плакали, терзались, мужчины приставляли к напомаженным вискам дула револьверов, девицы бежали топиться к ближайшему пруду.
Захлопывая невозможную стряпню, Любовь Яковлевна произвела шум, на который откуда-то появился кривобокий приказчик, тотчас легчайше подхвативший молодую даму под локоток.
— Идемте же… прошу вас скорее… уже началось…
Недоумевая и внутренне предвкушая приятный сюрприз, она позволила увлечь себя в глубь торговой залы. Хромоногий провожатый потянул малозаметную дверцу, сделал страшные глаза и, прижав к губам подагрический палец, деликатнейше втолкнул посетительницу в ярко освещенную квадратную комнату.
Здесь рядами поставлены были стулья с прямыми высокими спинками. На стульях, с обращенными в одну точку дурнотно-блаженными лицами, в позах напрягшихся и неудобных сидели хорошо одетые люди разного возраста, преобладали все же стриженые курсистки и студенты с пунцово-оттопыренными ушами. Одновременно повернувшиеся к опоздавшей головы угрожающе выказали зубы и рассерженно зашипели. Приятно подпрыгнув перед публикой, Любовь Яковлевна опрометью промчалась в задние ряды и упала на единственное свободное место.
Еще какое-то время под потолком висела напряженная осуждающая тишина, после чего в другом конце помещения возник до боли знакомый голос. Сомнений не было. Он! Но который из двух?
Порывисто пошарив в ридикюле, молодая женщина нащупала футляр с лорнетом.
Иван Сергеевич был с бородою, в хрестоматийном своем обличье. Гордо посаженная голова с львиною гривой волос, наглухо застегнутый сюртук неопределенной расцветки, такие же, чуть вытянутые на коленях, панталоны. Слегка потухший, как в картине Репина, взгляд. На благородном чувственном носу очки без оправы. В точеных штучных пальцах листки рукописи… Очевидно — она присутствовала на творческой встрече маэстро с читателями.
— …она залилась внезапными светлыми, для нее самой неожиданными, слезами… слез своих она не утирала: они высохли сами…
Подвигавши бедрами по скользкому сиденью (для удобства полы бурнуса вместе с подкладкою были отвернуты), Любовь Яковлевна напрягла внимание.
— …отравленная, опустошенная жизнь, мелкая возня, мелкие хлопоты, раскаяние горькое и бесплодное — и столь же бесплодное и горькое забвение — наказание не явное, но ежеминутное и постоянное, как незначительная, но неизлечимая боль, уплата по копейке долга, которого и сосчитать нельзя…
Любовь Яковлевна помотала головою, еще более вытянула из воротника шею.
— …он заклинал ее понять причины, — монотонно, чуть пришепетывая, продолжал читать Тургенев, — причины… причины… — Он перевернул страницу. — …причины, побудившие его обратиться к ней, не дать ему унести в могилу горестное сознание своей вины — давно выстраданной, но не прощенной…
В комнате к потолку привинчена была богемского стекла люстра о двенадцати рожках, один из которых оказался засоренным и не горел. По краям стола, служившего подпоркою тяжеловатой задней части классика, стояли серебряные шандалы с заправленными в них церковными толстыми свечами. По стенам развешаны были отличного рисунка гобелены. Хорошо бы и ей прикупить по случаю несколько таких. К примеру, шелковый, с разнузданными пастушками и нахальными пастушками, прекрасно смотрелся бы над кроватью, а эти шерстяные шпалеры с нашествием Гога и Магога, без всякого сомнения, изрядно освежили бы диванную… И кстати, она давно никого не принимала… живет отшельницей… что если пригласить на вечер Крупского с его непутевой дочерью, напоить обоих чаем с кренделями, побеседовать по душам с не по годам развившейся девочкой?
— …это безмолвие, это улиткообразное, скрытое житье… все это пришлось как раз под лад его душевного строя…
В комнате было жарко натоплено. Молодая женщина распустила крючки, откинулась на спинку стула, расслабилась. Слушать Ивана Сергеевича можно было и так. В воздухе, махая ушами, проплыла прекрасная мужская голова с прямым носом и проникающими в душу глазами, за ней бежал мальчик с огромной вислой заусеницей, за мальчиком, по-лягушачьи дрыгая ногами, гнался страшный зеленый карлик с болтающимся между ног раздвоенным липким языком.
— Бу-бу-бу… бу-бу-бу… — монотонно бубнил Тургенев…
Она очнулась от неясного и все более нараставшего шума. С удивлением Любовь Яковлевна обнаружила себя окончательно сползшей с неудобного скользкого сиденья, едва ли не лежащей на спине, с ногами, далеко проникшими в предыдущий ряд, и очевидным беспорядком в туалете. По счастью, до нее никому не было дела.
Публика неистовствовала. Нещадно отбивая ладони, люди кричали, визжали, топали каблуками. Молодые, вскочивши на стулья, размахивали самодельными флагами. Пожилая дама в красном макинтоше, захлебываясь пеною, билась на полу в истерике. В Тургенева летели букеты цветов, коробки конфет, огромные ананасы и бутылки шампанского, от которых он едва успевал уворачиваться. С нескольких сторон с намерением «качать его» к божеству рвались наиболее последовательные его почитатели. Наскоки отражали стоявшие полукольцом приказчики и появившиеся полицейские с дубинками.
Любовь Яковлевна сочла за лучшее притаиться. Спрятавшись за спинками, она нашла на полу лорнет, подобрала ридикюль и зонтик, неспешно подкрасила губы, попудрила нос, сбросила приставшие к подбородку гречневые крупинки. На всякий случай поигравши животом, проверила кожей резинку — та держала на совесть.
Тем временем подоспевший казачий разъезд успешно делал свое дело. В просвете между стульями отлично было видно, как дюжие молодцы в папахах выносят барахтающихся поклонников через сорванные с петель двери, особо рьяных сбрасывая в распахнутые настежь окна на руки стоявшим на улице солдатам.
Вскорости все было кончено, и она решилась выйти.
Иван Сергеевич, бессильно свесив руки, с крупными каплями пота, застрявшими в глубоких морщинах покатого сократовского лба, покоился в креслах, вытянув благородные лепные ноги. Востроносые парадные штиблеты были сброшены, живой классик явственно шевелил пальцами в белых чулках со штопанной черным пяткою. Еще один человек ползал поблизости, выбирая с полу коробки и бутылки.
Боткин! Сейчас он был наряжен по-господски, в полосатый, с чужого плеча, болтавшийся на нем сюртук и безобразные клетчатые панталоны со штрипками. Споткнувшись о нерастоптанный ананас, молодая дама протянула его лакею-литератору. Проворно упрятав фрукт в мешок, Боткин шепнул что-то на ухо забывшейся знаменитости.
Иван Сергеевич красиво поднял веки.
— Каков успех! Каков триумф! — не отойдя от предшествовавшего чествования, пробормотал он, останавливаясь, впрочем, взглядом на появившейся в поле зрения молодой даме.
Как и было заведено, он не узнавал ее. Предусмотрительный Боткин вынужден был еще раз склониться к благородно вылепленному уху.
— Так это вы?! — Иван Сергеевич отчаянно затряс бородою. — Вы приходили ко мне третьего дня… дважды… хватали за плечи… так неожиданно… я едва не умер со страху… — Он сунул ноги в штиблеты, встал, застегнул брюки, причесался костяным гребнем, стряхнул что-то с ушей и воротника.
Любовь Яковлевна вынуждена была смиренно потупиться.
— Не казните, Иван Сергеевич. Виновата…
Нахмуренные брови медленно разошлись по сторонам лба. Впечатляющий успех расположил классика к благодушию.
— Прошу и вас принять мои извинения. Вы ведь приходили по какой-то надобности… в столь поздний час…
