Эдуард Дворкин - Кривые деревья
— Скажи, Николай… — ей нужно было прояснить одно туманное обстоятельство, — помнишь, у Пржевальского… он соглашался помочь, но поставил перед тобою, как ты выразился, одно неприемлемое условие. Я долго думала и никак не возьму в толк: чего, собственно, он добивался и почему ты отказался пойти ему навстречу?
Закашлявшись, Миклухо-Маклай поперхнулся, да так, что молоко хлынуло у него через нос.
— Ты такая нравственная… чистая, — произнес он, не скоро откашлявшись и не на шутку перепугав ее, — прости… между нами не должно быть тайн… все же мне трудно назвать вещи своими именами. Видишь ли, Николай Михайлович… он… в силу обстоятельств… нетрадиционно трактует отношения между мужчинами…
Любимый человек откровенно мучился, пытаясь объяснить ей то, чего понять она решительно не могла. Смирившись, Любовь Яковлевна мягко перевела разговор на быт и традиции папуасов.
Николай Николаевич уснул, она вышла. Снизу раздавались звуки гармоники, топот, веселые голоса.
Спустившись, хозяйка дома в растерянности встала.
Обеденный стол был уставлен изысканными яствами и напитками. Герасим в расстегнутом щегольском сюртуке и с золотой цепью поперек живота вовсю наигрывал плясовую. Дуняша, Прохор и Муму, тоже нарядные и праздничные, лихо отплясывали.
Увидев Любовь Яковлевну, дворник широко улыбнулся ей и протянул наполненный фужер.
— Хорошие новости, — объявил он онемевшей молодой писательнице. — Старая барыня Красовская благополучно усопла. Имущество отказано мне. Теперича я миллионщик… И еще, — взяв Стечкину под локоток, он приблизил ее к себе, — у Дуняши к вам деликатность, соизвольте выслушать.
Тут же горничная, лакей и бывший дворник упали перед Любовью Яковлевной на колени.
— Благословите! — Дуняша подхватила край платья хозяйки. — Сочетаюсь браком! Желательно напутствие…
— С кем… сочетаешься-то? — не сразу обрела Стечкина дар речи.
— Дак, с обоими! — Горничная озорно повела глазами. — Хотим, значит, французскую семью… чтобы, как у Ивана Сергеевича…
Любовь Яковлевна залпом выпила шампанское.
— Пусть кровать вам будет пухом!..
Побродив по дому, она зашла в детскую.
Маленький Яков в заржавленных железных очках корпел над листом ватмана. Любовь Яковлевна погладила сына по голове.
— Ты так быстро растешь… кем хочешь стать?
— Зачем спрашивать очевидное? — Мальчик смотрел неприятно знакомым взглядом. — Ябуду оружейным конструктором…
Одевшись, она вышла из дома и сразу была обласкана живительным теплом солнца.
Снега не существовало.
Повсюду были цветы — красные, белые, синие. Они росли прямо под ногами, а над ними роями вились насекомые — зеленые, желтые, оранжевые.
По Невскому, следом за солдатами, бежала, выпучив глаза, испорченная девочка-подросток. За нею с плеткой наготове гнался ее несчастливый отец.
Приветливо помахав на прощание, молодая женщина вошла в ряды. Меланхолический старый шарманщик стоял в галантерейной линии, и мудрый предсказатель в перьях, нахохлившись, сидел на его плече.
Она положила червонец, и птица по обыкновению заглянула ей в глаза.
«Сегодня вы закончите роман, — гласило прорицание, — и он обязательно найдет читателя!»
Теперь следовало поторопиться…
…Крашенный желтым наемный экипаж уже стоял на углу Шестилавочной и Графского. Прислуга выносила вещи. Дверь квартиры в бельэтаже была распахнута.
— Вы уезжаете… во Францию… и более никогда не вернетесь?..
Старик в креслах, седобородый и изможденный, по-гоголевски тяжело поднял усталые веки.
— Старость — это тяжелое, тусклое облако, заволакивающее и будущее и настоящее, и даже прошедшее, так как делает его печальным, стушевывая и надламывая воспоминания. Надо защищаться от этого обмана…
— Защищаться? — С жалостью она смотрела на немощного, сломленного человека. — Но как?
— А вот так! — Великий мистификатор вскочил, сорвал бороду, прошелся колесом, легко подхватил молодую женщину и принялся кружить по комнате.
— Любегины… — смеялась она и не могла остановиться. — Что с ними?
— Стали натурщиками. — Тургенев махнул ладонью. — Неплохо зарабатывают.
Большая тяжелая муха влетела в форточку и тяжко заметалась под потолком.
— Иван Сергеевич, — глаза в глаза спросила молодая писательница. — И все-таки — в чем смысл человеческой жизни?
— В движении!
— А у насекомых?
— В жужжании!..
