Наринэ Абгарян - Манюня пишет фантастичЫскЫй роман
— Ну чего? — зашипели девочки.
— Да вот, — доложилась я, — вижу ее. Головой кивает.
— Кому кивает?
— Никому. На кухне больше никого нет. Сидит и сама себе кивает головой.
— Храпит?
— Может, и храпит, но мне не слышно. Но головой качает постоянно.
— Ооооо, — затрепетали девочки, — вон оно как! А расскажи, что там еще происходит!
Я поправила на голове тряпку, привстала на цыпочки, заглянула в окно и похолодела — Ингина тетя смотрела на меня расширившимися от ужаса глазами и, хватая воздух ртом, тыкала пальцем в окно!
— Ааааа! — заорала я, кубарем скатилась со стула и, придерживая тряпку на голове, пустилась наутек.
— Ааааа! — заорали девочки и побежали следом. В арьергарде, гремя стулом, летела Манька.
— Вы чего орете, нас по крику вычислят! — шикнула Каринка.
Остальной отрезок пути мы проделали в молчании, бежали, отчаянно выпучившись глазами на перепонках. Или на щупальцах, один хрен.
Ворвались в беседку и рухнули на лавочки.
— Она меня заметила, — скулила я, — теперь нажалуется маме, и мне влетиииит!
— Ничего не влетит, — выдохнула Маринка, — вряд ли Ингина тетя кого-то под тряпкой разглядела. А чем она тебя так напутала?
— Ничем. Она сама испугалась. Меня заметила и испугалась.
Девочки мелко затряслись в хохоте.
— Теперь Ингина тетя никогда не заснет. Ты ее вылечила от болезни, — задыхалась Каринка.
— Аааа, ооооо, — подвывали мы и хватались за бока, — теперь она никогда не будет храпеть!
Конечно, мы понимали, что поступили очень и очень нехорошо. Но чем отчетливее мы это осознавали, тем громче смеялись.
— А зачем ты стул с собой потащила? — пытали мы сквозь слезы Маньку.
— Ну, я видела, что Нарка рванула с тряпкой на голове, вот и потащила стул, — объясняла Манька.
— Ахахаааа, — рыдали мы, — ахахаааа…
Я оставлю нас корчиться от смеха в беседке и вот чего вам скажу (делает строгое лицо и качает головой): если ты по глупости напугал ни в чем не повинную чужую Ингину тетю, то должен быть готов к тому, что это аукнется тебе какой-нибудь бякой. Легионами кусачих комаров, россыпью мошкары в первом, втором и даже компоте, сумасшедшим горнистом, туалетом типа «деревенский сортир» со шквальным сквозняком из всех щелей в стенах, — вот чем аукнется тебе твое необдуманное поведение.
Напугал ни в чем не повинную тетю — получай незабываемый отдых в пионерлагере с таинственным названием «Колагир».
Ыхыхыыыыыы (злобный, продолжительный смех).
ГЛАВА 13
Манюня приезжает в пионерлагерь «Колагир», или Сюзанна, товарищ Маргарита и другие
Ба не горела желанием отправлять нас в «Колагир».
— Знаю я эти пионерлагеря, — бурчала она, — кормят из рук вон плохо, антисанитария, вожатые разбалбесы и два слова связать не умеют.
Но замученные нашими выходками родители были очень даже за, чтобы мы съездили в лагерь.
— Пусть и вожатым будет плохо, — злорадствовал дядя Миша.
— Сделаем небольшой косметический ремонт в детской, — радовалась мама.
— Отдохнем! — припечатывал папа.
Если у родителей и были какие-то сомнения насчет нас, то их безжалостным образом развеяла Каринка. Погожим майским днем, пока папа с дядей Мишей нанизывали на шампуры мясо, а мама с Ба накрывали стол для пикника, сестра решила скрасить томительные минуты ожидания очередным актом вандализма и крест-накрест раскроила водительское сиденье папиной «копейки». Консервным ножом. «Хотелось узнать — пружины там или опилки», — орала она, пока мама выкручивала ей уши.
— Лагерь так лагерь, — сдала бастионы Ба, опасливо косясь на папино дергающееся веко.
— Вот и славно, — обрадовался дядя Миша, — а пока Маня будет в лагере, ты можешь съездить в Новороссийск, к Фае. Она давно зазывает тебя в гости, но ты никак не выберешься.
И наступили лихорадочные времена. Мы пребывали в радостном ожидании отдыха, мама придумывала, в какой цвет перекрасить стены в детской (нужно, чтобы успокаивающий и одновременно немаркий), а Ба, приговаривая: «Не поеду же я без подарков к Фае, которая Жмайлик», — шантажировала геенной огненной несчастного товароведа городского универмага.
Папа скорбно высчитывал, во сколько ему обойдутся новая обивка для сиденья и ремонт детской.
— Вылечу в трубу, — долетали до нас его горестные стенания.
— Обязательно выкрутимся, — не сдавалась мама.
А с Дядимишиного лица не сходила улыбка счастья. Все, конечно, отлично понимали, чему он радуется, но скромно об этом молчали. Кроме Ба, разумеется.
— Приведешь хоть одну свою козу в мой дом — и тебе несдобровать, ясно? — грохотала она.
— Мам, ну с чего ты это взяла?
— Я сказала, а ты меня слышал. Если нога хоть одной твой чучундры ступит на порог моего дома, я устрою тебе такой скандал, что мало не покажется. И предупреждаю сразу — Валя будет приглядывать за тобой. И за домом!
Соседку Валю в свое время коварно бросил муж, сбежав от нее аж в далекий Казахстан. Он нашел себе там тихую и покладистую русскую женщину и возвращаться домой отказался напрочь. Имея такую трагическую историю в анамнезе, тетя Валя отрицательно относилась ко всяким блудливым мужчинам и на всякий случай не доверяла разведенным и холостякам. Дядю Мишу она нежно любила, но между дружбой с Ба и хорошим отношением к ее сыну благоразумно выбирала первое.
— Мы еще посмотрим, чья возьмет, — ворчал себе под нос дядя Миша.
— Ты что-то сказал, Мойше? — сдвигала очки на кончик носа Ба.
— Говорю — как скажешь!
— То-то!
Так как сиденье «копейки» было основательно раскурочено, отвезти нас в пионерлагерь должен был дядя Миша. Но в день «X» на релейный завод нагрянула высокая комиссия из Еревана и порушила все наши планы. Целый день гости из столицы бесцельно шатались по заводу, мешая людям работать, а вечером потребовали хлеба и зрелищ. И дяде Мише ничего не оставалось, как забить Васю тутовкой и отвезти комиссию на рыбалку. А потом еще проводить реанимационные мероприятия, приводя в чувство выросших на «Пшеничной» неискушенных ереванских гостей.
Вот так мы потеряли один день драгоценного отдыха, а папе пришлось, отпросившись с работы, самому отвозить нас в пионерлагерь.
Утром он выкатил Генриетту из гаража, залез в салон и несколько раз со всей силы надавил на раскуроченное сиденье кулаками, провоцируя его на несанкционированный выброс пружины. Затем поднялся домой и какое-то время приноравливался то к круглой разделочной доске, то к подносу из нержавейки. Но мама сказала, что на жестком он далеко не уедет, и вручила сборник задач по челюстно-лицевой хирургии, сорок две страницы нетто. «Вот как ты уважаешь мою работу», — пробурчал папа, но спорить не стал. Прикрыл сборником сиденье и лишь тогда доверил Генриетте свою, хм, филейную часть.
Настал торжественный момент расставания. Мы терпеливо выслушали бабулину коротенькую молитву «На дорогу», поцеловали Гаянэ и Сонечку, вытерли сопли о подол маминой юбки и скорбно загрузились в машину.
— Я знала, что расставаться со взрослыми очень грустно. Но чтобы и с сестрами? — шмыгала носом я.
— Оказывается, мы их любим, — хмурилась в ответ Каринка.
Потом мы заехали за Маней. Ба, конечно, не ударила в грязь лицом и собрала внучку как в кругосветное путешествие. Чего она ей только не положила — и простеганное полупальто (от внезапных летних морозов), и вязаные носки (а вдруг по вечерам там холодно), и резиновые сапожки («от наводнения?» — полюбопытствовал папа, предварительно отодвинувшись на безопасное расстояние). Ну, и по мелочи — легкую шапку, куртку, несколько пар теплых колготок, вязаный жилет, две наглухо застегивающиеся кофты и три водолазки.
— Роза, ты думаешь, что за те три недели, которые они проведут в лагере, случится трескучий мороз и небольшой локальный потоп? — полюбопытствовал папа, забивая багажник вещами Мани. — А это что такое? — навострил он уши, когда из одной сумки раздался характерный стеклянный перезвон.
— Ничего такого, — забегала глазами Ба, — там банка с баклажанной икрой. Дети ее очень любят.
— Одна банка не может сама по себе греметь! — Папа заглянул в сумку и присвистнул. — Роза, в погребе хоть что-нибудь осталось?
— Юрик, — заполыхала Ба, — ты меня лучше не доводи, ясно? Я и так вся на нервах. А будешь упорствовать — поеду с вами!
— Тогда не поеду я! Только этого не хватало, чтобы ты выступила там в обычной своей манере и переполошила весь лагерь! Мы уедем, а детям всю смену расхлебывать испортившееся настроение вожатых!
Ба хмыкнула, но промолчала. Крыть ей было нечем. Прошлой осенью я загремела в республиканскую детскую больницу с тяжелым отитом. Так как Сонечка болела и без мамы сильно капризничала, поехать со мной и папой в Ереван вызвалась Ба. Она стоически вытерпела шестичасовую поездку в один конец и всю дорогу массировала мне ноющее ухо. В приемной больницы ей не понравилось, как долго оформляют документы, и Ба устроила такой грандиозный скандал, что у меня от испуга прошла боль в ухе. Потом, круша все преграды на своем пути, она поднялась наверх, проинспектировала мою палату, призвала к ноге сестру-хозяйку и потребовала заменить матрас на новый. Далее она заглянула на кухню, провела пальцем по вымытым тарелкам и порвала в клочья посудомойку. Ушла, пригрозив главврачу судом и Магаданской областью, «если хоть один волос упадет с головы моей девочки!». И отцу пришлось в спешном порядке коньяком и конфетами заглаживать вину перед всполошенным медперсоналом. «Теща, что с нее взять», — скорбно шептал он. «Ааааа», — понимающе кивал в ответ медперсонал.
