Владимир Надеин - Три карата в одни руки (сборник фельетонов)
Я боюсь прибегать к каким-либо конкретным рекомендациям, ибо шаблон здесь недопустим. Ведь ничья точка зрения тут не важна, кроме того одного, кого вы хотите обрадовать.
И что толку, что романтик восторгается сладостью персика, а скептик считает его горьким? Кому плод — мне? Вот и поинтересуйтесь тактично у меня. И если я дам понять, что персик мне кажется малосольным, — не спорьте. Отдайте персик романтику.
Мне же подарите зеленую палатку.
В случае бросания
Как-то минувшим летом гулял я по Челябинскому аэровокзалу.
Рейс мой был отложен часа на три, времени хватало, и я неспешно осматривал современное здание вокзала, созданное с целью дальнейшего удовлетворения наших возрастающих запросов.
Не знаю, у кого как, а у меня запросы скромные. Во всяком случае, Челябинский аэровокзал их удовлетворял полностью. Например, захотелось мне отведать не очень свежий коржик с тепловатым десертным напитком «Яблочный» — пожалуйста, имеется в буфете не слишком свежий коржик и тепловатый напиток. Возникло желание поглядеть на тех, кто несколько суток провел на совсем почти не продавленном аэровокзальном диванчике, — пошел, поглядел. А что к транзитному диспетчеру стояла слишком змеистая очередь, так это меня ничуть не задело, поскольку я летел прямиком и, соответственно, надобности в транзите у меня вовсе не было.
А когда, соскучившись бродить внутри помещения, ощутил в себе возрастающую потребность постоять на балконе, то и тут все оказалось предусмотренным — за высокими окнами простирался обширный и безлюдный балкон.
Однако вот так сразу выйти на балкон мне не удалось, потому что сидела у двери дама — не дама, тетка — не тетка, а, точнее будет сказать, служащая. В синей форме, но, хочу сразу уточнить, внешним видом ничуть не напоминающая наших прославленных элегантных стюардесс.
Уточнение это, несмотря на свою кажущуюся бестактность, совершенно необходимо, потому что главным, а может, и единственным, что бросалось в глаза, были ноги служащей.
В белых носочках и темных туфлях, ноги эти, вытянутые поперек двери на балкон, образовывали как бы шлагбаум, который ни объехать, ни обойти. Поэтому я спросил вежливо:
— Скажите, пожалуйста, нельзя ли вас попросить протянуть ноги в каком-нибудь ином направлении?
— Это еще зачем?
— Да ведь как-то неловко переступать через… — Я запнулся, не зная, каким тактичным словом назвать то, что препятствовало выходу на балкон. — В общем, разрешите подышать свежим воздухом.
— А на улице с той стороны воздух ничуть не хуже.
— Может быть. Однако мне хочется именно с этой. С видом на красиво приземляющуюся технику.
— Техника и без вас приземлится, — вполне резонно возразила служащая.
— Извините, но я не понимаю, а зачем вам меня не пускать на балкон?
— Вы, гражданин, не скандальте! — строго сказала слу-жащая. Грамотные небось, а объявления для кого написаны?
И, слегка повернувшись, она показала пальцем на неприметную табличку, после чего полностью утратила ко мне всякий интерес.
Табличка при всей своей неприметности оказалась весьма красноречивой. Она гласила: «Выход на балкон строго запрещен. За нарушение — штраф десять рублей».
— Слушайте, но как можно штрафовать за выход на балкон? — недоуменно обратился я к служащей. — Ведь он для того специально и построен, чтобы на него выходили.
— Кому надо, те и выходят.
— А как вы определяете, кому надо? — поинтересовался я. — Вон те трое граждан, которые гуляют по балкону, — как вы установили, что им надо, а мне нет?
— А это не граждане, — сказала служащая в носочках, — это иностранцы. Слышите, говорят не по-нашему?
— Я тоже умею не по-нашему.
— Это не считается, — сказала служащая. — Мало уметь не по-нашему. Надо еще по-нашему не уметь.
Чепуха какая-то! Или, точнее, недоразумение! Я почувствовал, как в моем внутренне гармоничном мире негромко хрустнула какая-то важная деталь. Не стану утверждать, будто прогулка на балконе аэровокзала являлась моей доминирующей потребностью. Вполне допускаю также, что, если бы балкона вообще не существовало, я так и не подозревал бы о своем намерении здесь пройтись.
Но балкон был. И потребность была. И не существовало никаких объективных препятствий к ее удовлетворению, если не считать чисто субъективные ноги в белых носочках.
И тогда я направился к начальнику вокзала, которого не оказалось на месте. К его заместителю, которого тоже не оказалось. К диспетчеру по транзиту — но тут уж не сам диспетчер, а встревоженная долгим стоянием очередь закричала, что я отвлекаю человека глупостями.
Послушайте, но разве это такая уж глупость, если человеку (на сей раз я имею в виду не диспетчера, а себя) не позволяют пользоваться тем, что создано специально для его пользования?
Не знаю, что произошло бы, если бы рейс не задержали еще на два часа. Но его задержали, и я сумел попасть к заместителю начальника вокзала.
Ах, как просто открываются иные мудреные ларчики! Оказывается, служащая, чьи ноги держали балкон на надежном замке, — это вовсе не охрана со специальным предписанием, а уборщица этого же балкона. И ее до глубины души раздражает то, что некоторые пассажиры курят на балконе и бросают окурки на пол.
Признаться, откровения зам. начальника меня в какой-то мере удовлетворили. Появилось хоть шаткое, но все же объяснение.
Но тогда появились другие вопросы. Известно, что отдельные водители нарушают на улице правила движения — так не проще ли запретить движение вообще? Отдельные квартиросъемщики выбрасывают из форточек огрызки яблок — так не надежнее ли заколотить в домах окна? Отдельные певцы поют недостаточно художественно — так не благоразумнее ли перевести всю эстраду на художественный свист?
Чуть позже, уже в самолете, размышляя под мирный гул моторов, я вспомнил, что балконная стражница не столь уж одинока. Вспомнил бильярд в одном клубе — на нем не позволяли играть, чтобы кто-нибудь ненароком не порвал сукно кием. Вспомнил занавески в детском саду — их не вешали, чтобы потом не стирать. И даже фонтаны в одном городе, которые не фонтанировали с целью экономии воды.
Все это существовало, но только не для людей, а для отчета. И лишь в дни приезда комиссий рангом повыше открывалась бильярдная, развешивались занавески, фонтанировали фонтаны.
Так не осветить ли начальству положение дел? Уж оно-то скажет, для чего строят балконы: для прогулок или для взимания штрафа за таковые?
Сигнал попал в точку. «Произведенной проверкой установлено, — сообщил заместитель начальника управления перевозок, — что выход на балкон аэровокзала в Челябинске действительно был закрыт в связи с имевшими место случаями бросания с балкона на перрон горящих сигарет и папирос, а также других предметов, вплоть до бутылок».
Страсти-то какие! Но, вероятно, теперь, призвав на помощь бдительную транспортную милицию, удалось принять эффективные меры?
Удалось. И даже без милиции. «В настоящее время вывеска о наложении штрафа за выход на балкон в аэропорту Челябинска снята», — заверил заместитель начальника.
…Недавно я гулял по аэропорту Челябинска. Вывеска действительно снята. На ее месте висит огромный замок.
Талон на прическу
Душным летним вечером, когда асфальт размяк до консистенции манной каши, а трамвайные рельсы раскалились до розового свечения, к маленькому пруду, прохладной голубой льдинкой мерцавшему среди перегретых многоэтажных громадин, подошли высокий молодой человек в рубашке, прилипшей к лопаткам, и девушка.
— Уф… — удовлетворенно выдохнул молодой человек. — Где-то здесь должна быть будка лодочника. А вот и она! Подожди…
Будка с вывеской «Прокат плавинвентаря» занимала над прудом господствующее стратегическое положение, что позволяло лодочнику без отрыва от табурета фиксировать через рас-дверь местонахождение каждого выданного плавинвентаря в каждый данный момент.
— Мне часа на два, — сказал молодой человек, подойдя к раскрытой двери, но лодочник круговым движением руки безмолвно дал знать, что обращаться к нему следует через окошко с другой стороны будки.
Странная штука эти окошки! Сколько я перевидал их на споем веку, но ни разу не встречал, чтобы они хоть кому-то пришлись впору. Какой-то дьявольский расчет прорубает их непременно на такой высоте, что одним приходится изгибаться в три погибели, будто пьешь из крана на кухне, а другим — приподниматься на цыпочки, будто намерен губами сорвать вишенку с дерева.
Изогнувшись обозначенным манером, молодой человек повторил свою просьбу и услышал одно слово:
— Талон!
— Какой еще талон?
— Прямо и налево, касса номер три.
Все было лаконично, но предельно ясно, и только духотою и некоторой взопрелостью молодого человека можно объяснить, что он, вернувшись к двери, сказал шепотом:
