Пелам Вудхаус - Укридж и Ко. Рассказы
— А ты уверен, что у него на самом деле есть деньги?
— Купается в них, малышок. Еще не сообразил, что существуют купюры и монеты мельче пятифунтовых. Пригласил меня перекусить, и, когда дал официанту чаевые, тот разрыдался и расцеловал его в обе щеки.
Должен признаться, что у меня стало легче на душе, так как и правда благополучие мисс Мейсон, казалось, покоилось на твердом фундаменте. Мне и в голову не приходило, что Укридж мог оказаться способен на столь солидную финансовую операцию. Я так прямо и сказал. Собственно говоря, я несколько перегнул палку — мое одобрение подбодрило его занять еще пять шиллингов, а прежде чем он ушел, мы договорились об одной сделке, которая потребовала от меня авансировать ему полсоверена в качестве единого взноса. Дело есть дело.
В течение последующих десяти дней Укриджа я не видел. Поскольку такие временные исчезновения составляли одну из его привычек, я не очень тревожился о том, где пребывает мой странствующий мальчик, хотя иногда и гадал с легким удивлением, что с ним могло приключиться. Тайна разъяснилась как-то вечером, когда я шел домой по Пелл-Меллу после позднего свидания со знакомым актером, который предполагал специализироваться на водевилях и которому я надеялся (как выяснилось, зря) всучить одноактную пьесу.
Я сказал «вечером», но время шло к двум часам ночи. Черные улицы были безлюдны, повсюду царила тишина, и весь Лондон спал, за исключением Укриджа и его друга, которые, когда я их увидел, стояли перед магазином рыболовных принадлежностей. То есть перед магазином стоял Укридж, а его друг сидел на тротуаре, привалившись спиной к фонарному столбу.
Насколько я мог судить в неверном свете указанного фонаря, это был мужчина средних лет с закаленной внешностью и с сединой на висках. Я смог изучить его виски, потому что — без сомнения, из лучших побуждений — шляпу он носил на левой ступне. На нем был корректный вечерний костюм, но его элегантность несколько портили комок грязи, прилипший к манишке, и то обстоятельство, что несколько раньше он либо сбросил с себя галстук, либо кто-то лишил его такового. Он пристально глядел на шляпу взглядом яйца всмятку и курил одновременно две сигары, чего мне не приходилось видеть ни прежде, ни после.
Укридж приветствовал меня с восторгом осажденного гарнизона, высыпавшего навстречу подоспевшей подмоге.
— Мой дорогой старый конь! Именно тот, кто мне требуется! — вскричал он, точно выбрав меня из толпы жаждущих просителей. — Ты поможешь мне с Хэнком, малышок.
— Это Хэнк? — осведомился я, глядя на полулежащего рыболова-спортсмена, который теперь закрыл глаза, словно созерцание шляпы ему приелось.
— Да. Хэнк Пилбрук. Тот типус, о котором я тебе говорил, типчик, которому требуется дом.
— По его виду не скажешь, что ему требуется дом. Он как будто вполне удовлетворен великими вольными просторами.
— Бедный старичок Хэнк немножко не в себе, — объяснил Укридж, глядя на своего поверженного друга со снисходительной симпатией. — Воздействие обстоятельств. Понимаешь, старичок, со стороны таких типчиков богатеть — большая ошибка. Они перегибают палку. Первые свои пятьдесят лет Хэнк ничего не пил, кроме воды да снятого молока в день рождения, и теперь он наверстывает упущенное время. Он только сейчас узнал, что в мире существуют ликеры, и начал на них специализироваться. Говорит, что у них такие разные и красивые цвета. Все было бы тип-топ, если бы он в каждом данном случае ограничивался каким-то одним, но ему нравится экспериментировать. Он их смешивает, малышок. Заказывает все, какие имеются, и смешивает в пивной кружке. Ну, — рассудительно заключил Укридж, — невозможно выпить пять-шесть кружек смеси бенедиктина, шартреза, кюммеля, крем-де-мент и шерри-бренди, не перебрав чуточку, особенно если запивать шампанским или бургундским.
При этой мысли меня пробрала дрожь. Я взирал на винный погреб в человеческом облике, прислоненный к фонарному столбу, с чувством, близким к благоговению.
— И он на это способен?
— Каждый вечер за последние две недели. Я почти все время был с ним. Я ведь единственный его друг-приятель в Лондоне, и ему нравится мое общество.
— И как же ты планируешь его будущее? То есть его непосредственное будущее. Мы уберем его куда-нибудь или он проведет ночь здесь под тихими звездами?
— Я подумал, старичок, что мы, если ты протянешь мне руку помощи, могли бы доставить его в «Карлтон». Он остановился там.
— Ну, ему недолго там оставаться, если он явится туда в таком состоянии.
— Да что ты, дорогой мой старичок, они там вовсе не против. Он дал вчера двадцать фунтов ночному швейцару и спросил у меня, не мало ли это. Протяни руку помощи, малышок. Пошли!
Я протянул руку помощи, и мы пошли.
Эта заполуночная встреча окончательно укрепила мою уверенность, что Укридж, став агентом мистера Пилбрука для приобретения загородного дома, обеспечил себе отличную перспективу. Как ни кратко было мое знакомство с Хэнком, оно убедило меня, что он не из тех, кто придирается к ценам. Он заплатит без колебаний столько, сколько они скажут. И Укридж, без сомнения, сможет из своей доли комиссионных внести сто фунтов за Дору Мейсон и даже не почувствовать этого. Собственно, впервые в жизни он, видимо, окажется владельцем того начального капитала, о котором привык говорить с такой тоской. А потому я перестал тревожиться за будущее мисс Мейсон и сосредоточился на собственных неприятностях.
Постороннему человеку они, возможно, показались бы очень мелкими неприятностями, но тем не менее их было вполне достаточно, чтобы привести меня в угнетенное состояние. Два дня спустя после моей встречи с Укриджем на Пелл-Мелле я получил довольно-таки тревожащее письмо.
В то время я иногда подрабатывал в некой светской газете и был очень не прочь подрабатывать почаще. Так вот, редактор этой газеты прислал мне билет на предстоящий бал Клуба Пера и Чернил, желая, чтобы я представил ему забористого материала на полтора столбца. И только после того, как я кончил с наслаждением переваривать, что ко мне с ясного неба упала толика столь необходимой наличности, до меня дошло, почему название клуба показалось мне знакомым. Это был клуб, популярной и энергичной председательницей которого была тетка Укриджа Джулия, и мысль о второй встрече с этой язвительной женщиной исполнила меня мрачным унынием. Я не забыл — а возможно, и никогда не забуду — мою встречу с ней в ее гостиной в Уимблдоне.
Однако мое финансовое положение не позволяло мне пренебрегать капризами редакторов, а потому оставалось одно: пройти сквозь это горнило. Вот почему я пребывал в угнетении и все еще мрачно размышлял над указанной перспективой, когда мои медитации были прерваны бешеным звонком во входную дверь. Затем прогремел голос Укриджа, интересующегося, дома ли я. Спустя мгновение он влетел в комнату. Глаза его были безумны, пенсне перекосилось под углом в сорок пять градусов, а воротничок от запонки отделяла полоса шеи в несколько дюймов. Его внешность неопровержимо указывала на какой-то злокозненный удар судьбы, и я не удивился, когда его первые слова сложились в вопль истерзанного сердца.
— Хэнк Пилбрук, — сказал Укридж без лишних околичностей, — сын Велиала и прокаженный червь!
— Что случилось теперь?
— Он подвел меня, слабоумный слизняк! Ему больше не требуется загородный дом. Кошки-мышки, да если Хэнк Пилбрук — образчик типусов, которых теперь производит Канада, Бог да смилуется над Британской империей!
Я отложил мои жалкие проблемы на потом. Они выглядели ничтожными рядом с этой величественной трагедией.
— Почему он передумал? — спросил я.
— Мямлящий, бесхребетный адский пес! Меня не оставляло чувство, что с этим типчиком что-то неладно. Такие мерзкие бегающие глазки. Ты согласен, малышок? Разве я тебе не говорил сто раз про его бегающие глазки?
— Безусловно. Так что заставило его передумать?
— Разве я всегда не говорил, что ему нельзя доверять?
— Много раз. Почему он передумал?
Укридж засмеялся с сокрушительной горечью, от которой чуть не треснуло оконное стекло. Его воротничок подпрыгнул, как живой. Воротничок Укриджа всегда служил своего рода градусником, регистрирующим жар его эмоций. Порой, когда его температура была нормальной, воротничок оставался скрепленным со своей запонкой по нескольку минут подряд. Но стоило температуре хоть чуть-чуть подняться, как воротничок подпрыгивал, и чем больше Укридж впадал в раж, тем выше прыгал воротничок.
— Когда я знавал Хэнка в Канаде, — сказал он теперь, — его здоровью позавидовал бы любой бык. Страусы брали у него по переписке уроки пищеварения. Но стоило ему оказаться при деньгах… Малышок, — настоятельно сказал Укридж, — когда я буду богат, ты должен стоять у меня за плечом и бдительно за мной следить. Чуть только ты заметишь симптомы дегенерации, немедленно остереги меня. Не допускай, чтобы я себя холил. Не позволяй, чтобы я носился со своим здоровьем. О чем бишь я? А, да! Стоило этому типчику оказаться при деньгах, как он вообразил себя этаким хрупким, нежным цветочком.