Андрей Рябов - Где-то в Краснобубенске... Рассказы о таможне и не только
— Красота, поправь шапку! Зайцев, у тебя погон свалился!
Зайцев, в жизни не державший в руках иголку с ниткой, нашёл оригинальный выход. Он положил погоны на плечи и старался не шевелится. Издали могло показаться, что погоны намертво приторочены к шинели. Усиливающийся мороз, однако, давал о себе знать. Зайцев ёжился, подрагивал, сучил руками, в общем, всячески пытался согреться. Вследствие его телодвижений, ничем не удерживаемые погоны периодически сползали.
С момента построения прошло не меньше трёх часов. Кое-где в задней шеренге начали потихоньку выпивать. Время от времени раздавалось шумное оханье:
— Ну и горит же у меня всё внутри! Ну и горит!
Эксклюзивное авторство оханья принадлежало Лёхе Антонову. Инспектор Антонов слыл на таможне исключительно принципиальным человеком. В смысле, из принципа не выпивал на рабочем месте. В свободное время, впрочем, Лёха страстно предавался известному пороку, в связи с чем обычно являлся на службу в состоянии жесточайшего похмелья. На неоднократные предложения сослуживцев сбить похмельный синдром заветным «полтишком», Лёха с завидным постоянством отвечал твёрдым отказом.
— Я, парни, себе слово дал, раз и навсегда! — источая тяжёлый дух, твердил Антонов. — На работе — ни-ни! Работа, она того!.. Ра-бо-та!
Принципы Лёхи Антонова ежедневно входили в серьёзное противоречие с состоянием его души и тела. Поэтому каждую смену аэропорт оглашался протяжным воплем:
— Ну и горит же у меня внутри! Братцы, ну и горит!
Неудивительно, что некоторое время спустя Лёха заимел кличку «Антонов Огонь». К гангрене сие прозвище не имело никакого отношения…
— Не курить в строю! — заблажил Исикевич.
— Да ладно! — сигарету первой достала Полуэктова. — Кто мне запретит?
— Я! — гордо заявил Ленинид Агафонович.
— Солидно выступил! — похвалил Красота и тоже закурил. Над шеренгами медленно поплыли ядовитые облачка дыма.
— Прекратить! — Ленинид Агафонович побежал по рядам. — Пётр Константинович может в любой момент подойти! А вы! А вы! Стоять! Смирно! Не курить! А вы…
Размахивая руками, он подскочил к Красоте и предпринял попытку вырвать сигарету у него изо рта.
— А вы! — Исикевич осёкся. Сигарета, покрутившись в воздухе, упала на рукав шинели. Шинель тут же занялась.
Красота запрыгал на месте, стряхивая с рукава горящий пепел.
— Ну вот! — желчно проговорил он. — Дырка образовалась!
Ленинид Агафонович в ту же секунду оказался на грани помешательства. С детства наделённый богатым воображением, он моментально представил себе душераздирающую картину. Вот Дуплоноженко подходит к Красоте, приглядывается и громовым голосом вопрошает:
— А шо это за дырища на шинели? Такое, значит, лицо у таможенных органов? И хто ту шкоду наколбасил? Я спрашиваю, хто?!
Красота медленно — медленно, как в американских фильмах ужасов, поднимает руку и, дьявольски хохоча, упирает корявый, почерневший от мороза перст в хилую грудь Ленинида Агафоновича.
— Ах, вон хто тут безобразит! — недобро усмехается Дуплоноженко. — А ну, хлопцы, вздёрните-ка его от на том столбе!..
— Шинельку-то менять придётся, ваше благородие! — Красота с укором совал прожжённый рукав под нос Исикевичу. Вокруг шептались. Обидно, закинув назад аккуратно подстриженную голову, захохотала Полуэктова.
— Менять, менять, — забормотал Исикевич. — Макарский! Давай, беги к Лизункову за новой шинелью, а ещё прихвати погоны, на всякий случай. Да, шапки возьми!
— Зачем? — удивился непонятливый Макарский.
— Поменять! У Антонова на плечи упала, а у Красоты едва на затылке держится! По размеру, Витя, по размеру надо одеваться! Кстати, у тебя погон отвалился, пришей по дороге! Чего стоишь? Бегом!
Макарский развернулся и направился к административному зданию таможни. Шёл он демонстративно неторопливо…
— Коньячку рюмочку, Пётр Константинович? — Евгений Робертович призывно наклонил пузатую бутылку «Луи IV» (розничная цена — 70 000 рублей) над стопкой Дуплоноженко.
— Э, нет, хорош! — Пётр Константинович отодвинул стопку на край стола. Присутствующий здесь же Гуликян с облегчением вздохнул. Каждая порция коньяка, бесплатно заглатываемая Петром Константиновичем, стоила ему, как минимум, двух таблеток валидола.
Евгений Робертович во время завтрака первого заместителя начальника управления ни на минутку не присел. Трудился, как водится, аки пчела. Наливал, подносил, менял тарелки. Официантов не допускал. Мало ли что!
— Довольно! — Пётр Константинович тихонько рыгнул в кулачок. — След и к делу приступить!
— Что вы, Пётр Константинович! — Самурайский заволновался. — У меня всё в ажуре, ей-ей! Может, всё-таки ещё коньячку?
— Коньячку — это хорошо! — с уважением поглядывая на бутылку в руках Евгения Робертовича, согласился Дуплоноженко. — Но пора и честь знать!
Армен Самвелович Гуликян повторно подавил вздох облегчения.
— Поехали, Робертыч, глянем на твоих орлов, — Пётр Константинович позволил себе демократически улыбнуться. — Как там они соблюдают положение приказа и всё такое.
Евгений Робертович подобострастно захихикал:
— Соблюдают, Пётр Константинович, не извольте беспокоиться!..
— Так и проверим! — Дуплоноженко встал из-за стола.
У входных дверей топтался Яанус. На этот раз он добровольно возложил на себя немудрёные обязанности швейцара. Несмотря на выпячиваемую «народность», Пётр Константинович, как всякий крупный начальник, поощрял любовь и угодливость подчинённых. Ольгерд Юльевич, естественно, был хорошо осведомлён об этой маленькой слабости заместителя начальника управления.
— Поедем сразу в аэропорт! — усевшись на заднее сиденье служебного «джипа» Самурайского, распорядился Дуплоноженко. — Хто там у тебя командует? Гагаев? Пусть покажет, как он заботится о престиже страны!
Евгений Робертович схватился за мобильник:
— Михал Владимирович? У тебя всё готово? Мы с Петром Константиновичем, — раболепный поклон в сторону Дуплоноженко, — минут через двадцать будем. И смотри у меня там!..
— Смиррр-на! — заорал Михаил Владимирович Гагаев. Замёрзшие инспекторы с ворчанием подравнялись.
— Совсем задубели мы! — пожаловался Зайцев. — Сколько можно?
— Не май месяц! — поддержал Антонов.
— Мааалчать!!! — рык Гагаева повторно огласил пространство перед аэропортом. — Только попробуйте выкинуть какой-нибудь фортель в присутствие Петра Константиновича!
Фортеля никто выкидывать не собирался. Побыстрей бы уже всё закончилось! Даже капризная Полуэктова натянула немодную таможенную шапку на самые уши. Холод, который, как и голод, не тётка, давал о себе знать.
Появление служебного «джипа» вызвало в рядах краснобубенцев радостное оживление.
— Глядите, Пётр Константинович, — тут же воспользовался моментом Самурайский. — Подчинённые счастливы, когда их навещает руководство!
— Так уж и счастливы? — с хитринкой переспросил Дуплоноженко.
— Убедитесь сами! — Евгений Робертович простёр длань в сторону шеренг.
Против правды не попрёшь! Инспекторы действительно улыбались. Их мучения на февральском морозе явно подходили к концу.
— Здравствуйте, товарищи! — обратился к пассажирщикам Пётр Константинович.
— Здравия желаем, товарищ генерал! — вразнобой ответили те.
Дуплоноженко поморщился. Самурайский испепелил взглядом Гагаева. Михаил Владимирович мысленно дал себе обещание собственноручно расстрелять весь личный состав отдела. Исикевич представил, как он напишет донос в управление о неудовлетворительном, по вине Гагаева, состоянии воспитательной работы в отделе. «Да пошли вы все!» — решил Красота. «Совсем с ума начальнички посходили. Сделали из таможни какой-то стройбат!» — подумала Полуэктова. «Ну и горит же у меня всё внутри!» — скривился Антонов.
Дуплоноженко медленно зашагал вдоль первой шеренги, придирчиво оглядывая каждого инспектора. Напротив Богатиковой он остановился. Что-то смутило Петра Константиновича в её внешнем виде. И так приглядится Пётр Константинович, и эдак. Всё, вроде, в порядке, но что-то неправильно.
— А ну, товарищ женщина, распахните шинель! — распорядился Дуплоноженко.
Самурайский занервничал. Вдруг Пётр Константинович неожиданно свихнулся или опьянел с двух стопок коньяку. Не набросился бы на Богатикову! Но опасения Самурайского оказались напрасными. Дуплоноженко вовсе не собирался бросаться на инспекторшу. Богатикова нехотя распахнула шинель. Из-под короткой юбки торчали ноги в прозрачных колготках. С того места, где шинель уже не могла эти ноги скрыть, колготки были выкрашены в уставной антрацитовый цвет. Смекалистая Богатикова воспользовалась чёрным фломастером.
